Несколько раз мы находили здесь самых крупных, так называемых охотских, раков-отшельников. В качестве убежища они использовали большие раковины моллюска нептунеа. Сильные ноги с гребнями шипов и массивные клешни придают этому отшельнику угрожающий вид, но стоит только взять его в руку, как весь рак исчезает в раковине, прикрывая вход шиповатой клешней. Иногда попадались и гребенчатые отшельники в излюбленной ими оранжевой губке. А больше всего было зеленых маленьких отшельников Миддендорфа. Они то перебегали между камнями и кишели в зарослях зостеры, то ловко карабкались по ее листьям, придерживаясь тонкими лапками и обирая клешнями всякие съедобные кусочки.
Зостера тянулась полосой вдоль берега, образуя местами широкие лужайки. Ее заросли были разреженными по сравнению с пышными джунглями других районов. Но населена она была густо, и ее жители были доступнее для нас.
Мы собирали с листьев и с грунта небольших моллюсков лептотир с коричневато-красными раковинами и темно-серых тегул с лиловатым отливом. У основания ноги тегулы расположены особые выросты мантии. Когда этот моллюск передвигается, торчащие из-под раковины тонкие, как щупальца, выросты непрерывно шевелятся, дотрагиваясь до окружающих предметов.
При помощи сачка на короткой рукоятке можно было наловить в зостере массу мелких креветок. Они были не больше черноморских креветок палемонов, но окрашены значительно ярче и разнообразнее. Одни были изумрудно-зеленые, другие красно-коричневые с бирюзовыми полосами, третьи покрыты разноцветными мелкими точками, алыми, коричневыми и синими. Попадались и молодые полосатые чилимы.
Еще в первый свой визит я обратила внимание на участок дна, покрытый небольшими кочками из гравия. При ближайшем рассмотрении каждая кочка оказалась составленной из нескольких десятков мелких камешков, а внутри под этой броней сидел серый еж. Их было здесь очень много и все они прикрывались камнями. Конечно, спрятаться им больше негде, крупных скал с расселинами нет. Но от кого все-таки они прячутся?
Да, на косе было всегда интересно, и с пустыми руками мы отсюда никогда не уходили.
Разумеется, собирая животных для работы, мы не забывали и излюбленных нами промысловых гребешков. Сборы происходили на глубине трех-семи метров. Мы соревновались, кто больше наберет ракушек за кратчайший срок.
Даже зная, что с поверхности воды все предметы, лежащие на дне, кажутся сильно увеличенными, невольно обманываешься, увидев гребешок величиной с суповую тарелку. Ныряешь к нему, протягивая руку и раковина уже много меньше. Хватаешь ее и одновременно оглядываешь дно в поисках другого гребешка, но их не так-то уж много. Один или два на три-четыре квадратных метра считалось у нас хорошим местом. Водолазы говорили, что, с их точки зрения, есть смысл добывать гребешков, если на каждом квадратном метре находишь по два-три. А бывают скопления, где раковины лежат сплошным слоем, налегая друг на друга, как черепица.
Переплывая от гребешка к гребешку, понемногу наполняешь сетку. Каждая ракушка величиной с очень большое блюдце. Десяток их уже оттягивает руки и слегка притапливает сборщика, хотя в воде они несколько теряют в весе по известному закону Архимеда. Зато удобно нырять: сумка так и тянет на дно. Всплывать много хуже. Надо сильно оттолкнуться от дна и, что есть силы работая ногами и свободной рукой, скорее выбираться на поверхность. Очень удобно, когда подгребаешь рукой, в которой зажата широкая раковина гребешка. Она служит как бы веслом.
С берега всегда можно определить, кто набрал полную сумку, а кто только начал сборы. Если над поверхностью видна вся трубка и макушка пловца — значит, он еще ничего не набрал. Если мелькает только самый кончик трубки, можно с уверенностью сказать, что сумка полна.
Нас, активных сборщиков, было трое, а едоков восемь. Но шести гребешков на душу — уже 48 штук. Шесть кусочков нежного мяса и немного жестковатой мантии — каждому хватит только полакомиться, особенно если принять во внимание зверский аппетит, который развивается на море. Наши неплавающие товарищи слетались на запах варящихся гребешков, как мухи на мед. Мы наконец потребовали, чтобы они по очереди принимали участие в очистке добычи, то есть вскрывали раковины и вырезали съедобную часть — мантию и мускул. Это довольно скучная и кропотливая работа.
Лида, более занятая, чем Герман и Юра, редко принимала участие в этих походах. Но если ей удавалось вырваться из лаборатории, мы работали с ней вдвоем. Она плавала на поверхности с сумкой, а я ныряла и подавала ей гребешков. Наполнив сумку, Лида уплывала к берегу, а я набирала вторую. Получалась порядочная экономия времени: до берега было метров сто.
Однажды, сидя на берегу, Герман похвалился, что приметил одну особенно урожайную ложбинку на дне. Зная некоторые черты характера этого молодого человека, я не стала спрашивать его, где это заветное место, а, замешкавшись на берегу, приметила, где нырял Герман. Действительно, он очень быстро набрал полную сумку отборных гребешков.
Прошло дня два, в течение которых ни у кого из нас не было времени для походов на косу. На третий день неожиданно зашла Лида. Она освободилась на весь остаток дня. Не хочу ли я пойти с ней за гребешками? Конечно, я очень хотела пойти.
Легкий ветерок пробовал развести волну в бухте, но ему это плохо удавалось, мешали сопки. Солнце просвечивало воду и превращало жестянки в слитки золота. Вода теплая, ласковая. Мы плывем не торопясь к тому месту, где добывал гребешков скуповатый Герман. Сейчас мы его ограбим.
Дно уходит все дальше в глубину. А вот и первые раковины гребешков.
Сначала приходится нырять за каждой ракушкой в отдельности. Они лежат на некотором расстоянии друг от друга. Сверху удобнее их высматривать, чем плавать у дна, где поле зрения более ограничено. Лида укладывает добычу в плетеную сумку. Дело идет быстро. Гребешков все больше. Кое-где они лежат рядом по две-три штуки. Ну, Герман, прощайся со своим заветным местом!
Каждой рукой я хватаю по раковине, и вдруг перед самым моим носом, крутясь и покачиваясь, на дно падает крупный гребешок. Откуда он прилетел на свою погибель?
Передав добычу Лиде, спускаюсь за пришельцем, а он уже не один — рядом с ним лежит еще крупная раковина. Как это я ее не заметила, когда спускалась за первой парой? А вон еще один, у камня, где минуту назад я подобрала сразу три штуки.
Какое-то заколдованное место! Поднимаюсь наверх, и вдруг… мне навстречу с поверхности летит гребешок. Из угла раздутой сумки, которую тащит Лида, высовывается еще один и быстро падает на дно, описывая в воде крутую спираль. А Лида, ничего не замечая, медленно плывет, держа сумку в вытянутой руке. Вот так ограбили Германа!
По мере того как наполнялась сумка, нижние гребешки, раздвинув прорванные петли, падали на дно и терпеливо ждали, когда дойдет до них очередь повторить снова всю процедуру. Битых полчаса я собирала одни и те же раковины.
Заветная ложбинка была найдена значительно позже, когда уже уехали и Герман и Лида. Это была действительно ложбина с пологими откосами и плоским дном. Здесь собирались гребешки по три-пять штук на квадратный метр. А со всей ложбины можно было набрать их несколько десятков. Глубина была метров шесть, и с поверхности уже трудно было разглядеть, что лежит на дне ложбины.
Надо сказать, что, несмотря на довольно частые визиты на косу, количество гребешков оставалось примерно таким же. Это можно объяснить только тем, что на место собранных моллюсков прикочевывали новые.
По другую сторону рыбокомбината за последним домом поселка был такой же плоский берег, как и у гребешкового поля, такие же огороды и дорога. Но здесь были не гребешки,
а устрицы. Прибрежный устричник занимал обширную отмель. Сколько ни отплывай от берега, глубина всюду была метра полтора. Скалистое дно все густо усажено небольшими устрицами, местами образующими сплошной белый ковер.
Устрицы прикреплялись ко дну в слегка наклонном или вертикальном положении, напоминая сборчатые, шелковистые веера.
Тут надо было плавать с некоторой осторожностью, особенно при волнах. Неловкое движение — и острые края раковин как бритвой резали кожу. Эти порезы могут быть очень глубокими. И как мы ни береглись, каждое посещение устричника заставляло нас пролить немного крови.
На устричнике нас почти всегда сопровождали мелкие тетродоны, собаки-рыбы. Для краткости мы называли их по-японски — фугу. Не знаю, что их так привлекало. Возможно, надежда поживиться, когда мы переворачивали камни или отбивали щетки устриц в поисках беспозвоночных.
Эти небольшие, сантиметров десяти-пятнадцати длиной, головастые рыбки формой тела и оскалом белоснежных зубов были очень похожи на тех крупных темно-серых фугу, которые так часто встречались в приловах, но окраска у них была другая. Спина и бока были испещрены светлыми пятнышками по коричневому фону, а за грудными плавниками и у основания спинных виднелись черные кляксы. Лимонно-желтая полоса отделяла белое брюхо от пестрых боков.
Сверкая оранжевыми глазами, фугу быстро описывали круги у самого дна, ловко избегая соприкосновения с острыми раковинами. Они вертелись рядом с нами и, казалось, были совершенно уверены в своей безопасности. Естественно, что я с жаром кинулась их фотографировать. Но это оказалось нелегким делом. Я «стреляла» на вскидку, ведя аппаратом за стремительно плывущими рыбами, надеясь, скорее, на счастливый случай, чем на свое умение. И на большинстве фотографий оказались смазанными или рыбы, или фон. Кроме того, на всех фотографиях рыбы очень мелки по масштабу, так как снимать их приходилось широкоугольником. Объектив с фокусным расстоянием в 50 миллиметров требует более тщательной наводки на резкость, что было невозможно при такой лихорадочной съемке.
В этом случае проще делать зарисовки. Для этого надо неподвижно лежать на воде, держа наготове пластмассовую дощечку и карандаш, и внимательно смотреть, когда рыбы с молниеносной быстротой пролетают мимо. Они сейчас же скрываются из поля зрения, описывая круг за вашей спиной. Можно вертеться волчком, не спуская с них глаз, но так как их несколько, то та или иная всегда будет перед вами. А похожи они друг на друга, как две капли воды.
Если пройти немного по берегу, а потом отплыть на полусотню метров, попадаешь в заросли зостеры. Здесь я опять встретила чилимов, таких же юрких и неуловимых, как в «Рисовой бухточке».
Забегая вперед, расскажу, как мне наконец удалось обмануть бдительных рачков.
На рыбокомбинате есть ловцы чилимов — чилимшики. Выйдя с ними на лов, я приметила, что в ловушки-верши — они кладут приманку, тухловатую рыбу. Идея приманки как-то не возникала у меня до этого. Что ж, попробуем и такой способ.
Когда я привязывала скользкую, одуряюще пахнущую камбалу к камню, Герман и Юра стояли в стороне и подавали советы. Пришлось бросить в них запасной камбалкой, немного перележавшей на солнце и поэтому ставшей слишком рыхлой, чтобы ее можно было привязать к чему-нибудь. После этого мои товарищи несколько угомонились. Рыба, привязанная к камню, была положена у зарослей зостеры и на некоторое время оставлена там, чтобы источать вкусные запахи и привлекать чилимов.
Часа через три я поплыла к приманке. Еще издали в прозрачной воде видны были зеленоватые тела, кишевшие у дна. Большой пучок зостеры послужил прикрытием, за которым я нырнула вниз. Наконец-то снимок был сделан! Правда, на пленку попалось только три чилима, а остальные успели-таки удрать, но я была рада и этому.
На фотографии получилась загадочная картина, вроде тех, которые когда-то любили помещать в детских журналах: «найдите, где заяц» или «где охотник»? Дело в том, что третий чилим успел принять ту позу, в которой рачки делаются невидимками, — он стал вертикально, вытянув тело параллельно травинкам зостеры. Темные полосы сливаются с травой, и только при тщательном осмотре виден спрятавшийся рачок. Два других видны хорошо. Это моя единственная фотография чилимов. Потом начались сильные ветры, и в мутной воде не то что чилимов, собственной руки не было видно.
Чилимов, добываемых ловцами, варят на комбинате в кипящей воде. Мы часто покупали на складе этих необычайно вкусных рачков — пожалуй, самый изысканный деликатес, который может предложить Японское море.
Вечерами мы часто собираемся в хижине-лаборатории наших друзей.
Бледнолицый Слава, руководитель этой научной группы, после работы сбрасывает с себя искусственную серьезность, в которую он облечен с утра, и становится самим собой — веселым и остроумным собеседником. Он очень нескладен. Все его жесты чуть-чуть неточны, и если Слава ставит на стол стакан, то обычно немного промахивается. Мы все это знаем и стараемся подхватить летящий на пол хрупкий предмет. Ножки табуреток, углы ящиков и косяки дверей, кажется, находятся в постоянной заботе, как бы зацепить Славу за ногу или толкнуть посильнее. Если Слава снимает чайник с электроплитки, все сидящие рядом в панике кидаются от него, потому что сейчас из носа чайника польется струйка кипятка. И этот нескладный, немного нелепый и рассеянный парень удивительным образом преображается, когда занимается любимой работой. Сосредоточенный человек со скупыми и точными движениями совершенно не похож на того Славу, каким мы его видим на наших вечерних посиделках.
