серьезностью произнес Рассел.
Лесли в отчаянии покачала головой.
– Я не осталась равнодушной, но ведь и никак не помогла тому переводчику! Может, стоило там же, на той конференции, во всеуслышание заявить, что перевод сделал другой человек, потом позвонить ему и обо всем рассказать?
Рассел задумался.
– А ты уверена в том, что он ни о чем не догадывался? Думаешь, если они так долго сотрудничали с этим посредником, тот никогда в жизни не обнаруживал перед ним своей истинной сути? Может, их обоих устраивало все как есть и на отдельные недостатки своей работы этот переводчик просто решил закрывать глаза?
Лесли растерянно покрутила головой.
– Может, и так… Об этом я никогда не думала. В любом случае все это бесконечно мерзко.
– Полностью согласен. Неизвестно, как повел бы себя я, окажись на твоем месте. – Рассел усмехнулся, и его лицо приняло мальчишески-бунтарское выражение. – Может, ударил бы по столу кулаком, после чего этот посредник с перепугу сам бы во всем сознался.
Лесли засмеялась. Печали, почти два года отравлявшие ее жизнь, вдруг поблекли, и на душе посветлело.
– После этой конференции мне страстно захотелось коренным образом изменить свою жизнь, посвятить себя чему-то такому, где фальши и лжи или самая малость, или же нет вовсе, – взволнованно проговорила она. – Я раздумывала над этим два дня подряд и вдруг вспомнила о собачьей гостинице, в которую бегала еще четырнадцатилетним подростком. В ту пору я была твердо уверена, что работать, когда вырасту, буду у Марты – и больше нигде. Выяснилось, что помощь в гостинице нужна, особенно в субботу-воскресенье: на выходные люди часто уезжают, а мучить в дороге собак не хотят, вот и сдают их в отель. А через несколько дней позвонила Патриция и спросила, не смогу ли я временно заместить воспитательницу. Воспитательница через две недели уволилась, а я прикипела сердцем к детям, вот и стала работать в саду постоянно. Тут родители принялись сильнее прежнего донимать меня учебой, и летом того года я наконец поступила в университет.
– Наверняка и в детском саду, и в студенческой жизни, и даже в собачьей гостинице тоже хватает несправедливости? – неторопливо произнес Рассел.
– Со студенческой жизнью все просто. Поскольку я сначала попробовала себя в работе, то теперь прекрасно знаю, что учеба лишь подготовка к реальной взрослой жизни, и не принимаю университетские несправедливости всерьез. И потом, учиться мне всегда давалось легко, так что студенчество со всеми его особенностями меня никак не гнетет. А к странностям Патриции я привыкла давно. Что же касается детей… С ними всегда хорошо. Каждый день – как шумный разноцветный праздник. И с собаками так же.
Рассел долго на нее смотрел, изучая каждую черточку ее лица, потом уверенным жестом взял за руку.
– Я очень рад, что ты поделилась со мной своими переживаниями. Еще тогда, когда ты разразилась тирадой о почете, славе и работе, за которую надо или не надо держаться, я подумал, что неспроста ты так волнуешься. Оказывается, вон в чем дело. У тебя слишком честное и горячее сердце, таким, как ты, очень тяжко мириться с разными низостями.
Он стал утешительно водить пальцем по ее руке, и к горлу Лесли подступил ком – захотелось плакать. Скорее, от радости – что появился такой серьезный, рассудительный и сильный друг. И оттого, что встреча с ним и эта доверительная беседа, несмотря на все тайны и сомнения, сулили нечто такое, чего стоит ждать всю жизнь.
– Как бы тебе помочь? – задумчиво пробормотал Рассел. – Как доказать, что не все в мире столь гадко и подло?.. Если честно, порой я сам в этом не уверен… – Он сжал ее руку. – А знаешь что? Давай вместе съездим в тот городишко и обо всем расскажем твоему знакомому? И ты успокоишься, и ему раскроем глаза. Пусть знает, что в издательстве и среди ваших переводчиков восхищаются его работами, но хвалят другого.
Лесли пожала плечами.
– Не знаю, надо подумать. Ты ведь сам сказал: может, ему проще не вникать во все эти гадости. – Она поразмыслила и покачала головой. – В любом случае оставлять это так нельзя. Узнать правду он должен, пусть даже с таким опозданием.
– Удивительный ты человечек, Лесли, – произнес Рассел.
В его голосе прозвучало столько непритворных чувств и таким приливом радости отозвался его незатейливый комплимент в ее сердце, что ей вдруг показалось: именно этого человека она и ждала целую жизнь. Мысль поразила ее и немного испугала.
– А в некотором смысле ты еще совсем ребенок, – прошептал Рассел таким тоном, каким разговаривают с детьми.
Лесли резко повернула голову.
– Значит, по-твоему, все это глупости?! – выпалила она. – И тебе смешно?
Рассел покачал головой и снова привлек ее к себе.
– Вовсе нет. Мне за тебя горько. А ребенок ты, потому что рассказываешь обо всем по-детски эмоционально. – Он провел рукой по ее закрученным в пучок волосам, и Лесли правда почувствовала себя малышкой, которую опекают и балуют. – Лесли, – пробормотал Рассел. – Моя Лесли…
Моя… Лесли и предположить не могла, что столь простое слово, произнеси его так, как это сделал Рассел, может прозвучать как объяснение в любви. Или клятва до конца своих дней помогать и поддерживать. Ошеломленная, она вдыхала аромат его одеколона, слушала стук его сердца и не знала, что делать. Вскочить со скамьи и снова помчаться по залитому солнцем полю? Все-таки посмеяться или поплакать? Либо обхватить Рассела руками и крепко обнять, чтобы эти минуты остались в памяти обоих до конца дней…
Она почувствовала толчок в колено и взглянула вниз. У ее ног сидел сеттер.
– Томми! Я и не заметила, как ты подбежал. Дай-ка лапку, дружок. – Пес послушно протянул лапу.
Рассел засмеялся.
– Где это его научили? У вас или дома?
– У нас, – ответила Лесли, гладя собаку по голове. – У него хозяин бизнесмен, слишком занят, но щедро платит. Чтобы мы как следует воспитывали его пса и получше кормили.
– Том… – пробормотал Рассел, и Лесли, отчетливо услышав в его голосе боль, взглянула ему в глаза. – Забавно, – сказал Рассел.
– Что забавно? – удивилась Лесли.
– Точно так же зовут моего сына. Получается, пес, вы с ним тезки.
Он сказал об этом спокойно и с грустью. Лесли следовало притвориться изумленной, воскликнуть: «У тебя что, есть сын?». Или что-нибудь в этом роде, но она знала, что ее голос прозвучит неестественно, и ни в чем не желала Расселу лгать.
– А дочку? Как зовут ее? – осторожно поинтересовалась она.
– Шелли, – ответил Рассел с любовью и печалью. – Тебе Терри о них рассказал? – спросил он, не опуская глаз и как будто ничего не стыдясь.
Лесли покачала головой.
– Патриция.
Рассел скривил губы.
– Она наверняка решила, что я негодяй, замыслил бог знает что, плюю на семью?
Лесли пожала плечами.
– Да, правильно. Озлобленных на весь мир старых дев хлебом не корми – дай уличить других в запретных связях. – Она прикусила губу, подумав о том, что если Рассел женат, а сам сидит сейчас с ней, обнимает ее и гладит по голове, то тревоги Патриции не напрасны, но день был настолько хорош, а близость Рассела так радовала, что захотелось поскорее выбросить гадкие сомнения из головы. К тому же слишком уверенно Рассел держался – так, будто ему нечего скрывать и не за что извиняться. Почему? – Признаться, у меня мелькала мысль, спросить о твоих детях у Терри, но я подумала: если ты захочешь, то расскажешь о них сам, – задумчиво пробормотала Лесли, желая скорее разгадать загадку.
