Из Храма Жизни Таллури забрали одну из последних.
Опустели тенистые аллеи, обширный двор больше не звенел по утрам эхом детских голосов, и пугливые горлицы теперь мирно ворковали на подоконниках.
Ушла и Дэнола, сдержанно обняв младшую сестру на прощание:
— Знаю, мы встретимся.
— В следующей жизни? — Таллури едва не плакала. Ушли и два их родных брата, один на год старше, другой на год младше Таллури. Она загрустила: в Тууле принято было много общаться с братьями, и ей всегда было с ними очень интересно.
Стало совсем скучно. И когда однажды на рассвете наконец снова появился жрец в белом своем одеянии (а Таллури знала, что он в конце концов все равно придет, пусть он не сказал ни слова на прощание!), она сама подбежала к нему и, крепко схватив за руку, нетерпеливо спросила, не тратя время на приветствие:
— Мы ведь уходим отсюда?
— Да-а, — протянул ошеломленный ее напором Энгиус, но все же строго заметил: — Старших полагается приветствовать! — и продолжил вопросом: — Почему ты радуешься? Тебе было здесь плохо?
— Не было плохо. Но здесь, — она повела рукой и в сторону бирюзового храма, и в сторону белой башни, где осталась замечательная труба на треножнике, и парка, и даже неба, — здесь всё кончилось, — и еще добавила, так как ей показалось, что он не понял: — Я знаю, чувствую, что будет что-то еще — новое, важное. Значит, нельзя здесь долго быть. Ну, пойдем?
— Мне выпало вести тебя дальше. Не мне одному, будут еще учителя, — поторопился он добавить, словно ей было до этого дело.
— Ты будешь моим отцом?
— Нет. Вернее, не совсем. Но что-то вроде того. Я объясню тебе позже.
— Я буду слушаться тебя… э — э…
— Зови меня «учитель», — Энгиус вздохнул и, взяв ее за руку, повел к воротам.
И дальше — где, оказалось, стояла его повозка. Обычная деревянная повозка на четырех колесах с запряженной в нее… лошадью? Таллури на самом деле надеялась увидеть летающий экипаж. Она ведь еще никогда не летала. Ну, разве что когда их эвакуировали. Да разве же это в счет? Она проспала весь полет, да и не спи она, обстоятельства полета были так ужасны!
— Это что — лошадь?
— Что тебя удивляет, если ты знаешь, что это лошадь? Кстати, весьма неплохая. Ее зовут Ечи.
— Какая-то лысая.
— Лысая? Обычная лошадь.
— Да лысая же! И белая, как полярный волк. У нас вТууле…
— «У нас»! — прервал ее Энгиус строго, почти сурово. — Отныне говори: «Там, в Тууле» и «У нас, в Атлантиде». Поняла?
— Поняла. Если так нужно говорить.
— Нужно. Так кто в Тууле лысый и одновременно белый?
— Я хотела сказать, что лошади в Тууле… они лохматые. Шерсть такая густая! Я понимаю, это из-за холодов и снега. Аздесь, — она сделала усилие, — унас… Здесь тепло. Шерсть не нужна.
— Верно, дитя мое. Все верно. Едем, нам надо торопиться.
Лошадь бежала резво, но ровно. Энгиус правил, не оглядываясь ни на Таллури, ни на оставшиеся за их спинами бирюзовые строения Храма Жизни.
Но отъехать они успели совсем немного — за ближайшим же изгибом дороги, густо поросшей по обочине высоким кустарником, перед ними внезапно появился человек. Он выскочил прямо перед лошадью, резко вскинув вверх руки. Энгиус энергично натянул поводья, но не выказал ни малейших признаков испуга или удивления и даже приветствовал незнакомца по имени — Илг. С почтительным полупоклоном, явно немного волнуясь, Илг произнес:
— Хвала Единому, Энгиус! Я должен был и успел перехватить вас.
Он подошел к жрецу совсем близко, тот склонился, и дальнейшего разговора Таллури не слышала. Лишь донеслось несколько несвязных фраз, торопливых и беспокойных:
— …в оцеплении… главная трасса… дозоры… только проселками… ждут… правительство…
Энгиус слушал молча и, наконец, сделал знак, что сказано достаточно и он понял все. Незнакомец выжидающе смотрел на него.
— Так, — произнес Энгиус сдержанно, но решительно, — события требуют временно укрыться. Привычный ход жизни изменился. Думаю, для всех. Верно, Илг? — тот печально кивнул. — Что ж, быть по сему. Наше братство может принять… — он прикрыл глаза, что-то прикидывая, — человек десять — пятнадцать.
— Тебе что-нибудь нужно?
— Ты же знаешь, нет. К холодам, если я не появлюсь сам, принеси теплой одежды для меня и для этой девочки. Учти, к зиме она еще подрастет.
— Ты берешь с собой и ее?
— Выхода нет. Теперь ей придется делить со мной судьбу. Впрочем, теперь это и ее судьба.
Путь оказался долгим.
Полдня повозка, влекомая сильной лошадью, катилась по невероятно ровной дороге, покрытой отполированными, словно отутюженными, плитами огромного размера, сбитыми вместе так плотно, что песчинка не проскочит. Таллури долго лежала на животе, свесив голову вниз, и всматривалась в еле приметные швы, мелькающие с какой-то математической точностью. Ровная, как стрела, дорога прорезала зеленые долины и порыжевшие за лето холмы, не сворачивая, шла сквозь перелески, и тогда расступавшиеся коридором деревья слева и справа подчеркивали строжайшую линию пути. Пару раз они пересекали довольно широкие реки, и дорога не делая ни единого видимого изгиба, благосклонно давала перенести себя на другой берег стройному мосту с многоярусными опорами и величественно устремлялась дальше.
Океан оставался где-то слева, а справа, далеко-далеко, возвышались громады гор, скрывая в облаках свои вершины.
Таллури отметила, что по пути им не встретилось пока ни одной живой души, хоть и попадались порой, то ближе к дороге, то дальше, небольшие поселения. Даже издали они выглядели так, будто все жители ушли или попрятались по домам. Оттого даже в солнечный день увитые диким виноградом и окруженные пышными плодовыми садами жилища смотрелись сумрачно и диковато. Стояла страшная тишина.
Она спросила Энгиуса:
— Куда мы едем? В главный город?
— Эта дорога, — с неохотой разлепив губы, ответил жрец, — является Главной трассой и действительно ведет, как ты выразилась, в главный город. В столицу, которая называется так же, как и государство, — Атлантида. Но мы едем не туда.
«А куда?» — чуть не выпалила Таллури, но вовремя прикусила язык. За время пути она начинала привыкать к тому, что Энгиус, мягко говоря, не очень-то говорлив и сообщает лишь то, что ей необходимо знать. На вопросы отвечает редко и без всякого желания, а от нее требует таких точных формулировок, что, пока она подбирает слова, охота говорить напрочь пропадает.
Сейчас она почувствовала, что очередной ее вопрос станет явно лишним, и промолчала.
— Успеть бы… — с напряжением в голосе произнес Энгиус и опять надолго замолчал.
Таллури не понравился его тон. И дорога перестала нравиться. А когда прямо над их головами с тихим сипящим звуком пронеслись одна за другой три «чечевицы» (одна к одной, как та, неприятная, над Храмом Жизни), настроение Таллури упало окончательно. Жрец, упреждая ее очередной беспокойный вопрос, пробормотал, хмурясь на небо:
— Линзы императорского пограничного контроля. Значит, скоро начнут, — и стал подгонять коня небольшой плетью.
Тревога не отпускала до тех пор, пока жрец вдруг не повернул повозку на небольшую мощеную дорогу, значительно более узкую и проще устроенную. Стало тряско, но отчего-то спокойнее. Хотя издали, оттуда, где они только что были, стали доноситься глухие раскаты, похожие на гром, но слишком ритмичные, чтобы быть явлением природы.
Ехали молча. Мощеная дорога, с проросшей меж крепких, но неплотно сидящих булыжников, нежной травой, изгибалась то вправо, то влево и уводила все дальше от океана. Таллури уже давно не видела его влажного синего блеска в распадках холмов. Зато приблизилась — надвинулась одна из гор. Засверкала белоснежной, как хитон Энгиуса, макушкой. «Снег, — Таллури, как наяву, увидела перед собой блистающие ледники Гипербореи. — Снег…»
Странный ритмичный «гром» больше не был слышен. Лиственный лес сменился хвойным. Солнце уже стояло в зените, и обступившие живописно петлявшую каменистую дорогу сосны насыщали воздух смолистым ароматом. Все громче и громче раздавались голоса птиц.
Наконец они свернули на совсем невзрачный проселок, полузаброшенный, полузаросший. Как Энгиус не пропустил его, было непонятно. Видимо, по только ему известным приметам, так как обнаружить этот проселок с мощеной дороги было практически невозможно. Здесь повозка едва помещалась по ширине, и местами, видно, от редкой посещаемости, высокая трава была так густа, что колеса вязли в ней, как в воде.
И они «поплыли» по волнам душистых трав от приметы к примете, что знал лишь жрец. Приминаемая днищем повозки трава упруго выпрямлялась и будто кланялась им вслед, мгновенно пряча проселок от взора возможных недругов.
Таллури сняла сандалии и свесила босые ноги в эту сочную поросль, как в воду с лодки. Она почти окончательно успокоилась и, забывшись, «передала» Энгиусу:
«Тут хорошо. Мирно. И не надо бояться!»
Мгновенно смутилась, что не спросила разрешения обратиться мысленно, но он «ответил»:
«Здесь мы в безопасности: эту дорогу не знает никто. Она ведет к моему жилищу. Туда мы и добираемся».
Она любила общаться телепатически: на это уходило значительно меньше времени, и не надо было подбирать эти несчастные точные формулировки, которых требовал жрец. А можно было просто передать свои ощущения, даже смутные, неоформленные образы — и собеседник понимал. Жаль, что в Атлантиде не разрешено свободно телепатировать! Недолго и разучиться…
Гора была совсем близко. Можно сказать, они забрались в глухую лесную чащу, что упиралась в подножие горы и дальше «карабкалась» по ее склону круто вверх.
Дикое место. Отшельническое.
— Лошадь мы оставим здесь, повозку бросим тут же. Дальше пойдем пешком, — Энгиус распряг Ечи и забрал дорожную кладь.
— А он не сбежит?
— Сбежит. Куда захочет: он сам знает, что делать. Это очень умное животное. И отзывается на телепатический зов. Вот на ком ты можешь упражняться, чтобы не разучиться. Ты удивлена? На животных, в благих целях, у нас упражняться не запрещено.
— А на мне можно? — она почти обиделась. — Ты же прочел мои мысли! Разве я — животное?
Он добродушно рассмеялся:
— Я учу тебя. Мне — можно. Но без твоего ведома и разрешения — больше никому. Не беспокойся, не так-то это просто прочесть чьи-либо мысли. Но в диаде «учитель-ученик» именно учителю — просто необходимо. Хватит дуться, идем, мы еще не добрались до нужного места.
