попросить совета, но она поняла по его рассеянному взгляду, что думать он сейчас в состоянии только о личных горестях. – Можно я сегодня переночую здесь?
Отец кивнул, зачем-то вскочил со стула и заставил себя широко улыбнуться. Наверное, понял, что день сегодня у дочери особенный и что следовало сначала расспросить о ее делах, а уж потом делиться своими бедами или вообще о них не упоминать, и почувствовал себя виноватым.
– Конечно, можно! Она еще спрашивает! Буду очень-очень рад. – Он потер руки. – Вечером куда-нибудь поедешь?
Лесли покачала головой.
– Проведу целый день в обществе книжки. Надо хоть на денек позабыть обо всем вокруг.
Отец оживился.
– Тогда отдыхай, а вечером устроим праздник. Просто так, без повода. В конце концов, ты приезжаешь домой отнюдь не каждый день.
Лесли грустно улыбнулась, тронутая его попыткой загладить вину.
– Отличная мысль.
– Организацию я беру на себя, – с таинственным видом произнес отец. – Тебе достается роль желанной гостьи.
На сердце Лесли скребли кошки, но она негромко засмеялась. Взбодрившийся отец стал убирать со стола, а Лесли побрела в свою комнату. Родители специально ничего здесь не трогали, чтобы Лесли твердо знала, что в родительском доме ей всегда найдется место. Ковер с длинным мягким ворсом во весь пол, низкая мягкая кровать ярко-зеленого цвета и такое же бесформенное кресло-пуф, светлый компьютерный стол, стеллажи с книгами, комод, шкаф, болотные стены, исписанные афоризмами на немецком. Все оставалось в точности так, как было, когда восемнадцатилетняя Лесли вдруг решила зажить самостоятельной жизнью и упорхнула из-под родительского крыла. В шкафу даже висело кое-что из ее одежды, так что можно было спокойно оставаться здесь, когда бы ни пожелала душа, а наутро в свежих брюках и свитере ехать прямо отсюда по делам.
Пройдя к книжным полкам, она провела рукой по потертым корешкам и достала одну из книг, даже не посмотрев на название. Было глупо и пытаться переключиться мыслями на страдания и радости придуманных героев, но она уже сказала отцу, что мечтает почитать, и следовало создать видимость.
Мягкая кровать услужливо промялась, когда Лесли упала на нее с раскрытой книжкой в руке. Нестерпимо захотелось перенестись лет на десяток назад и взглянуть на жизнь с уверенностью, что стоит только захотеть – и покоришь любую вершину. Когда тебе шестнадцать, пребываешь в счастливом неведении и, хоть и терзаешься поисками истин, а прежде всего самого себя, даже не подозреваешь, насколько сложнее устроен мир, чем тебе кажется.
Где он сейчас? – подумала Лесли, снова давая волю слезам, но плача беззвучно, лишь содрогаясь всем телом. До сих пор милуется с Йоландой? Или отправил ее домой объясниться с теперешним мужем. Прости, наш брак был ошибкой! А может, она порвала с ним еще в понедельник, когда Рассел позвонил впервые после долгой разлуки. И с тех пор они снова живут вместе – Йоланда, Рассел, Том и Шелли. Да, конечно… По-видимому, все именно так и случилось. Почему я, глупая, не додумалась, что иначе и не могло быть. Упивалась своими фантазиями, ходила в блаженном бреду…
Ей вспомнилось, как, лежа на этой самой кровати, она еще подростком мечтала о том дне, когда в ее сердце поселится огромная любовь. Тогда казалось, что ничего другого больше никогда не понадобится. У нее и мысли не мелькало, что с появлением всепоглощающего чувства может прийти не рай, а сущий ад. И что жизнь обесцветится, а в душе что-то навек угаснет.
Она долго неслышно плакала, все представляя Рассела и Йоланду, пытаясь не думать о них и силясь что-нибудь понять. И не заметила, как провалилась в бездну глубокого целительного сна. А проснулась от скрипа приоткрывшейся двери и испуганно подняла голову.
– Ты спишь, Котя? – послышался шепот отца.
Котенком или Котей он называл ее в детстве. Теперь же вспоминал ласкательное прозвище, когда бывал с ней особенно нежен.
Лесли покачала головой, не понимая, где она и вечер теперь или утро, но зная, что стряслось нечто ужасное, отчего душа ныла даже во сне.
– Вроде бы уже не сплю. – Ее голос прозвучал хрипло и негромко. Взгляд упал на книжку, грозившую вот-вот упасть с самого края кровати. – Который час?
– Почти семь.
– Семь чего? – воскликнула Лесли, резко садясь и вспоминая про горе, столь внезапно обрушившееся на ее бедную голову.
– Вечера, конечно. – Лицо отца приняло забавное выражение. – Праздник начинается через четверть часа. Жду тебя в гостиной.
Он закрыл дверь, и Лесли снова растянулась на кровати. Вставать ужасно не хотелось – желаний вообще не было. Она с удовольствием пролежала бы так до утра, но не могла обидеть отца.
Поэтому с трудом поднялась, прошла к шкафу, открыла дверцы и посмотрела на свои старые одежды. Некоторые из них она не носила со школьных времен. Взгляд остановился на оранжевом, как апельсин, платье – длинном, узком, с разрезом на юбке сбоку.
– Праздник так праздник, – пробормотала она, снимая платье с вешалки.
В прихожей все лампы были выключены, а из раскрытых дверей гостиной лилось волшебное подрагивающее сияние. Свечи, тотчас догадалась Лесли. И не ошиблась. Свечей было множество: тонких и длинных, невысоких и толстых, в форме шаров, кубов, пирамидок. Одни стояли высоко, другие ниже – на шкафах, полках и столиках. За окном еще не стемнело, и отец задвинул шторы, поэтому обстановка была самая что ни на есть праздничная. Организатор сияя стоял у стола, на котором красовались свиная рулька, нюрнбергские колбаски с неизменными картофельным пюре и тушеной капустой и бутылка вина.
– Ух ты! – воскликнула Лесли, на миг забывая про свое бескрайнее несчастье. – Не зря я переоделась! Тут намечается настоящий пир!
– Да, – гордо ответил отец. – Хотел заказать пива, чтобы уж все было как полагается, но подумал: у меня в гостях дама, лучше выберу напиток поизысканнее.
Лесли села за стол, благодаря судьбу за то, что у нее есть любящая семья, пусть не без странностей.
– И замечательно! – воскликнула она, стараясь казаться веселой. – Лично мне пива совсем не хочется.
Отец наполнил бокалы и поднял свой.
– Auf Ihr Wohl![1] – с шутливой торжественностью провозгласил он.
Лесли сделала два больших глотка, и к ее бледным щекам прилила кровь. Это не поможет, с тоской сказала себе она. Обилие вина затуманивает голову и ломает жизни, но от любви, увы, не излечивает. Задумчиво полюбовавшись сквозь бокал с красной жидкостью на язычки пламени, она поставила его возле тарелки.
– Угощайся! – Отец широким жестом обвел заставленный блюдами стол.
Лесли есть не хотелось, но она кивнула и положила на тарелку колбаску.
– Может, какой-то повод все-таки есть?
Отец с довольным видом отправил в рот кусочек рульки.
– Повод нашелся – и даже не один, а целых три.
Лесли вопросительно шевельнула бровью.
– Во-первых, мне показалось, что ты сегодня необыкновенно грустная. – Отец загнул указательный палец. – И я решил: в лепешку расшибусь, но настроение единственной горячо любимой дочке подниму.
Раненое сердце Лесли согрел прилив дочерней любви. Она улыбнулась. Отец не стал задавать вопросы, и, наверное, так было лучше. Он загнул средний палец.
– Во-вторых, мне опять позвонила мама.
Лесли замерла с вилкой и ножом в руках, но тут же расслабилась, увидев веселые огоньки в отцовских глазах.
– Мы очень мило побеседовали, – сообщил он, загадочно улыбаясь. – Она даже попросила прощения за
