на пол и оттолкнул ногой. А потом он начал буквально рвать на мне платье. Буквально. Я была настолько ошеломлена, что даже не догадалась его спросить: 'Что ты делаешь?' Мое свадебное платье было сделано из тонкого белого шелка. Оно было очень длинное и облегало фигуру. Мои роскошные черные волосы были покрыты тяжелой вуалью, которая делала меня похожей на монахиню. Я решила сохранить свое красивое свадебное платье, а теперь куски его разбрасывались по всему полу.
Затем капитан ухватился за мой красивый корсаж, отделанный кружевами, рванул его и оголил мою грудь. Я не могла произнести ни слова, дрожа от страха. Вид моей голой груди просто лишил его рассудка. Он грубо хватался за мое платье и продолжал рвать шелестящий шелк, как сумасшедший — нет, как демон. Он разорвал его у талии, на бедрах, и в конце концов красивое свадебное платье валялось у моих ног. Вернее, это были жалкие остатки шедевра, сделанного известным парижским мастером.
Затем была разорвана нижняя юбка, и нечем было прикрыть мое тело. Я стояла в полной растерянности, прикрывая руками свою наготу, замерзая и умирая от страха. Ушли все мои надежды, забыты все мои мечты. Я теперь была лишь его жертвой. В следующий момент я осознала, какому чудовищу попала в руки.
Ревущий зверь напал на меня. Полностью одетый, он обрушился на меня всем своим весом. Его борода заполнила мой рот. Вначале я ощущала невыносимую тяжесть его тела, потом его рука стала щупать мое самое сокровенное место, и вдруг без всякого предупреждения и подготовительной ласки я ощутила ту часть мужчины, о которой так часто мечтала и которая должна быть источником неописуемого наслаждения.
Я почувствовала горячую штуку между ног — мой муж силой раздвинул их своими коленями. Его дубинка была твердой, и, несмотря на свою растерянность, я ощущала, как она тычется, ища то место, в которое надо было влезть.
Он нашел это место быстрее, чем я ожидала, — то крошечное отверстие, которое так часто испытывало наслаждение от тонких пальчиков Генриетты. Но тут же все мое тело охватила такая страшная боль, что я заревела, как раненый зверь. Как будто раскаленный железный прут вонзился в мой живот. Боль была такой невыносимой, что мужу не потребовалось затыкать мне рот рукой, как первый раз: я потеряла сознание. Когда я пришла в себя, он стоял надо мной почти голый и собирался положить холодный компресс на мой горящий треугольник. Возле кровати стоял таз с водой, покрасневшей от моей крови.
Я смотрела на тяжелый, громадный инструмент мужа, который свисал почти до колен, — инструмент пытки, так мучительно терзавший меня. Это был инструмент, который сделал бы честь любому жеребцу. И, к своему ужасу, я скоро это осознала.
— Ну, все кончено. Ты меня здорово напугала своим обмороком. Не беспокойся, первый раз всегда бывает больно. Ведь больно было, да? Но все кончено, в конце концов, ты не старуха, так ведь? — И тут я услышала эти ужасные слова:
— Ладно, дорогая, давай приступим. Я еще не закончил свое ужасное представление.
С этими словами мужчина, который стал мне совершенно чужим, отодвинул таз и сказал:
— Что, ты удивлена, что он так висит? Подожди, сейчас он изменится. Только прими нужную позу.
'Позу'? Какую позу? Я ничего не понимала. Мой муж был совершенно другим человеком по сравнению с тем, каким он был в период ухаживания. Но оказалось, я еще не до конца испила эту горькую чашу.
— Ладно, давай, раздвинь ноги, теперь подними бедра. Я хочу посмотреть эту прелестную ямку. Это меня приводит в возбужденное состояние. Да, дорогая, ты еще подивишься своему мужу. Капитан Маклеод знает, как это делать, все это знают
Невероятно, это был мой муж На свадьбе он выпил немало вина, он даже был пьян, может быть, он и сейчас такой от вина? Я еще не знала о необыкновенном распутстве этого человека.
Он раздраженно бормотал:
— Вот, черт, не встает Ну, ничего, дорогая, я тебя немножко похлещу, больно не будет. Но зато у тебя будет твердое внутри.
С этими словами, которые я не сразу поняла, он взял свой кавалерийский хлыст — тонкий, очень гибкий бамбуковый прут, который всегда носил с собой.
— Несколько слабых ударов — и он встанет, ты будешь довольна. Ты чего шарахаешься? Разве тебя отец не наказывал?
Его жестокие руки, которые привыкли давать по уху новобранцам, схватили меня. Он бросил меня на кровать, почти вывихнув плечо, и я вынуждена была сдаться. Я легла на живот, как он приказал, и, рыдая, проговорила:
— Ты хочешь бить меня в нашу брачную ночь Но что я сделала, скажи мне, чтобы меня наказывать? Почему ты хочешь бить меня, а не заниматься любовью?
— Но я тебе все это возмещу, я тебя введу в мир любви. Ох, уж эти монастырские девицы, их-то я и люблю
С этими словами его хлыст просвистел в воздухе и впился в меня. Первый удар был ужасен, как укус змеи.
— О, он начинает двигаться. Посмотри, Грит, я же тебе говорил Еще несколько шлепков, и я тебе доставлю та-кое наслаждение, что ты долго будешь ходить с сияющими глазами.
Неужели он действительно считает, что делает мне одолжение? Но наносимые им удары явно доставляли удовольствие моему палачу. Я подверглась адской пытке. Я ерзала, пытаясь избежать побоев, но все было напрасно.
— Да лежи ты спокойно, черт возьми, ты лучше посмотри на мою штуку
Скосив глаза в его сторону, я со страхом убедилась, что он не хвастается. Его член стоял, как дубинка. К счастью, мне тогда не пришло в голову, что этот зверь намерен снова всунуть в мое тело этот страшный инструмент.
— Ну, Грит, попробуем снова?
Боже, эти слова напугали меня больше, чем ужасное избиение.
— Нет, пожалуйста, я больше не могу, у меня болит все тело, — взмолилась я.
— А, чепуха. Ты тоже этого хочешь, я не слепой. Ну-ка, быстрей раздвинь ноги, к чему эта фальшивая скромность? Я тебе уже говорил — невеста солдата должна быть быстрой, иначе она испортит самый красивый маневр мира.
— Но… ты мне делаешь так больно Ой, ой, я не могу, я больше не вынесу… Ой, ой, пожалуйста, прекрати это…
Я извивалась, как червь, я кричала, визжала, но все бесполезно. Этот сумасшедший, овладевший моим телом, не слушал. Мои мольбы, казалось, еще больше возбуждали его. Сегодня я точно знаю, что это так. Слезы, крики и отчаяние — то, что этому чудовищу было нужно, чтобы сломать все естественные барьеры стыда и нежности, существующие между полами. Только таким путем этот скот был способен закончить половой акт. Мой муж — да разве достоин он этого названия? — поставил свой инструмент пытки удивительно точно перед моими узкими воротами, преисполненный решимости к новому штурму, несмотря на мои протесты. Первый толчок этого тяжелого орудия чуть не лишил меня чувств. И мне стало ясно: либо эта толстая дубинка должна стать меньше, либо моя бедная маленькая дырочка просто разорвется, так как она не способна так сильно растянуться.
Чудовищный разряд, который потряс все мое тело, устранил все сомнения по поводу результата этой неравной битвы. Громадный поршень вонзился в мое тело, дав ход какой-то адской машине. Это единственное сравнение, которое я могла сделать, потому что теперь регулярное, бесконечное движение вниз-вверх этого ужасного поршня, дьявольское постоянство которого напоминало мне слепое движение страшной машины,- это движение обрушивалось на меня. К сожалению, на этот раз я ощущала, что со мной делают, так как не было ни спасительной анестезии, ни потери сознания, которые облегчили бы мои страдания. Каждый болезненный толчок в мое тело точно регистрировался моей расстроенной нервной системой.
Я бы никогда этому не поверила: чудовищу удалось проникнуть в меня на две трети своей величины.
Этот прямой кол вонзался в меня все глубже и глубже, каждый последующий удар поражал меня все сильнее…
Туша, придавившая меня к матрасу, хрюкала, хмыкала, бормоча: 'О, фантастика, чудо — какая прелестная маленькая п…, как будто сделана из резины… намного лучше, чем первый раз… хм, она тоже становится мокрой… неудивительно, с таким х…, как мой'
Меня начало тошнить. Я была потрясена не только болью и унижением, но и ужасной вульгарностью этого человека, которого я любила, а теперь испытывала к нему отвращение. Мне казалось, что меня пронзают все сильнее, что громадный кол истирает меня до крови, с каждым толчком становясь все длиннее и толще. Я больше не могла этого вынести. Меня охватила лихорадка, у меня возникали галлюцинации. Я видела снежный ландшафт, а потом — как будто плыву на парусной лодке в бурю. И эта страшная боль, разрывающая меня…
— Ну, малышка, разве тебе не хорошо? Это то, что называется хорошей е… Теперь ты можешь наслаждаться — я буду е… тебя, сколько тебе нужно. Требуется немало времени, прежде чем я кончу. Чем дольше, тем вы больше это любите.
Я задыхалась — из-за слез и рыданий мне не хватало воздуха. Из горла вырывался оглушительный визг, я вопила так громко, что даже это тяжело дышащее животное стало обращать на меня внимание.
Конвульсии, сотрясающие мое тело, судороги, побуждающие меня дергаться, очевидно, еще больше возбуждали моего партнера. Возможно, эти рефлексы моего страдающего тела усиливали его страсть, потому что остатки моего угасающего сознания позволили мне заметить: его член стал еще утолщаться и увеличиваться. Да, я могла ясно это ощущать, он стал еще тверже в моей ослабевшей плоти. Стало так невыносимо, что я попыталась схватить этот бесконечно тяжелый кол обеими руками и вытащить его их себя.
И тут же в меня прыснула горячая струя. Я думала, это кипящая вода, и испугалась ожогов, и в этот момент страшное копье вылезло из меня. Теплый сок стекал с моих бедер, простыня подо мной стала мокрой. Так я провела первую брачную ночь.
Невероятно, но факт. Несмотря на ужас первой брачной ночи, несмотря на мое разочарование и страх, который я испытывала после нее, несмотря ни на что, я жила с капитаном как его жена. Хуже того, я твердо считала, что так и должно быть. И когда обстоятельства требовали моего унижения, причем в таких формах, которые не поддаются описанию, я терпела его выходки с преданностью жены. Мы провели медовый месяц в германском городе Висбадене. Капитан снял в аренду дом, к счастью, здесь не было близких соседей, потому что не было недостатка в криках и громких рыданиях. Он не щадил меня ни днем, ни ночью. Его похоть, похоть собаки или горячего жеребца, была ненасытной. Я уверена: единственное, о чем он жалел в этом мире, так это о том, что природа дала ему только один половой член. Его страсть не имела границ, и даже во сне его громадный стоячий орган говорил о желании. Он преследовал меня везде: в спальне, в гостиной, на различных кушетках и диванах — все они были свидетелями наших многочисленных совокуплений. Каждый уголок, даже самый незаметный, использовался этим сатиром для удовлетворения своей похоти. Не думаю, что остался хотя бы один стул, который не служил бы хоть раз пьедесталом для плотских забав моего мужа. У него была мания использовать самые невероятные места для действий, которые большинство людей предпочитают совершать в уединении. Я сгорала от стыда, когда муж набрасывался на меня во дворе и даже в парках Висбадена. Он ставил меня у дерева, задирал платье и работал надо мной среди бела дня, не боясь прохожих. Он говорил, что нет ничего более возбуждающего, чем импровизация этого дела, и что у людей глупые предрассудки заниматься любовью только в изолированных комнатах, подальше от окружающего мира.
— Какого черта нам прятаться? Даже звери делают это, где хотят, прямо на глазах людей, и они не находят в этом ничего особенного. О, мораль наших городов — сплошное лицемерие — он говорил это не только мне, но и знакомым, что вызывало удивление, а меня повергало в страшное смятение.
Я терпела эту жизнь три недели подряд. К счастью, отпуск моего мужа кончился, и мы уехали в Голландию. И тут я обнаружила, что у него есть еще одна страсть — картежная игра. Не знаю, когда он выполнял свои служебные обязанности. Мне казалось, что все время, свободное от секса, он тратит на азартные игры. Его невозможно было оттащить от карт. Мое приданое растаяло быстрее, чем снег весной, и наши средства бывали очень скудны, особенно когда капитан снова оказывался в долгах. А это было чуть ли не всегда. Его жалованья едва хватало, чтобы расплатиться с ними, и он регулярно занимал деньги у тети Фриды, которая всегда была готова помочь любимому брату. Он занимал у друзей и коллег, но почти никогда не возвращал им долги, и это кончилось тем, что ему перестали одалживать деньги.
И вот наступил день, когда он вынужден был прибегнуть к последнему средству.
Он совершенно спокойно, без всякой тени смущения, объяснил мне, что наступила моя очередь достать денег. Это были ложь, потому что после возвращения в Голландию я часто обращалась за помощью к папе, и тот, желая помочь своему зятю, платил и платил, пока не потерял терпение.
— А что ты так беспокоишься? У меня же много друзей, и тебе повезет хотя бы с одним из них. Я не слепой, я знаю некоторых, кому ты очень нравишься. В конце концов, ты же не
