надежды.
– Что с тобой творится?… Я не узнаю тебя… Что с тобой? Скажи!.. – обнял жену Пискорскис, прижался к ней и погладил ее пышные каштановые волосы. – Нелли… Я хочу быть откровенным до конца… Близится десятилетие нашей совместной жизни. Ты хорошо знаешь меня, а я тебя. Прости, если мои слова покажутся тебе грубыми. Твое счастье зависит только от меня. Я тебя ни в чем не упрекну. Я люблю тебя, и все, что связано с тобой, доставляет мне радость… Я прошу – пусть тебя ничто не стесняет. Дело серьезное… Через час господин Наливайтис будет тут. До свиданья. – Пискорскис нежно поцеловал свою жену и, выходя, бросил: – Я целиком полагаюсь на тебя, Нелли… Для тебя это не составит особого труда.
– Это наглость! – возмутилась жена, но мужа уже не было в комнате.
Нелли через окно проводила взглядом человека, который, набросив серый плащ на левую руку, аккуратно прикрыл садовую калитку и стал спускаться по ступенькам вниз.
Пискорскене не на шутку задумалась. Она металась по комнатам и по саду, срывала листья сирени и акации, зло кусала их и выплевывала; ворвавшись в кухню, устроила сцену прислуге, обозвала ее лентяйкой и рохлей. Нелли бесилась. Ей казалось, что все возможные беды свалились на нее: мужу угрожала тюрьма, муж раскрыл ее любовные тайны, муж преспокойно оставляет ее в руках любовника. Ей все опротивело. Семейный очаг, который она так оберегала, осквернен, а впереди проклятая неизвестность.
Нелли привыкла к размеренной и беззаботной жизни. Она отдавала себе отчет в том, что более удобного мужа ей не найти. Как Нелли не злилась сейчас на Пискорскиса, она понимала, что он – золотой человек, а она – обеспеченная женщина и, по сути дела, свободна, как птица. Пискорскене не сомневалась, что если она покорится воле мужа, жизнь войдет в старую колею. Она, как прежде, отправится в Палангу, и супруг пришлет столько денег, сколько она попросит. Нелли предвкушала все прелести отдыха на песчаном побережье Балтики. Она будет играть в морских волнах с незнакомыми мужчинами, считать звезды на холме Бируте, танцевать медленный вальс в зале кургауза. Она легко не сдастся, она обязана бороться за такую жизнь! Выживший из ума старый холостяк Наливайтис – человек со странностями; притворно вежливый, неестественно ласковый; в припадке мести он может крепко насолить, доставить кучу неприятностей. И Пискорскене приготовилась во всеоружии принять вредного старикашку, от которого зависели честь и судьба ее дома.
Пискорскис, долго и страстно доказывавший жене железную необходимость ее жертвы, вышел из дома в смятенных чувствах. На душе у него скребли кошки. Перебежав мост, он побрел по берегу Немана туда, где живительный воздух прибрежных лугов обычно рассеивал его мрачные думы. Он с завистью следил за гуляющими по пристани парами; жизнь этих мужчин и женщин казалась ему безмятежной и девственно чистой. Он любовался последними лучами солнца, окрасившими в вишневый цвет верхушки деревьев. У костела Кармелитов он повернул в город, миновал военный госпиталь и кладбище; ему вдруг показалось, что кресты на могилах зашевелились и, обгоняя друг друга, пустились в погоню за ним. Какая-то незнакомая улочка вывела его на холм, с которого открывалась прекрасная панорама города. Он попытался отыскать среди скопища зданий свой домик, но в наступивших сумерках не смог ничего разглядеть; дома Алексотаса сливались в сплошной зеленовато-синий массив.
Пискорскис побрел по полянам Ажуолинаса в парк Витаутаса, смешался с толпой. Люди шушукались и шептались под деревьями и по кустам, куролесили, гремели тарелками в летнем ресторане. На открытой эстраде какие-то заезжие куплетисты исполняли двусмысленные песенки. Пискорскис хотел рассеяться, не думать о доме, но навязчивые мысли упорно лезли в голову. Гомон молодежи, взгляды влюбленных, дальний шум аплодисментов внушали ему ужас. Он потихоньку спустился по тропинкам вниз, вышел на Лайсвес аллею, посидел на первой попавшейся скамейке, свернул к светящимся неподалеку окнам ресторанчика «Медведь», чтобы убить время и, вместе с коньяком, проглотить терзавшие его сомнения. После третьей рюмки он почувствовал облегчение. Приятно кружилась голова. Пискорскис не заметил, как заведение опустело, и он опять вышел на улицу.
Рассвело. Из-за куполов собора струился неяркий утренний свет, на ветках лип чирикали проснувшиеся воробьи. Аллея была пустынна, лишь кое-где виднелись не успевшие добраться до дома подвыпившие гуляки. На углу возле «Метрополя» вертелось несколько прелестниц с папиросами в зубах; они отпустили какую-то непристойность в адрес Пискорскиса, равнодушно прошедшего мимо. Возле кафе Перкаускиса, словно черная кошка, ему перебежала дорогу повязанная платком старуха с молитвенником под мышкой. Она спешила попасть первой к заутрене. У городского сада Пискорскиса обдало пылью: две женщины березовыми метлами убирали мусор субботней ночи.
Вынырнув из облака пыли, Пискорскис задумался: «Что такое женщина? Одна – в полночь пристает к пьяным мужчинам и делает неплохой бизнес; вторая, издали завидев мужчину, перебирается на другой тротуар, а третья, у которой муж, вероятно, пьяница, вынуждена тяжелым трудом содержать большую семью…» Как Пискорскис ни старался, он так и не решил загадку «Что такое женщина?». Придя к выводу, что это не имеет существенного значения, что у него, слава богу, верная жена и он создал ей хорошую жизнь в своем доме, первый помощник успокоился и решил не думать о будущем.
Вернувшись к Алексотскому мосту, Пискорскис издали заметил знакомого человека. Тот выходил из его сада.
– Пищикас!.. – как молния, пронеслось в сознании Пискорскиса. Первый помощник остолбенел от неожиданности и ухватился за перила.
«На рассвете из моего дома… Пищикас? Не померещилось ли мне?! Что это значит?! – не веря своим глазам, твердил Пискорскис. – Ошибки нет… Пищикас…» Окончательно убедившись в своей правоте, он никак не мог сообразить, что делать дальше, как вести себя, когда они встретятся на мосту.
Пищикас и без того доставлял своему близкому другу немало горьких минут. Этот потаскун никогда не делал тайны из того, что знает Пискорскене, как свои пять пальцев. Пискорскис не придавал значения намекам приятеля – он уже не раз слышал подобные разговоры, привык к ним и сейчас его волновало другое: неужели господин Наливайтис остался с носом? Неужели Нелли не выполнила своего супружеского долга, а вместо этого до зари продержала у себя проходимца Пищикаса? От обиды у него потемнело в глазах, но даже в самых сложных переделках Пискорскис не терялся, Когда к нему приблизился смущенный Пищикас, Пискорскис прикинулся пьяным и, обхватив перила моста, забормотал:
– Откройте, говорю!.. Открррывай!..
– Кого я вижу! – насмешливо сказал Пищикас. – Что вы тут делаете, господин Пискорскис? *
– Не твое дело, рррыло… Пшла… свинья… Открррывай!
– Господин Пискорскис… не узнаешь?… – И не ж-желаю.
– Это я… Пищикас…
– Ха-ха-ха!.. Пищикас! О – ха-ха-ха!.. Пиш… Отойди, собака! Рыло сворочу! Держите меня! Отойдите!..
