И тогда он слышит злорадный смех: Левонен стоит у двери и хохочет.
— Сволочь! Бандит! Врешь… я поднимусь, поднимусь… — кричит Васселей и… просыпается.
— Даже во сне этот бандит не дает покоя, — проворчал он.
Сумбурные, запутанные, страшные, как и сама жизнь, сны лишили Васселея покоя. Он больше не мог оставаться в этой тихой избушке. Он начал готовиться в путь: развел огонь и стал жарить лосятину. На приготовление мяса ушла вся соль, которую он собирался взять с собой. Пришлось снять со стены берестяную солонку и взять из нее. Но Васселей взял не всю соль: он оставил немного и для других. Ведь сюда может кто-нибудь прийти. Не такой уж он законченный негодяй, чтобы ему было безразлично, что о нем подумают! Завернет путник в избушку — и увидит, что до него здесь побывал хороший человек. Васселей подвесил рядом с солонкой порядочный кусок засушенного жареного мяса и начал складывать рюкзак.
Шкуру и требуху лосенка Васселей утопил в болоте. Перед избушкой остались сгустки засохшей крови. Пусть остается, пока дождь не смоет, решил Васселей. Ведь не только здесь он оставлял за собой кровавый след…
Через два дня к избушке, в которой ночевал Васселей, подошли два путника.
Так как Пааволу нельзя было посылать на задание в паре с Васселеем, Таккинен дал особое поручение: добраться до указанного-пункта и доставить к главнокомандующему прапорщика Хоккинена. Прапорщик Хоккинен, или Мийтрей, как его называли прежде, должен был доложить командованию о готовности карельского народа к вооруженному выступлению на самом севере.
Хотя Паавола все еще был в чине капрала и выполнял лишь роль провожатого, все же по отношению к Мийтрею он, по старой привычке, вел себя как начальник. В глубине души он презирал этого скороспелого прапорщика. Паавола привык и воевать и убивать в открытую, как подобает солдату, и считал, что не дело настоящего мужчины пакостить исподтишка. Он считал, что так ведут себя только продажные души, которые могут предать кого угодно.
Он ненавидел Мийтрея еще и потому, что тот своими грязными делами сумел добиться звания прапорщика, в то время как он, Паавола, отправившийся в третий поход в Карелию, участвовавший во многих боях и считавшийся по праву любимцем главнокомандующего, до сих пор ходит в капралах. Поэтому, когда они с Мийтреем вышли к таежному озерку и увидели рядом с вешалами для сетей рыбачью избушку, Паавола остался в зарослях и приказал Мийтрею:
— Сходи-ка погляди, что там. Я подожду здесь.
Видно было, что Мийтрей рассердился. Какое право имеет капрал приказывать прапорщику? Но все же подчинился.
— Иди, иди, — шептал про себя Паавола. — Не так уж дорого стоит твоя шкура, чтобы из-за нее так осторожничать.
Приблизившись к избушке, Мийтрей заметил, что дверь прикреплена петлями, сделанными из совершенно свежих прутьев. Затаив дыхание, он застыл за деревом. Но вокруг все было тихо, и он успокоился. Если бы в избушке были люди, они бы оставили кого-нибудь в карауле.
Мийтрей подкрался к избушке, прижался к стене и стал слушать. Потом набрался храбрости и чуть приотворил дверь. Внутри никого не оказалось, но кто-то недавно был здесь: пол застлан свежими березовыми ветками… Мийтрей заметил кусок мяса и берестяную коробку с солью. Схватив их, он бросился обратно и тут увидел такое, от чего у него перехватило дыхание, и он, объятый ужасом, побежал к Пааволе.
— Там… вся трава… в крови, — с трудом выговорил он. — Там… убивали.
— Кто? Красные?
Но Мийтрей уже несся по лесу. Паавола помчался следом.
На бегу Мийтрей рассказывал, задыхаясь:
— Тут полно рюссей. Я у них мясо унес, из-под носа утащил…
— Зря утащил. Они теперь поднимут тревогу.
— На! — Мийтрей сунул Пааволе свою добычу. — Отнеси обратно, если духу хватит.
Они бежали долго, прежде чем остановились перевести дыхание. Забившись-под большую ель, поделили мясо и съели его.
Таккинен и Левонен ждали Мийтрея в потайной избушке, о существовании которой знали очень немногие, и обсуждали сложившееся положение. До сих пор они возлагали надежды на то, что в России опять вспыхнет какой-нибудь мятеж вроде кронштадтского и тогда они тоже смогут выступить. Но в России было спокойно. Западные державы начали прощупывать почву, чтобы установить с Советами дипломатические отношения. Правда, страна испытывала нужду, голод, но положение улучшалось, несмотря на то что Поволжью грозила засуха. Если жизнь начнет налаживаться, будет еще труднее подбить население Карелии на вооруженное восстание, благоприятный момент для выступления был именно теперь еще и по той причине, что после мирного договора, заключенного в Тарту, Советское правительство не держало в Карелии большого количества войск и, во всяком случае на первых порах, не могло оказать серьезного сопротивления мятежу. Была также надежда и на то, что, как только здесь начнутся военные действия, из Финляндии будет поступать в большом количестве оружие, продовольствие, добровольцы. Если же отложить начало выступления, то людям, отсиживающимся в лесах, скоро нечего будет есть, и им придется вернуться в Финляндию, так ничего и не сделав.
Конечно, Мийтрею, добравшемуся наконец до места их встречи, Таккинен не стал говорить об этом. Наоборот, он внушал, что скоро наступит время браться за оружие, собирать силы и быть готовым к выступлению.
В своем докладе начальству Мийтрей не преминул рассказать о страшном злодеянии большевиков, очевидцем которого он стал на пути сюда. Уж тут-то он дал волю своей фантазии. Он рассказал, что большевики приводят своих жертв к дальней избушке, убивают и хоронят в болоте. Видимо, в тот момент, когда они — Мийтрей и Паавола — случайно набрели на эту избушку, красные ушли в деревню за новыми жертвами. Ему, Мийтрею, удалось утащить из избушки часть продовольственных запасов красных. Не умолчал Мийтрей и о том, как постыдно и трусливо вел себя капрал Паавола, побоявшийся даже подойти к месту казни.
Мийтрея поблагодарили за доставленные им сведения и за храбрость, снабдили новыми инструкциями и отправили в обратный путь. Мийтрея снова заверили, что настанет время, когда его имя и его славные дела будут занесены на страницы истории Карелии.
Вернувшись в лагерь, Левонен и Таккинен созвали собрание, на котором Левонен, не называя имени Мийтрея, красочно описал новое злодеяние красных. Таккинен говорил только о военных делах, сообщил, что с севера пришли хорошие известия, что народ там готов к вооруженной борьбе с большевиками, люди ждут лишь сигнала к выступлению, скоро поднимется вся Карелия…
После собрания Таккинен заперся с Левоненом в своей каморке, отгороженной от остальной избы. Он разложил карту и показал, что маршрут Васселея должен был проходить через те места, где стоит эта страшная избушка. Прошло много дней, а Васселей в пункт назначения не прибыл. По-видимому, он попался в лапы красным и его тоже казнили.
— Мне тоже пришла такая мысль, — согласился Левонен. — Я же говорил, что он не может сдаться красным и предать нас.
Как бы там ни было, но Таккинен решил вычеркнуть имя Вилхо Тахконена из списка своих людей. Сделал он это с искренним сожалением:
— Жаль. Нам нужны именно такие люди.
Переливаясь в лучах летнего солнца, весело поплескивала Чирка-Кемь. Берег поднимался крутым откосом, выше начинался ровный ягельник. Пахло смолой, хвоей и дымом костра. Комаров на открытом месте не было — слишком много тут было ветра и солнца.
Под кручей у реки немолодая женщина полоскала белье, развешивая его на кустах. Толстое бревно, неторопливо плывшее по слабому течению, ткнулось о камень, на котором стояла женщина.
— Ну, здравствуй, здравствуй, — улыбнулась женщина. — Чего стоишь? Поздоровался и плыви себе дальше. У тебя своя дорога…
