После нелегкого часового восхождения по крутому горному склону, где даже намека не было на тропу, на закате они достигли великолепного и таинственного места — хорошо утрамбованной площадки, чем-то похожей на смотровую площадку Храма. По одну ее сторону возвышалась каменистая и замшелая стена — неприступная гора почти отвесно уходила вверх, а огромные валуны будто подпирали ее там и сям. По другую — головокружительно обрывалось вниз тесное ущелье. Его каменистое дно едва просматривалось в сумрачной глубине меж огромных, троим не обхватить, стволов строгих древних лиственниц, возвышающих навстречу небу свои величественные кроны.
За полчаса до этого они шли по самому этому ущелью, где меж разлапистых исполинских папоротников журчал ручей, и Таллури задирала голову вверх, силясь разглядеть-угадать цель пути. Но кроны лиственниц скрывали от ее взора всё. Теперь она смотрела на кроны сверху.
Казалось, дальше идти некуда. Но жрец сказал, что есть еще более потайные тропы, ведущие все выше и выше, к самой вершине и леднику, где начинается перевал. Он сам пользуется им время от времени, хотя это очень опасно. За перевалом — спуск в один из ближайших фьордов океана, где по берегу особой тропой, известной только избранным, можно выйти к Городу. Город — так атланты часто именовали свою столицу: Атлантиду-столицу в Атлантиде-государстве. Хотя были и другие города.
Пойти на перевал для простого смертного (Энгиус мрачно взглянул на нее) означает верную гибель — так суров и коварен путь. Это испугало Таллури, как будто ей вот-вот предстояло туда отправиться. Ее испуг позабавил Энгиуса, это было видно по его глазам, но вслух он ничего не сказал, а пригласил ее войти в жилище.
«В жилище? Здесь же ничего нет! Ни доски, ни бревнышка». Но жрец подошел прямо к скале и… пропал. Она подошла вплотную и пригляделась — ну, конечно же, вот, за самым крупным валуном — неприметный зазор. Особая геометрия расстановки камней — и зазор не виден ни под каким углом!
Таллури последовала за жрецом. Внутри оказалась пещера. Большая, сухая, с высоким гулким сводом. Солнечные лучи пробивались в совершенно незаметные снаружи щели длинными и тонкими, как нити, пучками. Словно пронзали пещеру сверкающие кристаллические стрелы, вязли в ее вековом покое и тишине и нехотя растворялись, насыщая полумрак туманным, дымчато-белесым светом.
Таллури огляделась: пара деревянных плошек, масляный светильник, шкура на соломенной подстилке, очаг и множество свитков в каменных нишах — вот и все «убранство». Жилье аскета.
— Это твой дом? — спросила она, вбирая носом странные запахи странного жилища — пахло давно остывшим очагом, прошлогодними травами, древесной смолой и чем-то еще, неуловимо и влажно.
— Да.
— Ты здесь живешь?
В ответ Энгиус что-то невнятно пробормотал себе под нос про женскую логику.
— Больше тут никого нет? — вдруг насторожилась Таллури, повернув голову к глубине пещеры, где в самой темной ее части свод спускался низко-низко, а дальше, едва угадываясь, уходила вниз зияющая расщелина.
Энгиус, похоже, тоже озадачился:
— Ты кого-то слышишь?
— Там, в щели… что-то живое!
— Ах, это, — Энгиус махнул рукой, — там родник. Ты приняла его за живое существо — это замечательно! А я было подумал… — он с отвращением дернул плечом, — подумал, что эти твари и сюда добрались. Хоть это и маловероятно.
— Какие твари?
— Древние вымирающие животные. В основном — ящероподобные.
— Как тот, кого ты назвал Древним Ящ…
— Глупая девчонка! Ничего подобного! Сама не знаешь, о чем берешься рассуждать, — оборвал он ее. Но тут же смягчился: — Древний Ящер — звездный гость. Он наш наставник. А эти — примитивные земные рептилии, омерзительные, но очень опасные. Ты еще много услышишь о них, но пока не думай об этом. Здесь мы все же в безопасности. И от них, и от людей. Не знаю, что сейчас важнее?
Жить в пещере оказалось славно. Время причудливо меняло здесь свой ход. Оно будто замедлялось, щедро предлагая насладиться собой в солнечные погожие дни, а в ненастье и холод ускоряло течение, словно замерзало, сжималось и укорачивалось.
Славно здесь было. Пусть и очень трудно. Каждый день приносил много хлопот: заботы об очаге, поиск съедобных кореньев и ягод, сбор трав, ловля рыбы в горной реке, добираться до которой тоже было непросто. Но Таллури научилась всему этому. Похудела, вытянулась и повзрослела. Стала, к большому удовольствию Энгиуса, молчаливой.
Энгиус совершенно не допускал заботиться о себе. Объяснил строго:
— Я отвергаю любую заботу, чтобы обрести абсолютную независимость. Любой привязанности я предпочитаю свободу!
И о Таллури он, можно сказать, совсем не пекся. Ровным, не терпящим не то что возражений, а даже обсуждения, тоном сообщил в первый же день их «пещерной» жизни несколько основных требований: удаляться от пещеры только в светлое время и не дольше, чем на четверть суток; не уходить, не выполнив всех его поручений; о недомоганиях сообщать сразу же («Здесь не Храм Жизни — придется самим справляться!»). Вот, собственно, и всё. Сам он будет время от времени исчезать на несколько дней, о чем предупредит заранее, чтобы она подготовилась. Подготовилась так, чтобы не покидать пещеру все дни его отсутствия. Вода в жилище есть, и всегда свежая, а еды можно припасти. Еще можно и нужно сообщать обо всем, что покажется ей опасным или подозрительным, и спрашивать о непонятном.
— Есть непонятное — почему мы здесь? — тут же вставила Таллури, еще не выученная молчать.
Энгиус, тщательно подбирая слова, нехотя произнес:
— В Атлантиде предпринята попытка государственного переворота. Бунты и волнения во всех провинциях. Впрочем, это-то тебя мало касается, а вот, что относится к тебе прямо: мы, верные Богу Единому, укрыли всех, кто был эвакуирован из Гипербореи. На вас охотятся наши противники, сыны Велиара.
Это было не вполне понятно, а то, что «охотятся» — просто пугало. И Энгиус, увидев страх в ее глазах, принялся объяснять: сыны Бога Единого, ведущие Атлантиду по пути духовного роста к очищению души и просветлению, и сыны Велиара, сторонники технократии, устремленные только к удовлетворению материальных желаний, давно не находят (да и не могут найти!) общего языка. Противоречия и разногласия двух противоборствующих сторон, длящиеся веками, близятся (по мнению Энгиуса) к своей кульминации. Нынешнее столкновение — одно из самых ужасных и кровавых.
— Пострадало множество моих друзей и сподвижников, — с горечью произнес Энгиус. — Хотя сыны Бога Единого ныне одерживают верх, но группировки сынов Велиара, раздробленные и озлобленные, рыщут по всей стране в поисках тех, кто представляет для нас ценность. Я занимаюсь несколькими такими людьми, спрятанными в этих диких горах.
— Я представляю ценность? — с сомнением и надеждой она заглянула в глаза жреца, хотя давно поняла, что этот суровый на вид человек, к которому она так крепко привязалась, принял на себя очень хлопотную ответственность за нее и теперь не бросит. «Знаки судьбы», — непонятно объяснил он. Она этих знаков не видела и нетерпеливо переспросила: — Я правда представляю какую-то ценность?
В ответ жрец молча потрепал ее по макушке и улыбнулся.
Энгиус только что вернулся после нескольких дней отсутствия, усталый и измученный, и теперь рассеянно смотрел в огонь (или не в огонь, вглубь себя?).
— Осень… В Атлантиде — Осень, Таллури.
Энгиус произнес это неожиданно. Так, что она даже вздрогнула. Но произнес еще и так, что сразу было понятно — слово «Осень» подразумевается именно с большой буквы. Она вопросительно взглянула на него, но он смотрел мимо…
Вот и еще один ее год в Атлантиде скоро кончится. Позади тихая благодатная осень, зима с холодными дождями и обильным, но таким недолговечным здесь снегом (Энгиус в эту зиму давал Таллури совсем немного бодрящих трав, так как она уже почти привыкла к отсутствию Зимнего Сна). Позади весна с громким пением птиц и теплыми ветрами.
В самом разгаре лето, а Энгиус говорит: «Осень». Почему? Он странный, Энгиус. Но она уже привыкла к нему и его странностям. Вот и сейчас — знала, что спрашивать ни к чему: всё, что ей нужно, опекун скажет сам. Да нет, спрашивать не возбраняется! Порой ему даже нравятся вопросы Таллури, и тогда он вслух одобряет их, и это приятно. Но не на все вопросы Таллури получает ответ.
Вот и об «Осени» спрашивать бесполезно. Захочет, объяснит позже сам. Но Энгиус тут же оглянулся на Таллури, на ее молчание, в которое она «упрятала», как в шкатулку, свой незаданный вопрос, и заговорил:
— Объясню просто, ты поймешь. Любая цивилизация проходит путь развития, который можно сравнить с годом жизни природы. «Весна» — зарождение культуры, проблески научной мысли, начатки цивилизованности. Первые неуклюжие законы и религиозные предчувствия! Пробы и ошибки во всех областях, поиски и открытия, бурление сил и, отчасти, хаос. Хаос первобытности. Затем «Лето» — упрочение цивилизации, великие открытия и победоносные завоевания, стремительное развитие наук, становление культуры, государственности, упрочение законов и взлет религиозных откровений. «Лето» — великолепная пора. Но «Осень» значительнее: это, коротко говоря, получение окончательных плодов во всех областях. И вот «Зима»… Она принесет пусть и постепенное, века длящееся, но несомненное оцепенение и разрушение. Так вот, в Атлантиде — Осень.
Мы являемся свидетелями и высочайших достижений нашей цивилизации, ее процветания и могущества, и, на горе, ее трагических ошибок, которые выглядят как благодеяния, а приведут неминуемо, как уже зародившаяся в теле смертельная хворь, к разрушению. Имя этой хвори — безоглядное, бездуховное стремление к полному материальному благоденствию. С одной стороны, цивилизация наслаждается всеми благами духовных и материальных завоеваний, к которым она шла долгие века, смело и благосклонно взирая на все окружающие ее народы и государства. Но с другой — в ее глубинах появляются первые неполадки, первые признаки грозных болезней. Скажу так: на Атлантиду «надвинулось» полнейшее благоденствие. Благоденствие в ущерб духовности. А значит, не за горами кризис и, возможно, крах цивилизации.
Он долго объяснял. И еще из его объяснений Таллури поняла, что когда-то, давным-давно, когда Атлантида еще не имела ни летучих машин, ни подводного флота, ни своего сверхоружия и чудесных строительных орудий, она была мощна своими духовными достижениями. Но часть атлантов, стремящихся к дополнительным удобствам и комфорту, выбрала иной путь — технократический, с ориентацией только на материальные достижения. Для них эволюция означала личный комфорт любой ценой, право судить других и использовать рабский труд.
Произошло разделение на сынов Закона Единого, ратующих по-прежнему за эволюцию духа, и сынов Велиара, ярых сторонников технократического пути, но пуще того — силы, богатства, слепой самоуверенности и надмевания над себе подобными. Они начали использовать — бессистемно, бесконтрольно, жадно! — всё, включая силы природы и даже личный творческий потенциал, этот бесценный дар Небес, для удовлетворения собственных прихотей и порочных слабостей. Именно сынами Велиара вызваны к действию столь деструктивные силы, что ответные реакции природы теперь просто неуправляемы. И набирают мощь! В этом плане нашествие животных-мутантов — не самая большая проблема Атлантиды. Сыны Бога Единого пока сильны, очень сильны, но…
— Осень… Осень…
И хоть Энгиус все время отвергал ее заботу, Таллури подошла и подала ему чашу свежей воды. Он не просил — она сделала это просто так, по велению сердца. А он вдруг принял чашу, не глядя на Таллури и, возможно, даже не сознавая, что делает. Тогда она уселась у ног Энгиуса и устроилась щекой на его колене. Кто бы сейчас запретил ей это?
Как ни странно, это неожиданное движение привело его в чувство, его глаза ожили, и Энгиус произнес с загадочной улыбкой:
— Совсем забыл! У меня есть для тебя подарки.
