разразиться внезапной бурей. Сосны на кладбище остро пахли смолой, из раскрытой могилы веяло сырой прохладой земли. В скорбной тишине опустили в могилу Окку и Сандру. Все стояли молча, с глазами, полными слез. Потом тишину нарушили протяжные голоса воплениц.
Богданов вдруг словно очнулся от своих мыслей. Он хотел было достать из полевой сумки бумаги, присесть на кочку и, положив деревянную кобуру маузера на колено, записать слова плача. Но было уже поздно, да и неудобно. Плакальщицы закончили причитать, и комки земли застучали о крышки гробов. Могилу зарыли и поставили на ней рядом два одинаковых креста. Богданов сказал речь. Он говорил о судьбе карельского народа и о новой жизни, борьба за которую уже потребовала и еще потребует немало жертв. Говорил о долге живых, о том, что такие минуты нужно помнить вечно, что память о павших придаст живым решимость и силы в трудный час.
Богданов достал из полевой сумки какой-то листок.
— Вот воззвание, с которым обратилось к нам так называемое Карельское правительство, правительство, привезенное к нам с чужой земли. Мы не будем скрывать содержания этого обращения. Пусть народ узнает о нем. Они говорят, будто у нас не было основания браться за оружие. Товарищи, опровержением их слов является эта свежая могила.
Богданов прикрепил обращение к сосне, росшей над могилой.
— Читайте и помните, что значат обещания и обращения белого правительства.
После Богданова слово взял Хуотари Пекканен. Речь его была краткой.
— Раньше я говорил: не стреляйте в них. Мол, давайте по-хорошему… Я беру свои слова обратно. Помните, люди: нынче такое время, что мимо стрелять нельзя. В каждого, кто пришел на землю нашу убивать, надо стрелять прямо. Может, дети наши сумеют когда-нибудь с ними добром сладить да договориться, чтобы мир на земле был. А у нас не получилось…
Когда стали расходиться, Богданов подошел к вопленицам и попросил повторить ему слова плача, чтобы он мог записать их.
Женщины переглянулись. Потом одна из них ответила неторопливо:
— Одно горе дважды не плачут. А ныне у народа столько горя, что слова приходят, лишь когда кого- нибудь оплакиваешь… Плакать нам еще много. Подожди, услышишь.
Вернувшись с кладбища, Сантери захватил с собой старого Хуотари и пошел проверить, не починили ли белые перерезанную им телефонную связь. Уже издали они увидели, что на дереве сидят два человека. Оба связиста были в гражданской одежде, но с белыми повязками на рукаве. Внизу на дороге стоял третий — в финской форме, с винтовкой в руках.
Одновременно прогремели два выстрела, затем хлопнул третий.
Хуотари и Сантери подошли к убитым, чтобы забрать их винтовки.
Хуотари узнал лежавших под деревом:
— Эти оба из Луусалми. Наши, карелы. А тот, третий, — финн.
Сантери процедил сквозь зубы:
— Нет теперь ни карел, ни финнов. А есть враги и есть свои. Понял?
ГЛАВА ВТОРАЯ
КИРИЛЯ ИЩЕТ СОБАКУ
Кириля доставил пакет, переданный ему Васселеем, в назначенное место и спрятал в тайнике. Теперь он мог отправляться в Финляндию. Но он уже передумал. Тяжело было покинуть родную землю. Да и переход границы — дело рискованное. Поди знай, что может случиться. Но домой вернуться он тоже не решился. Поразмыслив, Кириля решил найти такое место, где можно было бы переждать лихие времена. Таким местом была деревенька Кевятсаари, откуда были родом предки его матери и где полно было всяких родственников. Кроме того, деревенька маленькая и захолустная. Так что вряд ли есть красноармейцы или милиция. А если и окажутся, то изба старика Ярассимы, дальнего родственника Кирили, стоит на отшибе. Туда можно идти без опаски.
Однако, выйдя к деревне, Кириля все же до самой темноты прятался на опушке леса, издали наблюдая за избушкой Ярассимы. Ничего опасного он не заметил. Вот Устениэ, жена Ярассимы, прошла в загон, устроенный за избой для овец, и стала загонять их в хлев. Потом появился Ярассима. Он шел из деревни. Лишь когда солнце, отстояв дневную вахту, ушло на отдых, Кириля набрался храбрости и подкрался к дому.
— А, это ты! Ну, садись!
В голосе Ярассимы не было ни радости, ни испуга. Разбуженный среди ночи, старик сидел в нижнем белье, словно раздумывая, стоит ли ему одеваться или так сойдет.
Кириля перекрестился и сел на лавку.
— Чем же мы гостя-то угощать будем? — охала Устениэ, успевшая уже накинуть сарафан. — Чаю и того нет…
— С дороги чаем сыт не будешь, — рассудил Ярассима: — Ставь варить рыбу.
— Да есть же рыба на столе, — заметил Кириля и, не дожидаясь приглашения, придвинулся к столу. Окунь показался ему очень вкусным, хотя давно уже остыл. Вместо чая ему подали теплый еще кипяток, заваренный на чаге. Ел Кириля не торопясь и спокойно. Если бы ему что-то угрожало, хозяева его предупредили бы. Расспрашивал стариков, как и кто из его родственников поживает, кому бог дал здоровья, кому нет. Потом невеселым голосом сказал, что у него от голода померла дочь, да вторая тоже вот-вот, гляди, помрет. Устениэ заохала и стала вытирать глаза подолом передника, Ярассима хмурился.
Лишь выйдя из-за стола и снова перекрестившись, Кириля спросил о самом главном:
— Как у вас тут… Есть ли солдаты в деревне?
— Есть, — ответил Ярассима. — Каких только твоей душе угодно, всякие имеются. И белые, и красные. И карелы, и русские. И финны. И цыгане…
— Не ври, — заметила Устениэ. — Цыган-то нет.
— Как нет? Есть же один… Не цыган разве? Весь черный как головешка.
— А они меж собой не воюют? — спросил Кириля, толком не понимая старика.
— Чего им воевать? — усмехнулся Ярассима. — Вместе в карты играют и рыбу воруют.
— Да не только рыбу, — добавила Устениэ. — Все тащат, что под руку попадется.
— А ты не беспокойся. Тебя никто не тронет, — заверил Ярассима Кирилю. — Давайте ляжем спать. А утром баню истопим.
Кириля забрался на лежанку, и Ярассима рассказал ему подробнее, что за солдаты обитают в их деревне. Оказалось, глухая деревушка стала прибежищем для всякого рода дезертиров. Здесь скрывались белые солдаты, сбежавшие еще из армии Миллера. С ними уживались дезертиры из Красной Армии, белокарелы и финны, служившие еще недавно в армии Ухтинского правительства. А были также карелы и финны, недавно пришедшие из Финляндии. Этих можно было отличить по одежде. Если дезертиры, давно уже скрывавшиеся в лесах, ходили в потрепанных мундирах, то новые пришельцы были одеты в добротную гражданскую одежду. И занимали они в этой пестрой компании командное положение. Пропитание дезертиры добывали кто как умел. Потому они без зазрения совести очищали сети селян, да и в клети наведывались. В деревне уже привыкли к тому, что запасы продовольствия приходилось прятать в лесу и ходить за ними, оглядываясь, словно не за своим идешь, словно в деревне хозяевами были эти пришельцы.
— В плохое время ты пожаловал в гости, — вздохнул Ярассима.
