— Что ты делаешь?!
Он не назвал ее по имени и не сказал «детка», и голос его был пугающе бесцветен и глух — она ошиблась, поверив его губам. Ошиблась! Как все ужасно!
Самое простое, логичное и всё решающее, что могло бы теперь произойти, это если бы господин Джатанга-Нэчи — командующий Особым корпусом, альв, аристократ — открыл бы люк виманы и своими собственными руками выбросил бы ее за борт. Как выбрасывают надоевшую вещь. Но он просто оставил ее, дрожащую, на заднем сиденье и молча пересел вперед, к штурвалу.
Дальнейшее воспринималось словно в тумане. Какое-то время, а может быть, и довольно долго (Таллури не осознавала реальности) вимана «Торнадо» неслась под самыми облаками к Городу. К Городу ли? Таллури смотрела в окно, болезненно вглядываясь в пейзаж, проносившийся мимо, и не узнавала ничего. Она и не хотела ничего — ни узнавать, ни понимать, ни думать о том, что будет дальше. Ею овладело полное безразличие.
Таллури пришла в себя, когда вимана пошла на снижение. Приземлились в незнакомом месте, довольно пустынном и безлюдном, на поляне посреди леса. Лишь небольшой храм высился на опушке.
Господин Нэчи покинул виману, не сказав ей ни слова. Значит, ей следовало ждать.
Через некоторое время он вернулся в сопровождении двух жрецов в зеленых хитонах, что-то объясняя им на ходу. Подойдя, распахнул люк, где сидела Таллури, и жрецы принялись деловито осматривать ее израненные ноги, трогали запястье, проверяя пульс, заглядывали в зрачки через кристаллические линзы. Заключили:
— Угрозы жизни нет. Но девушку следует оставить у нас на несколько дней: раны, нанесенные дикими животными, вы знаете, господин командующий, опасны внезапным воспалением.
Он кивнул. И жрецы увели ее, беспомощную и растерянную, прочь от виманы.
Ее раны промыли настоями трав, перебинтовали, дали напиться каких-то горьких отваров и подслащенного молока и наконец оставили одну в комнате с зеленой занавесью вместо двери. В коридоре, по другую сторону занавеси, кто-то долго ходил и шепотом переговаривался, потом пронесли стонущего больного, и за ним прошла целая толпа жрецов-медиков, бросая длиннополые тени на занавесь. И все стихло.
Таллури не могла больше лежать. Она провела здесь несколько часов и больше находиться здесь не хотела. Единственное, чего ей хотелось, — уйти куда угодно, например в лес, и идти долго-долго, бесконечно, пока не иссякнут силы. Тогда она просто ляжет в траву и умрет.
Покинуть обитель жрецов-медиков оказалось несложно. Никто и не думал ее задерживать. На улице она огляделась. Наступил вечер. Луны не было видно. В сгустившихся сумерках лес стоял неприветливой стеной, от ночного ветра раскачивались кроны, и где-то ухала ночная птица. Еле переставляя разболевшиеся ноги, Таллури бездумно двинулась в сторону деревьев.
Через несколько шагов в темноте обозначился силуэт машины. «Вимана», — вяло отметила про себя Таллури. И, лишь подойдя ближе, вздрогнула — «Торнадо». Черный корпус сливался с теменью ночи, бортовые огни были погашены. «Торнадо» будто уснул на стоянке, но Таллури вдруг несомненно поняла: хозяин виманы сидит сейчас за штурвалом. И ждет ее.
Она приблизилась почти вплотную к лобовому стеклу — господин Нэчи смотрел на нее из-за штурвала — и положила на стекло раскрытую ладонь:
«Я не жалею ни о том, что сказала, ни о том, что целовала вас, господин командующий. Готова повторить это еще и еще: я люблю вас!»
«Я знал, что ты не останешься здесь, маленький дикий зверек. Я ждал тебя».
Дверь люка с шипением отъехала в сторону. Таллури обошла виману и устроилась на сиденье рядом с пилотом.
Где-то в глубине огромных помещений вскрикнул и захлопал крыльями Руах. В доме было тихо и темно. Но Таллури больше не боялась этого дома.
Господин Нэчи усадил ее в свое кресло с подлокотниками в виде крыльев грифона, укрыл теплым пледом, налил себе вина в чашу и уселся прямо на пол у ее ног.
— Выслушай меня, детка. Я принял важное решение.
Он замолчал и молчал долго, время от времени делая глотки из чаши, низко склонив голову. А когда заговорил, Таллури не первый раз отметила про себя, как глубок и красив его голос.
— Много лет назад, еще до начала моего служения и женитьбы, я побывал в Дельфах. У предсказательницы-пифии. Это было незапланированное путешествие, но, как я еще тогда понял, неслучайное.
Попасть к пифии невероятно трудно, и я особо не надеялся, но всё сложилось самым благополучным образом, Судьба покровительствовала мне. Я хотел задать ей несколько вопросов о своем будущем: о служении, о браке (Виана уже была моей невестой, и день свадьбы назначен), о чем-то еще, что казалось мне важным в ту пору. Теперь даже не помню, о чем.
Пифия предрекла неожиданную для меня вещь — перемену служения. Но этого я не боялся, я же не знал, из-за какой трагедии это произойдет, и почти отмахнулся от этого предсказания, не желая знать подробности. И о служении пифия не сказала больше ни слова.
Я спросил, больше из почтения, чем из любопытства, о женщине моей судьбы, полагая услышать несколько приятных слов о Виане. Пифия ответила, что Случай трижды столкнет нас, прежде чем я осознаю, что люблю ее. Она повествовала в будущем времени, но пифии часто путают прошлое, настоящее и будущее, а я все время думал о Виане и все слова пифии, с большей или меньшей натяжкой, отнес на ее счет. Хотя уже тогда понимал, что не люблю Виану так, как хотел бы любить свою женщину. Так, как могу любить!
Пифия предрекла:
«Эти три раза таковы. Первый раз она упадет к тебе в руки с неба».
Виану я впервые увидел сходящей с высокой лестницы в отцовском доме — похоже на предсказание, как я решил.
Далее пифия сказала:
«Во второй раз — ты поднимешься туда, где стояла она».
Я представил себе нечто очень сложное — социальное положение Вианы по отношению ко мне: она же была из императорского рода.
И третье:
«Вы возьметесь за руки при приближении тварей».
Это я лишь запомнил. Но «расшифровал» после нашей семейной катастрофы.
Пифия умолкла, и я, поблагодарив положенным обра— зом, хотел уйти, но она, оказывается, не закончила. То, что она произнесла вслед за тем, совершенно не могло касаться Вианы. Я не знал, что и думать, но запомнил и долго хранил в памяти, чтобы полностью разгадать только в этом году.
Итак, пифия продолжила о моей женщине: какова ее энергия, ее характер, ее душа. О том, что мы можем и должны дать друг другу. О том, что или я потеряю ее в этой жизни, или — она меня, но это не беда, а всего лишь испытание — кармически мы навсегда принадлежим друг другу. А закончила парадоксом:
«Вы оба не пытайтесь обмануть Случай! Вы принадлежите друг другу, ибо она для тебя, Дит-Орис, невозможна!»
«Невозможна» — вот то последнее, что окончательно убедило меня в том, что пифия на самом деле говорит о моей женщине. Ни о какой другой! Невозможно я всегда расцениваю всего лишь как личный вызов. И первое, что должна была сделать моя женщина, — это бросить вызов мне! «Я невозможна для тебя», — это могла быть только Она. Понимаешь ли ты меня, маленький зверек?
Таллури не могла понять его до конца, поэтому покачала головой отрицательно. Он улыбнулся и посмотрел на нее так нежно, что у нее зашлось сердце.
— Слушай же, детка. Ты упала мне в руки с трапа, как с неба. Из далекой Гипербореи, после перелета, и этот полет закончился на моих руках. Ты была совсем еще юной девчушкой, но моя душа запела, едва я коснулся тебя. А твои глаза вдруг распахнулись и заглянули мне прямо в душу. В твоем еще детском и хрупком теле, как цветок в зернышке, таилась моя женщина. А я уже был, по уговору рода, женат, и уже родилась моя дочь, когда мистика нашей с тобой кармы неотвратимо начала свое действо. Нет, ты ошибаешься, я не «открывал» свое сознание специально для тебя — мы «открыты» друг для друга изначально. Ты не знала, что так бывает? Это редкостное совпадение — звездное, кармическое. Этому нельзя научить. Я «слышал» тебя постоянно, и ты «слышала» бы меня, если бы не запрещала себе. Еще я запомнил, что от тебя невозможно хорошо пахло — чем-то диким и сладким. Может быть, ягодами? Что это было?
— …шефи… — ее голос смешно сорвался, она закашлялась от смущения и повторила четче: — Ежевика.
— Ежевика, — с удовольствием повторил он. — Всё, что я тогда мог, — это лично отнести тебя в валликсу жрецов и узнать, куда вас отправляют. И еще мог запретить себе думать об этой встрече. Что и сделал. Правда, однажды, много позже, в каком-то лесу я набрел на колючий кустарник. И там были эти сизые ягоды, которые пахли тобой. Я вдохнул их щемяще нежный запах и — вспомнил тебя. Я стоял и боялся выдохнуть, чтобы вместе с запахом не исчезла и ты… Вторую нашу встречу ты должна помнить.
— Я помню, господин Нэчи, — прошептала Таллури. — Я осматривала вашу виману. Без разрешения.
— Именно, без разрешения! Ты поднялась на подиум без разрешения, — его глаза смеялись. — Детка, как же ты меня этим порадовала! Ни страха, ни нахальства — лишь безмятежная уверенность в своих действиях. Ты превратилась в цветущую девушку, и мое сердце дрогнуло: ведь я, овдовев, уже принес обеты жреца войны. Ты была для меня почти запретна! А третья наша встреча… Расскажи-ка мне о ней ты сама, детка.
— Там, в болотах. Мы с вами «сканировали» лес. И, когда приблизились твари, держались за руки, как сказала вам пифия.
— Верно. К тому моменту я уже знал, кто ты и сколько тебе лет, — из-за разницы в возрасте ты была для меня окончательно невозможна. Но парадокс: чем более ты была невозможна для меня, тем убедительнее сбывались слова пифии. И тем глубже ты входила в мое сердце. Вернее — я все тверже осознавал этот давно свершившийся факт: я люблю тебя.
Он взял ее за руку, сжал пальцы и поднес их к губам. И слова его, и касание губ были так горячи, что Таллури едва не потеряла сознание. Он продолжил:
— Во мне жила боль утраты семьи, но новое чувство, живое, обжигающее, сметающее все на своем пути, предъявляло свои права моему сердцу. Что мне было делать? Некоторое время я, глупец, боролся с собственным сердцем, запрещая себе даже думать о тебе. Зная, что ты окончила третью ступень, а мне как раз выпал черед служения общественным покровителем, я пытался обмануть Случай, поменявшись с кем-то местами. Но насмешник-Случай велел то же сделать и тебе, и твое чуткое сердечко услышало это повеление. Мы опять стояли лицом к лицу. И тогда я сдался. Остался лишь один вопрос — твои чувства ко мне.
— Я люблю вас! И тогда уже любила, — заторопилась она сказать.
— Ангел мой, — нежно отозвался он и опять прижал к своим губам ее пальцы. — Я видел это. Но я старше и опытнее, поэтому мог предположить и то, что твое чувство — лишь быстропроходящее увлечение юности.
— И вы забыли предречение пифии? — упрекнула Таллури ласково.
— Не забыл. Мне сложно объяснить. Может быть, боялся поверить? Да нет, не боялся. Требовалось сказать тебе главное: что наши законы, здешние земные законы, не позволяют нам быть вместе.
— Я знала об этом.
— Знала? Знала и… целовала меня?! Это чудо. Впрочем, все верно. Ты, детка, и не могла быть другой. Зов Судьбы превыше земных законов.
«Но что же нам делать?»
— Слушай меня. За те несколько часов, что ты провела у жрецов-медиков, я успел слетать в Город. Я побывал в приемной императора и в военной коллегии Сената. Я оставил особый рапорт — о сложении с себя обетов жреца войны и дополнительно о том, что останусь командующим Особым корпусом только при условии выхода из военной касты. Война больше
