горькие травяные отвары и снова спасительное забытье, в котором не было ни отца, ни Хантале, ни даже меня, униженного и растоптанного.
Я встал с постели молчаливым и ко всему равнодушным. Во мне не осталось никаких чувств — ни любви, ни ненависти, ни горя. Я послушно выполнял все поручения отца, объезжал поместье, улаживал дела с купцами в городе, охотился, читал книги, но все это проходило мимо меня, не оставляя следа. Отец подыскал мне мальчишку из деревенских, для согревания постели, но я даже не помню, как он выглядел и что с ним стало потом. Казалось, ничто уже не может тронуть меня, порадовать или огорчить. Два года прошли, как во сне.
На исходе осени отец вызвал меня и сказал:
— Я тобой доволен, Амран. Ты стал образцовым сыном. Думаю, поездка в Минас-Тирит станет для тебя отличной наградой. Вот тебе деньги, развлекайся, кути, как положено наследнику Эргелиона. Я дам тебе письмо к начальнику городской гвардии, познакомишься с жизнью армии, ведь тебе пора подумать о военной карьере. А если тебе понадобятся развлечения особого рода, загляни в заведение «Майская роза» возле Восточной башни.
Второй раз в своей жизни я оказался в Минас-Тирите, и горечь всколыхнулась в моей душе при виде белых стен и просторных улиц, по которым я когда-то проходил, юный и счастливый в своем неведении. Но все же было это знаком, что чувства во мне начали оживать. После необходимых дел и новых знакомств я решил воспользоваться советом отца и посетить упомянутое им заведение.
Я узнал его сразу, хотя в первый момент не поверил, что вижу его. Он был все еще красив, хотя красота его увяла, будто осененная крылом смерти. Но во всем прочем он изменился, взгляд его был затравленным, движения — боязливыми, и сам он был худ и бледен. Волосы его были выкрашены в черный цвет, глаза густо подведены по харадскому обычаю, и одет он был в одни прозрачные шаровары.
Он скользнул по мне глазами, не узнавая, и меня будто ножом полоснуло.
— Давно у вас этот парень? — спросил я хозяина, стараясь говорить небрежно.
— Года два, наверное. Он немножко не в себе, — хозяин подобострастно хихикнул. — Накурится своей травки и ходит, как во сне. Зато хорошенький, как картинка, и в постели просто чудо, послушный и нежный. Выберите его, благородный господин, не пожалеете.
Я заплатил, не торгуясь, и мы остались наедине. Он склонился в поклоне и принялся развязывать пояс.
— Хантале, ты не узнаешь меня? — воскликнул я, хватая его за руки.
— Да, конечно, благородный господин, я вас узнаю, — забормотал он, отводя глаза, и я понял, что он лжет, боясь наказания.
И с болью в сердце, удивившей меня самого, я заметил, что ноздри его и губы имеют чуть синеватый оттенок, как у людей, пристрастившихся к харадской травке, которая дарила волшебные иллюзии, а при постоянном употреблении сводила человека в могилу за несколько лет.
Ничего в нем не осталось от моего веселого и гордого любовника. Когда мы легли в постель, он улыбался мне с безличным профессионализмом проститутки, и такими же были его ласки, а мысли его блуждали где-то далеко… может быть, он вспоминал те дни, когда мы были вместе, а может быть, своего хозяина, чей знак по-прежнему был вытатуирован на его бедре. Горе и безысходность душили меня, и слезы подступали к глазам. С неотвратимой ясностью я понял, что никогда и никого, кроме него, не любил, и ничто были перед этой любовью и козни отца, и прошлое Хантале… разве не готов он был забыть свое ремесло ради меня, и разве не я его погубил? Мысль эта жгла хуже каленого железа.
Я провел с ним три дня, пытаясь пробудить в нем воспоминания и волю к жизни. Тщетно… В глазах его ни разу не промелькнуло понимание, и взгляд был все таким же затравленным и безумным, а стоны страсти — такими же притворными и заученными. Только когда я приносил ему щепотку травки, его лицо оживлялось, а руки дрожали от нетерпения.
В последний вечер я принес не одну, а три щепотки, и сам разжег для него курильницу. Хантале лежал в моих объятиях, вдыхая дым, и на лице его проступало умиротворение. Он погружался все глубже в мир грез и волшебных видений. Лишь Эру Единый знает, что проплывало перед его мысленным взором. Но я почему-то уверен, что в эти несколько часов он был счастлив. Мы оба молчали, я лишь изредка целовал его длинные пальцы, которые вряд ли смогли бы теперь удержать рапиру, и губы, которые больше не произносили слова любви и не улыбались искренне. Дыхание его становилось все тише, и сердце билось все реже. Аптекарь, продавший мне травку, обещал, что смерть от такой дозы будет приятна и безболезненна.
Курильница выпала из ослабевших пальцев Хантале, и я уже думал, что все кончено, как вдруг он открыл глаза и взглянул прямо на меня. Просветлев лицом, он прошептал:
— Амран, любовь моя… — и умер.
Я бережно положил его на ковер, поцеловал в последний раз в холодные губы, а потом опрокинул лампу на шелковые занавески. Я пришел в себя только за городскими воротами, и по лицу моему струились слезы. Я и не знал, что еще способен плакать. Оглянувшись, я увидел где-то у Восточной башни столб дыма, поднимающийся в небо. Я сел на землю и стал смотреть на погребальный костер моего Хантале, и просидел так до темноты.
Что было дальше? Ничего. Я вернулся домой и снова вел себя, как образцовый сын. Но стоило мне только услышать голос моего отца, взглянуть ему в глаза, и с холодной ясностью я понял, что ненавижу его и желаю ему смерти.
Надеюсь, ему было больно, когда он застал меня с Амрисом. Я на это и рассчитывал. Братец всегда был его любимчиком, а я разложил его на том же столе в библиотеке, где отец раскладывал Хантале, и трахал, как последнюю шлюху. Но отец всегда мог сделать мне больнее, чем я ему. Он даже Амриса не пожалел. Моего нежного маленького братца взяли и выпороли на конюшне, и я ревел, как раненый медведь, перед запертой дверью, слушая его крики, и проклинал отца на чем свет стоит.
Отец выгнал меня из дома без гроша, но мне было все равно. Полный ненависти ко всему миру, я отправился воевать и с особенным удовольствием резал умбарских пиратов. Жаль, что Морской Дракон Усанаги погиб за несколько лет до того. Его смерть доставила мне почти такое же удовольствие, как смерть моего отца. Он закончил свои дни на охоте, когда с ним рядом не было никого из сопровождающих.
Обстоятельства его смерти знают лишь великие валар — и я. Но об этом я не стану рассказывать.
Послесловие автора
Со смешанным чувством грусти и радости сообщаю, что это последнее произведение из цикла «Самый развратный эльф Средиземья», который был начат мной еще в марте 2002 года. Судьба Гилморна, волновавшая меня почти три года, сложилась, эволюция персонажа завершилась, создание образа закончилось. Это не значит, что рассказов про него больше не будет. В конце концов, написала же я «Ночи Мандоса» и «Ночи Рохана». Но все это будет эпизодически, коротко и ничего к образу Гилморна не добавит. История, которую я считала себя обязанной рассказать, рассказана. Все остальное — бонус. Обращаю ваше внимание на то, что многие локации и расы остались неохваченными:) Гномы и Мория, Эриадор и хоббиты, Аман и валары; наконец, орки, балроги, назгулы… Ах да, есть же еще Харад и Умбар! Все это я оставляю на откуп читательской фантазии. Напоминаю: каждый имеет полное право использовать Гилморна в хвост и гриву, не спрашивая моего разрешения. Только укажите, кому он принадлежит, поставьте ссылку на мою страницу в Притоне Графомана и пришлите мне текст, чтобы я порадовалась и, может быть, высказала пару замечаний. В конце концов, кто лучше всех знает моего героя, если не я?
Пользуясь случаем, хочу сказать спасибо всем читателям за то, что вы были со мной все это время, полюбили крошку Гила, приняли живейшее участие в его судьбе и растиражировали его имя по всему фэндому:) Он тоже вас любит, верьте мне. И готов принадлежать всем и каждому:)))
