— Ее характер и этот восхитительный настороженный взгляд! — сказал он.
— Его глаза, бездонные, как море, и голос — как рокот грозы! — сказала она.
Жрец разжал руки — птица взмыла вверх и описала круг над их головами.
— Принято, — заключил жрец.
— Принято! Принято! — опять заиграла музыка, и люди захлопали в ладоши.
— В другой жизни у него не будет шрамов, я бы и их запомнила, — произнесла Таллури тихо, но жрец ее услышал.
— На том месте, где сейчас шрамы, в следующей жизни, вероятнее всего, будут родинки или родимые пятна, — пояснил он.
— Я постараюсь запомнить и это, — благодарно произнесла она.
Все было сказочно красиво. Упоительно, чарующе красиво — и музыка, и свет, и мелькание белоснежных крыльев, и гирлянды цветов…
— Идем?
Отзвуки ритуала, казалось, еще не покинули зал, и только-только угомонились птицы, и еще звенели в воздухе последние ноты флейт. Таллури с удивлением перевела взгляд на господина Нэчи:
— Уже? Всё?
— Мы были здесь почти весь день. Солнце клонится к закату.
— И что…теперь?
Она вдруг испугалась на мгновение, что он скажет: «Не знаю» или «Я отвезу тебя обратно в Университет». Но он сказал, мягко улыбаясь:
— У нас с тобой праздник, детка! Пойдем-ка домой. Просто — домой. Домой…
Их домашний праздник удался на славу! Искрилось вино, сочно румянились в вазе фрукты, цветами всех форм и размеров был устлан и пол, и ниши стен, и подлокотники кресел, и столик со стеклянной столешницей. И даже странный кри— сталлический прибор на столике они украсили душистыми кистями мелких белых цветов.
Нарыдавшись (от счастья ли, от ошеломляющей ли непредсказуемости своего хозяина, а может — от страха пред неведомым, что, казалось, вечно поджидало этот дом), ушла Боэфа, и они остались вдвоем. Таллури сидела на коленях своего любимого, прижавшись к нему и обхватив за шею. Иногда чуть отодвигалась, чтобы заглянуть — нырнуть в море его глаз. Иногда он сам слегка отстранялся, чтобы еще и еще смотреть в ее лицо, проводить кончиками пальцев по ее губам или своими губами коснуться ее щеки, уха, шеи… они молчали. Им было хорошо вдвоем. Как никому и никогда! И мир был не нужен.
Ах, как не нужен, как неуместен был теперь мир!
Но он настиг их, ворвался в их пространство, пронзив счастливую тишину зала металлическим зуммером кристалла на столе — как одним безжалостным движением пронзает ледяная сталь живое горячее тело. И в первое мгновение оно не чувствует боли, лишь вздрагивает и замирает перед неотвратимостью разрушения.
Обычный зуммер обычного кристаллофона. Подойди, нажми на кнопку панели — и из динамика раздастся чей-нибудь голос, обычный человеческий голос. Сообщение. Не более того.
Но Таллури вдруг захотелось закрыть уши руками и закричать. Закричать так, чтобы перекрыть все звуки вселенной! Особенно — позывные этого прибора, чтобы закрыть своим голосом господина Нэчи. Закрыть ото всех!
Господин Нэчи обернулся на зуммер и кроваво-красный мигающий сигнал панели и нахмурился.
— Что это? — прошептала Таллури испуганно.
— Я думаю, это ответ Сената на мое прошение, — его голос оставался ровен, но уже слышались в нем предгрозовые ноты.
Сигнал изменился — усилился, зазвучал чаще, будто звал к себе приказом. Господин Нэчи неспешно ссадил Таллури с колен и поднялся с кресла. Нажал кнопку ответа:
— Я слушаю.
— Представьтесь по форме, господин Джатанга-Нэчи.
— Да, господин сенатор, — хозяин дома, видимо, узнал вызывающего по голосу. — Дит-Орис Джатанга-Нэчи, командующий Особым корпусом, слушает вас.
— Вот именно, — странно тепло отозвался голос из динамика. — Господин командующий Особым корпусом. Всё еще. И мне приятно подчеркнуть это.
— Понял вас, сенатор Геро, — господин Нэчи вздохнул и добавил: — И я рад слышать вас. Именно вас, — уточнил он.
Динамик помолчал. Через мгновение разговор возобновился.
— Господин Нэчи, для начала уточню, что мой звонок — официальный: я уполномочен передать вам решение Сената по поводу вашего рапорта. Поэтому формально обязан уточнить, нет ли рядом с вами посторонних лиц.
— Нет, посторонних рядом со мной нет, — спокойно ответил господин Нэчи и, обернувшись на мгновение, улыбнулся Таллури.
Эта улыбка немного подбодрила ее, но тревога уже крепко схватила за самое сердце. Безотчетным движением она взяла из блюда персик и сжала его. Сок потек на платье.
— Вот ответ на ваш рапорт, — продолжил господин Геро. — Сенат вынес решение удовлетворить вашу просьбу. Итак, вы можете сложить с себя обеты «жреца войны». Со всеми вытекающими из этого беспрецедентного решения следствиями относительно гражданской жизни.
— Приятная весть, — сдержанно отозвался господин Нэчи. Что-то в его голосе выдавало недоверие и готовность к неожиданному завершению сообщения.
— Мой друг, — голос сенатора резко убавил официальности и погрустнел: — Надо знать наше ведомство, а вы его знаете, значит, можете предположить, что…
— Что мне выдвинули условие, — закончил за него собеседник. — И условие непростое. Если не сказать — невыполнимое. Так?
— Судите сами. Условие действительно есть, и оно таково: на некоторое время вы остаетесь командующим Особым корпусом и возглавляете еще одну, последнюю, операцию.
— Это само по себе не пугает. Все дело, видимо, в содержании этой операции?
— Именно. Технические детали операции — повышенной секретности, поэтому сейчас все же переключитесь на персональный канал и выслушайте сообщение.
Господин Нэчи тронул мерцающий кристалл своего орихалкового обода, склонился к столешнице и замер. Сообщение, видимо, шло непосредственно в сознание, минуя слух, — в зале повисла тишина. Через некоторое время опять зазвучали позывные сенатора Геро:
— Передача сообщения прошла успешно?
— Вполне, — собеседник усмехнулся: — Там полагают, что я волшебник, или просто хотят от меня избавиться?
Сенатор хотел было что-то сказать, но поперхнулся. Откашлявшись, проговорил:
— Я знаю ваше задание. Без подробностей — речь идет об экспедиции в надвременной портал, расположенный в жерле действующего вулкана в Ледяной Стране. Так?
— Верно.
— Я полагал, с этими экспедициями покончено много лет назад. Все результаты были отрицательные. Более того, во множестве случаев — катастрофические: никто не вернулся, ни один человек! Разве есть, позволю себе задать вопрос, новые данные?
— Нет.
— Поставлены новые задачи?
— Нет.
— Разработаны новые технологии?
— Нет.
Господин Геро растерянно хмыкнул:
— У меня нет комментариев, мой друг.
— А у меня есть. — И?
— Немного дорогостоящий, но весьма изящный способ избавиться от строптивого командующего и разом от нескольких когорт преданных ему до смерти людей. Опасная компания!
Измятый персик выпал из рук Таллури и откатился в сторону — она проводила его невидящим взглядом.
— Я боялся себе в этом признаться, — голос сенатора угас. — Но все же вы отправитесь туда?
— Разумеется, раз это единственный способ получить свободу в этом лживом государстве. Что-то говорит мне: у меня есть надежда.
Последние слова их беседы Таллури не слышала. Когда мужчины закончили разговор, она подошла к господину Нэчи, обняла его со спины, прижалась щекой между лопаток и слабо шевельнула губами:
— Когда?..
Он смотрел прямо перед собой:
— Сейчас. Немедленно.
И тотчас где-то рядом забил, захлопал крыльями Руах, опустившись мрачной тенью из-под высокого потолка-купола, — боевая птица, готовая лететь куда угодно вслед за своим хозяином.
Господин Нэчи ушел почти сразу. Они едва попрощались. Он велел ей оставаться в этом доме, жить здесь всегда.
«Пока ты не вернешься?» — с мукой спросила она.
«Даже если я никогда не вернусь», — ответил он, и тогда ей стало окончательно страшно.
Этот день, во всех мельчайших подробностях, она помнила весь следующий год, полный тоски, исступленных молитв и бессонниц.
Ежедневно, с утра до вечера, она воскрешала в памяти мельчайшие подробности этого последнего дня. И более всего — самого господина Нэчи: его голос, глаза, касание его рук и губ, прощальные слова, прощальный взгляд от самой двери.
В последний момент, поддавшись странному порыву, внутреннему голосу, Таллури продела под ремень его аму— ниции на плече веточку душистых белых цветов. Он не возражал.
Пронесся через зал холодный порыв ветра, загасив почти все свечи.
И взметнулось вверх облако лепестков, будто прощальный привет с поляны бабочек.
Этот год Таллури прожила в доме вдвоем с Боэфой. Друзья звали ее вернуться в Университет, но она категорически не хотела покидать дом своего суженого. Она отчего-то была уверена, что стоит ей оставить эти стены, истает последняя, легчайшая, как сон, надежда на возвращение его хозяина. Она никому и никогда не смогла бы объяснить, отчего эта надежда вообще живет в ее сердце. Таллури не говорила о ней никому, чтобы не вспугнуть. Хранила как драгоценнейший дар, сомкнув уста, будто заперев надежду под все строжайшие замки. И теперь у улыбчивой раньше Таллури часто было такое неприступное выражение лица, что никто, даже ближайшие друзья не решались спрашивать, почему она не покидает дом господина Нэчи и не возвращается в Университет. Приняли ее решение как данность. И всё.
Таллури продолжала учиться и работать. Не просто работать, а отчаянно заполнять работой все время, почти сутками пропадая на археологических полигонах, в скриптории,
