Потом может идти в Финляндию и доложить там о выполнении задания Васселея. А он, Васселей, подтвердит, что Кириля помог ему…
Когда стемнело, они разошлись. Васселей направился на север, к дому. Все-таки там ему безопаснее: в Ухтинском правительстве сидят свои люди. Оттуда легко уйти и за границу.
Через несколько дней Васселей был уже недалеко от Тахкониеми. До родной деревни оставалось верст тридцать, когда он вдруг почувствовал в лесу запах дыма и вскоре вышел на берег лесного озерка. Возле догоравшего костра крепко спал человек, подложив под голову кошель и прижимая к себе винтовку. Спавший не проснулся, даже когда Васселей подошел вплотную и, поправив чадившие головни, подложил дров в огонь.
— Ну и здоров ты дрыхнуть, Юрки, — громко сказал Васселей.
Спавший открыл глаза.
— Васселей?!
СВОИ И ЧУЖИЕ
В Тахкониеми приезжал какой-то человек из Ухты проводить собрание, и от имени Ухтинского правительства он обещал, что скоро наступит конец нужде и голоду, скоро из Финляндии поступит мука, соль и семена, чтобы провести сев. После этого Юрки Лесонену и его напарнику Симо Тервайнену не было отбою от баб, приходивших то и дело спрашивать, где же обещанные семена. Или, может, у Ухтинского правительства власти больше, чем у самого бога, и оно в силах отодвинуть время сева с весны на лето? Чем Юрки и Симо могли помочь бедствовавшим жителям деревни? А положение, судя по жалобам и стенаниям, было в деревне чуть ли не катастрофическое. Все клялись и божились, что нет ни единого зернышка ячменя, чтобы засеять поля. А если люди останутся без ячменя, без которого даже лепешек из сосновой коры не испечешь, то всей деревне грозит голодная смерть.
Но Ухтинское правительство так и не прислало ни единого зернышка. Убедившись, что от жалоб толку нет, бабы перестали ходить и плакаться, что им нечего сеять. Когда подошло время сева, оказалось, что почти у всех в лесу был припрятан ячмень. Поблагодарив бога, научившего их беспокоиться о завтрашнем дне, жители деревни засеяли свои поля. Кое-кто одолжил ячменя даже своим более бедным соседям с условием, что те отдадут им часть урожая. То же самое было и с картофелем.
Юрки Лесонен сидел перед огнем, сушил одежду и размышлял. Что же делать дальше? Весенний сев уже закончился. Работы нет. Их помощь крестьянам больше не нужна. Так что кормить их никто не будет, да и чем людям кормить-то их? Что же там в правительстве думают? Давно оттуда ни слуху ни духу, точно вымерло все правительство. И харчей нам не шлют. И что это за правительство, если оно о своих солдатах забывает?..
Юрки пытался объяснить себе все это тем, что люди, сидевшие в правительстве, впервые занимаются государственными делами. Оно и понятно, рассуждал он, государство только создается, и, ясное дело, забот всяких у правительства хоть отбавляй. А опыта в таких делах еще нет…
О делах Ухтинского правительства Юрки знал лишь то, что вычитал из воззваний и манифестов. Правда, чтение для него всегда было великим трудом. Писалось в этих бумажках больше о том, что Карелия теперь свободная и принадлежит карелам. И что воевать они ни с кем не будут. Все это были хорошие и понятные слова. По все-таки брало сомнение: не может быть, чтобы на Карелию не позарилось ни одно государство. Финляндия относится к самостоятельной Карелии доброжелательно. Англия, Америка, Франция тоже… Так утверждало Ухтинское правительство. Что это с ними случилось — ни с того ни с сего стали вдруг такими доброжелательными? Ведь еще недавно финнам и англичанам до того недоставало Карелии, что даже передрались из-за нее. Когда из Ухты приезжал человек проводить собрания, Юрки спросил у него, а как Советская Россия относится к их правительству. Тот замялся, а потом ответил, что — благожелательно. Дескать, в апреле где-то на реке Сестре какой-то пограничный комиссар сказал, что Ухтинское правительство может остаться, если трудовой народ признает его законным. Конечно, это правительство избрано пока не по воле народа, оно еще временное, но там поглядим, кого народ выберет в постоянное правительство. В этом отношении имелся весьма горький опыт. Да и со стороны России одной благожелательности мало — надо бы обратиться к ней за помощью и вообще в трудный час искать в ней опору. И порядки в Карелии надо установить не такие, как при царе были, и не такие, как в Финляндии, а новые, такие, как большевики в России установили. Землю отдать крестьянам, заводы — рабочим. И еще надо, чтобы мир был. А пока что это еще не настоящий мир. Никак люди не могут успокоиться после всех этих войн. По лесам прячутся, сами не знают, от кого скрываются, за кем гоняются, у кого помощи просят. Пошли бы все по домам и жили бы спокойно, не спрашивая, кто за кого воевал. Главное, чтоб каждый дал слово, что больше воевать ни с кем не будет…
В глубине души Юрки и сам сознавал, что эта идеальная, мирная Карелия существует лишь в его воображении. Но все-таки ему, простому карелу, уставшему От всех этих войн, хотелось помечтать о мире. Его совесть была чиста. Он считал, что, будучи карелом, сделал для Карелии все, что было в его силах. Когда выгоняли из Карелии отряд Малма, он воевал против белых. А когда после того англичане потребовали, чтобы их карельский легион пошел воевать с красными, Юрки на эту удочку не поддался. Потом Карелию пытались покорить войска белого генерала Миллера. Но если сами русские не признавали власти этого Миллера, то в Карелии ему подавно делать было нечего. И Юрки не колеблясь вступил в ряды карел, отправившихся изгонять это белогвардейское отребье. Отряд миллеровцев они разбили, их командира полковника Тизенхаузена взяли в плен. Юрки сопровождал его в Ухту. Правда, Ухтинское правительство потом при сомнительных обстоятельствах отпустило полковника, но они, солдаты-карелы, тут были ни при чем…
— Видно, нам с тобой придется пойти в Ухту, — сказал Юрки своему напарнику. — Надо узнать, как там дела… К тому же там должна быть и эта, как ее… сессия.
— Ты что, делегат, что ли? — засмеялся Симо Тервайнен. — Давай пойдем. Я не против. Здесь нам торчать нечего.
Симо рад был отправиться в Ухту — он был родом оттуда. С не меньшей охотой он отправился бы и дальше — в Финляндию. Ему было лет пятнадцать, когда он ушел из родных мест в Финляндию. Сперва коробейничал вместе с дядей. Впоследствии, когда дяде удалось обзавестись своей лавчонкой, Симо был у него сперва мальчиком на побегушках, потом встал за прилавок. С тех пор Симо не расставался с мечтой стать когда-нибудь владельцем собственного магазина. Года два назад ему дали ясно понять, что кратчайший путь к осуществлению его мечты лежит через Карелию, где перед способным коммерсантом раскрыты такие возможности, которых в Финляндии и не бывает. И еще намекнули, что если он не отправится добровольцем сражаться за свое будущее, то в Финляндии ему этого будущего тоже не видать. Но «кратчайший путь» оказался довольно долгим. За это время в Финляндии он сумел бы накопить кругленькую сумму, а здесь не удалось отложить ни единого пенни.
Симо взял свою винтовку, подсумок с патронами, узелок с вяленой рыбой и был готов отправиться в путь. А Юрки сложил в кошель все свое имущество: пару чистого белья, вторые пьексы, которые имели более или менее приличный вид и которые он носил по праздникам, эмалированную кружку, все свои запасы курева.
— Сюда я, наверно, больше не вернусь, — пояснил он.
— Одному мне тоже здесь нечего делать, — заявил Симо и принялся укладывать свои пожитки. Он сложил в рюкзак черные полуботинки, новый черный костюм, несколько белых накрахмаленных рубашек, между которыми лежал и яркий галстук. В Тахкониеми можно было одеваться как попало, а в Ухте надо выглядеть барином.
В лесу пахло весенней сыростью. Солнце скрылось за деревьями. Был поздний вечер. В это время года солнце здесь, на севере, заходит ненадолго; сумерки длятся какой-нибудь час. Едва успеешь костер развести да чай сварить, и солнце, глядишь, опять всходит и начинает греть ночных путников. Пройдя по ночному лесу верст двадцать, Юрки и Симо вышли к лесной избушке, углы которой не успели еще обрасти мхом. Эту избушку срубили финские солдаты из экспедиционного отряда Малма. Здесь у них находился этапный пункт.
