отпихнула мохнатых друзей, вскочила на ноги и одну за другой побросала в даль палочки, которые до сих пор держала в руке. Собаки наперегонки понеслись за ними и вскоре, обгоняя друг друга, принесли назад все до одной.
– Да уж, – послышался из-за спины Лесли голос Рассела. Она еще не видела его лицо, но догадалась, что он улыбается. – Играете вы славно, ничего не скажешь.
Лесли снова побросала палки и лишь после этого повернула голову. Рассел смотрел на нее с неким новым выражением – недоумения, желания что-то понять и неомраченного страданием восторга. Таким расслабленным и умиротворенным она видела его впервые. В его глазах отражался солнечный свет, короткие волосы были слегка взъерошены, что придавало всему его мужественному облику каплю мальчишечьей беспечности. Лесли поймала себя на том, что смотрит на него с неприкрытым любованием, и поспешила отвернуться. У ее ног уже сидели, держа в зубах палки-кости, Джерри, Моррис, Бобби и Минкс.
– Что в этих играх самое потрясающее, – тяжело дыша и забирая у хвостатых друзей палки, ответила она, – это то, что можно быть самими собой. И на время забыть о правилах приличия, о запретах, указаниях. Когда мы так носимся, почти нет разницы, кто из нас человек, кто собака. Всем нам весело и хорошо, остальное неважно.
– Я вам завидую, – с задумчиво-грустной улыбкой проговорил Рассел.
Лесли в третий раз бросила палки и отряхнула пыль с рук.
– А ты не завидуй, – сказала она. – Возьми и как-нибудь побегай с нами вместе.
Рассел усмехнулся.
– Вряд ли я так сумею.
– Почему нет? – Лесли взглянула на его крепкие плечи. – По-моему, ты в неплохой форме. Более того, выглядишь гораздо более спортивным, чем я. – Она пошлепала себя по полноватым бедрам.
– Дело тут отнюдь не в спортивности, – пробормотал Рассел, потирая висок. – А в том, насколько ты стар или молод душой.
– Душой мы старые или молодые настолько, насколько хотим быть такими, – весело прощебетала Лесли. – Мне двадцать шесть лет, но я обожаю побыть совершенным ребенком. Подурачиться, от души похохотать, побегать. И не собираюсь отказываться от этого удовольствия ни через десять лет, ни через двадцать. – Она помолчала, рассматривая лицо Рассела, которое больше не освещала улыбка, и спросила: – А может, ты сам не знаешь, насколько стар или молод? Может, стоит лишь встряхнуться и дать волю озорнику, который, по-моему, сидит в каждом из нас, но просто в ком-то всю жизнь помалкивает?
Рассел пожал плечами и почти незаметно улыбнулся. В какое-то мгновение Лесли показалось, что сейчас он уверенно покачает головой и ответит «нет», но Рассел сказал:
– Не знаю.
– Главное, помнить, что времени нам дано не так уж много, – с чувством проговорила она, всем сердцем желая, чтобы он стал счастливее. – И что дорожить надо каждым днем, каждой минутой.
Рассел продолжительно посмотрел в ее лучистые глаза и медленно кивнул. Когда собакам надоело бегать за палками и они переключились на свои, чисто собачьи игры, Рассел и Лесли побрели к скамейке, на которой остался рюкзак и поводки.
– А зачем тебе это нужно? – полюбопытствовал Рассел. – Детский сад, собачья гостиница? Ты ведь учишься и могла бы не заниматься больше ничем. Да, конечно, все это интересно – дети, песики. Но ведь и ответственность за них несешь будь здоров! И сил они отнимают немало. К тому же, насколько я понял, ты совсем не вписываешься в детсадовский коллектив. Там все строгие и мрачные.
– Да нет, это только Пат и Келли такие строгие, – возразила Лесли. – А Дженнифер, например, улыбчивая и добрая. И Дебора довольно мягкая и приветливая. Они приходят на два часа позднее Патриции и Келли, а уходят после дневного сна, ты их наверняка ни разу не видел. – Лесли устремила взгляд в даль. В ее душе всколыхнулась давняя рана. – Раньше я занималась совсем другим делом, но после некоторых событий решила все изменить в жизни. Это запутанная история. И не знаю, поймешь ли ты, поддержишь ли меня, – проговорила она тише и медленнее обыкновенного. – Но, если хочешь, я расскажу.
– Конечно, хочу, – просто и настолько искренне произнес Рассел, что Лесли без дальнейших колебаний начала:
– У меня мама и папа переводчики с немецкого. Поэтому и я заговорила на немецком уж не помню с каких времен.
– Что? – Рассел взглянул на нее так, будто она сказала, что верит в старинную легенду об эльфах. Или что собственными глазами видела инопланетных гостей. – Ты знаешь немецкий?
– Да, – ответила Лесли, поводя плечом. – И, надо сказать, довольно неплохо. Но это естественно. В нашем доме, сколько я себя помню, звучали не только родительские разбирательства, но и всевозможные записи на немецком – тексты, диалоги, стихи, считалочки, фильмы. И есть море разных немецких книг: от сказок братьев Гримм до «Фауста» Гете и «Орлеанской девы» Шиллера. Родители помешаны на немецкой культуре. Разумеется, эта болезнь передалась и мне.
Рассел, морща лоб, покачал головой.
– Ты вся сплошь из загадок. Немецкий… Ну и ну! Постой, но при чем здесь братья Гримм и «Орлеанская дева»? Я спросил, зачем тебе чужие собаки и дети.
– Я ведь сказала: тут все слишком запутанно! – с оттенком досады воскликнула Лесли. Она боялась, что он подумает, будто ее печальная история не стоит выеденного яйца, поэтому сильно волновалась.
Рассел поднял руки.
– Все-все, больше не буду перебивать. Прости, пожалуйста.
Они подошли к скамейке, сели, Лесли достала из рюкзака сандвичи в прозрачной пластиковой коробке и открыла крышку.
– Угощайся.
– Ты обо всем позаботилась, – пробормотал Рассел, доставая сандвич.
– Конечно. Бывает, так с ними набегаешься, что разыгрывается зверский аппетит. Им-то ничего, у них сил хватает надолго, а ты, если не возьмешь перекусить, сидишь здесь, ждешь, пока они не набегаются, и насыщаешься только мечтами о чипсах или попкорне. Здесь ведь торговля запрещена, а без присмотра ребят не оставишь. – Все это время Лесли смотрела на самозабвенно бегавших друг за другом собак.
Когда с сандвичами было покончено, она достала бутылочку колы, сделала два глотка, протянула бутылку Расселу и, немного помолчав, продолжила:
– Сразу после школы я занялась художественным переводом, и это дело так меня увлекло, что я даже не стала поступать в колледж. Теперь вот наверстываю упущенное. – Она усмехнулась. – В своей группе я одна из самых старших.
– А выглядишь наверняка как одна из младших, – сказал Рассел. – Сегодня ты вообще точно школьница.
Лесли ответила улыбкой и снова погрустнела.
– Поначалу работа казалась волшебной. Труд переводчика ужасно нелегкий, но безумно интересный. Ты настолько глубоко проникаешь в чужую культуру, вынужден докапываться до таких мелочей, что человеку со стороны это трудно себе представить. С автором будто роднишься, ведь ты должен почувствовать его настроение, привести собственную душу в такое состояние, в каком пребывала его душа, когда он писал свою книжку. И это далеко не все. Надо подобрать верные слова, точные оттенки, правильные интонации, чтобы перевод стал полноценным художественным произведением и на нашем языке. – Она тяжело вздохнула, вспоминая придуманные истории, участницей которых почти была сама. – Года четыре я отдавалась работе целиком. Приходилось читать много книг по художественному переводу, работать над собой, искоренять в себе недостатки, но я свято верила, что дело наше в высшей степени благородное и что я никогда не сверну с выбранного пути. Книжка – вещь бесконечно удивительная. Беря ее в руки, читатель как будто выпадает из мира вокруг. Когда я задумывалась над тем, что помогаю создавать пищу для человеческой души, ужасно гордилась собой и думала, что никакая другая работа не может быть приятнее. – Она замолчала и некоторое время наблюдала, как играют Джерри с Минксом.
– Что же случилось потом? – осторожно полюбопытствовал Рассел.
Лесли вдруг почувствовала себя безумно уставшей и опустошенной, как тогда, после той конференции. Ей вдруг захотелось прижаться к груди Рассела и забыть обо всех земных гнусностях. Она поежилась,