решится на побег, тем более что бежать-то ему некуда, и, во-вторых, он был уверен, что караульные никого не выпустят из лагеря.
Однако Суоминен решился на побег, Кириля, сменивший Пааволу на посту, понимал, какая судьба уготовлена Суоминену, и выпустил его из избушки, взяв лишь слово, что Суоминен его не выдаст, если попадется.
Суоминен перешел болото не по проложенному маршруту, а выбрал путь более трудный и опасный. Местами преодолевал топь чуть ли не вплавь, и поэтому, когда он добрался до сухого места, до чащи, ему пришлось первым делом привести себя в порядок, ибо вид у него был настолько страшный, что первый попавшийся, наверное, пристрелил бы такое страшилище. Суоминен был человеком аккуратным, всегда следившим за собой. Поэтому он и теперь постирал в лесном озерке свой мундир, высушил его на солнце и привел его в такой вид, что мог вполне встать в строй, не опасаясь получить замечание со стороны самого придирчивого командира. Вещей у него с собой было немного: винтовка, патроны, бритвенный прибор. Еще захватил он с собой свои документы, которые положил в кепи и донес сухими.
Куда же идти? Суоминен задумался. В одном Таккинен был прав: на родину, в Финляндию, Суоминен идти не мог. Но был другой путь. Таккинену и в голову не пришло, что Суоминен выберет именно этот путь.
Ни карты, ни компаса у Суоминена не было, и хотя он принимал участие уже в четвертом походе по Карелии, места ему были незнакомые. Он должен был найти в глухой, бесконечной тайге небольшую речку, названия которой он не помнил. На той речке — в низовье, то ли в верховье — была деревня. Как она называлась? Суоминен вспомнил, что эта была какая-то «лампи», не то Хауталампи, не то Нотколампи. В деревне этой он никогда не бывал, но однажды он услышал, как Таккинен говорил, что в этой самой «лампи», в крайней избе вниз по реке, живет милиционер-финн по фамилии Калехмайнен и что, когда наступит благоприятный момент, надо будет «заглянуть ненадолго в гости к милиционеру». Из родных мест Суоминена в восемнадцатом в Россию сбежал красногвардеец Калехмайнен. Суоминен не был уверен, что это тот самый Калехмайнен, но решил попытать счастья и найти его.
Несколько дней Суоминен блуждал по тайге, прежде чем добрался до этой деревни. Было около полуночи, когда он осторожно подошел к крайней избе. Суоминен был усталый и голодный, но мундир его был в порядке и сам он был побрит.
Дернув за веревочку, прикрепленную изнутри к щеколде, Суоминен попытался открыть дверь, но дверь была еще и на запоре. Тогда он постучался. На первый стук никто не ответил. Постучал снова, сильнее. Послышались шаги, сонный голос спросил и по-русски и по-фински:
— Кто там? Кто?
— Дело есть, — шепнул Суоминен и облегченно вздохнул: голос ему был знаком.
Милиционеру голос стучавшего тоже показался знакомым, но спросонья он не вспомнил, кто бы это мог быть. Главное, что знакомый. И он спокойно открыл дверь.
На крыльце стоял финский солдат с винтовкой в руке. Рука милиционера привычно потянулась за наганом. Калехмайнен хотел было броситься в избу за оружием, но солдат остановил его:
— Не стоит его искать. Если стрелять хочешь, на — стреляй. — И он протянул ошеломленному Калехмайнену свою винтовку.
— Ты кто?
— Не узнаешь? Суоминен.
— Но ты же ведь…
— …лахтари. Но все равно впусти меня.
Они вошли в избу. Впереди милиционер в нижнем белье, с винтовкой в руке, следом Суоминен.
Милиционер начал неторопливо зажигать коптилку. Он возился долго. Наконец зажег.
— Что, дождь идет?
— Кажется, нет.
Милиционер натянул брюки, сапоги.
Они долго сидели молча. Потом Калехмайнен спросил:
— Ну ты как… в самом деле сдаваться пришел или как?
— Если договоримся… — улыбнулся Суоминен.
— Пожалуй, поздно уже нам переговоры вести, — заметил Калехмайнен. — Я вот…
Судя по виду Калехмайнена, он был в затруднительном положении.
— Что, не хочешь меня брать? — спросил Суоминен.
— Взять-то придется, куда же от тебя деваться, но… Утром меня одно дело ждет. Уж лучше бы ты пошел в Кевятсаари. Там ребята посвободнее, нашли бы тебе конвоира.
— Слушай, будь добр, дай что-нибудь поесть. Четыре дня я ничего не ел. По тайге шел.
Калехмайнен недоверчиво взглянул на чисто выбритый подбородок и мундир Суоминена. Но поесть дал. С жадностью уплетая хлеб и запивая его холодным чаем, Суоминен посоветовал милиционеру отправить его одного в Кевятсаари.
— Только дай какую-нибудь бумажку. И винтовку верни — вдруг понадобится.
— Можно, конечно, сделать и так, но… — Калехмайнен помолчал. — Ребята там не все знают финский. Пока ты им растолкуешь, пройдет много времени. Так-то, пожалуй, поведу я тебя. Так и договоримся. Только сперва поспим. Что же я хотел еще спросить? Да. Ты свое решение хорошо обдумал? Или, может, мне не спать, а караулить тебя всю ночь?
— Как хочешь. Обратного хода у меня нет. А ты знаешь, что ты и твоя избушка у Таккинена занесены в особый список? Лучше переберись куда-нибудь.
Суоминен укладывался на лавку. Милиционер начал раздеваться.
— Подумывал я перебраться, да все некогда. Ты, конечно, понимаешь, что тебе придется рассказать все, что ты знаешь, как положено. Но это успеется. Утром поговорим. Или, может, что-то есть срочное?
— Да вроде нет. О завоевании Карелии там идет речь.
— Старая история. — Калехмайнен зевнул, задул лампу и лег в кровать. В постели он закурил, молча попыхивал цигаркой. Потом сказал: — Да, хороший был человек… Это я об отце твоем. Я даже удивлялся, как это сын такого человека оказался у белых. Хотя ты учился в господской школе, но все-таки… Заставили они тебя, что ли?
— Нет. Сам пошел. По убеждению. Когда был у Малма в отряде, я искренне верил, что идем освобождать карел.
— Да ну? А какое убеждение тебя сюда принесло и заставило меня поднять среди ночи?
— То же самое убеждение, если на него поглядеть с другой стороны. Хочешь, расскажу? Все равно придется все рассказать.
— Давай. Только начни с восемнадцатого года. Что до того было, я знаю. Отец хотел, чтобы ты выучился, вышел в господа.
— Да, гимназию я кончил. Весь наш выпуск вступил в белую гвардию. И я тоже вступил без особых колебаний. Даже наоборот… Родина, свобода, братья-соплеменники… Помнишь, конечно, все эти речи…
В восемнадцатом году Суоминен поссорился с отцом, и пути их разошлись: сын оказался в белой гвардии, отец, рабочий каменоломни, вступил в Красную гвардию: По-видимому, именно из-за отца Суоминена не послали на фронт воевать с красногвардейцами, а отправили с экспедиционным отрядом Малма в Карелию. Тогда у Суоминена и появились первые сомнения: карелы встретили их не как освободителей, а, напротив, изрядно поколошматив, выгнали обратно в Финляндию. Осенью того же года отец все еще был в концлагере. По просьбе сына его выпустили, но вышел он из лагеря чуть живой и через две недели умер. Суоминен остался служить в армии. В девятнадцатом его снова отправили в поход, на этот раз в Олонец, но прежней убежденности, горячности в нем уже не было. Однако пойти пришлось. Слава богу, живым выбрался. Зимой двадцатого года его снова послали в Карелию — в «армию» Ухтинского правительства. Да еще назначили начальником обоза с продовольствием. Пошел он скрепя сердце, но по дороге ему все так осточертело, что он решил бежать. Подумал, авось под суд не отдадут, если он, гражданин Финляндии, дезертирует из армии чужого правительства. И действительно, за дезертирство его и не судили. Судили за другое. Из продовольствия, которое вез обоз, до места назначения дошла лишь половина. Виновных искать не стали, свалили всю вину на Суоминена. И вкатили ему на полную катушку,
