Максуэлл переводит на меня взгляд.
— А если бы он уехал на фронт или в командировку?
Пожимаю плечами.
— Фронт или дела — это совсем другое.
Максуэлл понимающе кивает.
— Верно. Оставить такую девушку и податься на поиски себя… Ты уж извини, но у него, наверное, не все в порядке с головой.
— Не надо его обзывать, — заступаюсь я за Кристофера, а самой безумно приятно.
Максуэлл улыбается, по-моему с грустинкой.
— Что ж, Келли, спасибо за помощь и за приятный вечер. Кстати! — Он поднимает палец. — Может, посоветуешь что-нибудь еще? Раз не сможешь всегда быть на площадке?
Я слегка нахмуриваюсь, заставляя мысль работать совсем в ином направлении. Не так-то это просто, когда на улице ночь и глаза парня, с которым общалась целый вечер, так загадочно поблескивают в свете фонарей.
— Гм… Может, тебе стоит быть с ними помягче? — спрашиваю я. — С актерами, как бы они ни играли?
Лицо Максуэлла делается сосредоточенным.
— По-моему, больших успехов невозможно достичь криком, — поясняю я.
Максуэлл чуть сдвигает брови. Я пугаюсь: не перегибаю ли я палку? Но тут он с готовностью кивает.
— Да, все верно. Я сам понимаю, что чересчур расхожусь, когда мне кажется, что кто-то играет не совсем так. Но, видишь ли, в такие минуты эмоции бьют из меня фонтаном, такое чувство, что ничто на свете их не остановит. Вообще-то я совсем не истерик… — Он почесывает макушку.
— Остановить собственные эмоции в состоянии только ты, — говорю я. — А для этого надо лишь полностью осознать, что толку от этого будет намного больше. Поставь себя на место актера. Любому приятнее, когда ему делают замечания или что-то подсказывают аккуратно — образно говоря, шепотом.
Максуэлл задумчиво кивает.
— Да, все правильно. Буду стараться.
— И еще, — прибавляю я, сама пытаясь говорить как можно мягче. — Обращаться к людям лучше так, как они сами себя называют, ведь есть такие формы имен, которые некоторых просто бесят.
Максуэлл смотрит на меня в растерянности.
— Ты о чем?
— Например, о том, что мою подругу ты называешь «Лиз», а у нее это слово ассоциируется с соседкой из детских времен — грязнулей, врушкой и двоечницей. Конечно, Элли в твоем фильме почти ничего не значит, но дело не в ней, а в самом подходе к людям.
— Элли?
— Так к ней обращаются самые близкие — Эл, Элли. Остальным она представляется Элизабет и хотела бы, чтобы ее звали именно так.
Максуэлл на несколько мгновений задумывается и качает головой.
— Надо же! Казалось бы, все так просто и незначительно, а с другой стороны… — Он благодарно смотрит на меня и с улыбкой произносит: — Тебя мне сам Бог послал. Буду перевоспитываться. — На его лбу углубляются морщинки. — А как тебе удается все это подмечать?
Пожимаю плечами.
— Не знаю. Может, это от папы? Он прекрасный специалист, мы с ним большие друзья, и я во многом похожа на него… — Запинаюсь, вдруг подумав о том, не кажусь ли я нескромной. — Я хочу сказать, вероятно отчасти его способности быть психологом передались мне, вот и все…
Максуэлл кивает.
— Да, скорее всего. — Он протягивает мне руку. — Спасибо тебе, Келли. И спокойной ночи.
Я вкладываю в его руку свою, он сжимает пальцы, на миг замирает, медленно притягивает меня к себе и снова останавливается, проверяя, стану ли я сопротивляться. У меня от ликования все замирает внутри. Значит, все-таки дело не в топе… То есть и в таком, как этот — не очень-то сексуальном, — я ему понравилась…
Чувствую на щеке дыхание Максуэлла, и глаза застилает расплывчатая дымка. Взгляд приковывают к себе его губы, и, кажется, если они тотчас не прикоснутся к моим, я…
Максуэлл наклоняет голову и непродолжительно меня целует.
— Спокойной ночи, Келли, — горячо шепчет он и, когда я раскрываю глаза, уже идет прочь.
Среда выдается жаркая и влажная. Элли сегодня до вечера снимается в роликах для телемагазина, рекламирует какие-то чудо-пояса, при помощи которых якобы можно без всякого труда избавиться от целлюлита и лишнего веса, и прочую дребедень. Приезжаю на Пятую авеню в четверть первого, наспех перекусив мороженым и выпив стаканчик колы, смотрю по сторонам и вижу потоки народа, а съемочной команды не замечаю. Ужасно не хочется отвлекать Максуэлла от работы, но что мне остается? Конечно, надо было сразу договориться точнее, но я об этом как-то не подумала.
— Да? — тяжело дыша и чересчур деловито, отвечает на звонок Максуэлл.
Я в первое мгновение теряюсь. Почему он так неприветлив? Может, что-то изменилось?
— Гм… Максуэлл, это Келли.
— А, Келли! — восклицает он, явно стараясь быть поласковее, но его голос дребезжит от напряжения. — Не можешь нас найти?
Слава богу, он хотя бы помнит, что пригласил меня, и подробно объясняет, где находится съемочная площадка. Я прекрасно ориентируюсь в Манхэттене, поэтому, хоть и из-за шума плохо слышу, понимаю с полуслова, куда следует идти, и ничего не переспрашиваю.
— Хорошо, скоро буду. — Закрываю телефон и двигаюсь с потоком людей в сторону парка.
Что-то мне все это не нравится. Не представляю, как можно снимать в такую жару, притом в будний день, когда кругом такая толкотня. Мое внимание привлекает настоящее столпотворение — сотни людей стоят вытянутым кольцом, свистя и что-то выкрикивая. Где-то внутри щелкают вспышки и визжит какая-то женщина:
— Оливер Райдер! Я от тебя без ума, О-о-оливер!
Тут мне становится ясно, что происходит. Съемочную площадку атаковали папарацци и страстные поклонники Райдера и Грейсон.
— Джанин, детка, улыбнись старине Бобу! Ну же! — перекрикивает гул мальчишка лет шестнадцати. Ишь ты! Старина Боб!
Оливеру Райдеру около шестидесяти, но он до сих пор в прекрасной форме, а Джанин примерно тридцать, но выглядит она так, что невозможно определить ее возраст. Конечно, их все обожают и, разумеется, в столь людном и открытом месте тотчас окружили, позабыв о делах.
Теперь понятно, почему Максуэлл так странно ответил. Представляю, в каком он, бедный, напряжении, и начинаю протискиваться сквозь толпу.
— Эй, поосторожнее! — возмущается детина с банкой пива в руке. — Всем охота посмотреть, не тебе же одной!
— Простите, — бормочу я, еще настойчивее пробивая себе дорогу. Прядь моих волос за что-то цепляется. Я дергаю головой, слышу оглушительный вопль, поворачиваюсь и вижу темнокожую девицу в громадных серьгах, такую же рослую, как я, может даже выше. За одну из сережек я и зацепилась. — Прошу прощения, — с глупой улыбкой говорю я, торопливо распутывая волосы.
От несносной жары и влаги моя футболка прилипла к спине и животу, ноги нещадно оттаптывают, народ ближе к середине стоит все плотнее. Когда я наконец пробиваюсь сквозь толпу и выхожу к съемочной площадке, даже страшно подумать о том, как я выгляжу. Мой взгляд падает на Максуэлла, и я тотчас забываю о своей внешности. Он уже в новых очках, но выглядит измученным. Волосы влажные, на лбу поблескивают капли пота. Папарацци лезут прямо в кадр, заботясь лишь о том, как бы сделать побольше снимков. Максуэлл то и дело поднимает глаза к небу и беззвучно двигает губами.
— Еще один дубль! — командует он и в эту минуту замечает меня.
