даже больше дали, чем по этой статье полагалось…
В последний поход Суоминена никто особенно не принуждал идти. Просто ему сказали, что есть возможность освободиться из тюрьмы. К солдатской жизни Суоминен привык, к тюремной — не успел. Солдат все-таки солдат, а не арестант. Но, наверное, уже тогда, когда он предпочел решетку службе в отряде Таккинена, в нем подспудно затеплилась мысль о повороте, который он теперь сделал. А может, она появилась позже. Сам Суоминен не знал этого точно и врать не хотел. Но как бы там ни было, свой выбор он сделал и ничуть не жалел об этом…
Этой ночью, проведенной Суоминеном на широкой лавке убогой избушки в карельской деревне, он во сне побывал опять у себя на родине. Ему приснилось, что он и его товарищи-гимназисты катаются на лодке. «Куда я ни гляну, всюду леса и озера кругом…» — поют они. А на берегу стоит Тууликки, машет им, просит взять ее в лодку. Тууликки… Улыбается она только ему, Суоминену. У нее самая красивая на свете улыбка. Отец еще жив. Он лукаво подмигивает. То ли намекает: мол, Тууликки — девушка что надо, то ли хочет сказать, что давай, сын, позабудем нашу ссору. Лодка плывет к берегу за Тууликки, но вдруг на что-то натыкается. Под ней оказывается не камень, а что-то липкое, слизистое. Пригляделись, а это Левонен! Борода у него зеленая, точно у водяного. И он смеется злорадно…
Проснувшись, Суоминен не был уверен, был ли то Левонен или Таккинен с бородой Левонена. При мысли о Тууликки сердце его сжалось: неужели она останется навсегда на том, другом берегу?..
…Человек ко всему привыкает. Даже к постоянной тревоге. Сперва беспокойные времена вызывают у одних чувство страха, беспомощности, у других — желание немедленных действий, а потом чувство тревоги становится чем-то обыденным.
Сдав Суоминена, Калехмайнен вернулся в деревню обеспокоенным. Но время шло, и ничего не происходило. Наоборот, из тайги в деревню стали возвращаться мужики, которым ничто не грозило и которым даже не стоило скрываться. Они признавались, что слышали, будто где-то в лесах скрываются вооруженные отряды, но ничего рассказать не могли, потому что к бандитам никакого отношения не имели. А кое-кто из вернувшихся беглецов даже говорил, будто бандиты разбежались. Неподалеку от деревни Кевятсаари была обнаружена построенная на труднодоступном островке, среди топей, новая изба, но в ней никого не было. Поговаривали, будто скрывавшимся в ней нечего стало есть и они разошлись, а сам Таккинен, мол, еще в июле ушел в Финляндию на какие-то торжества соплеменников и обратно не вернулся. Из Финляндии продолжали возвращаться на родину беженцы-карелы. Одни возвращались открыто, полагаясь на амнистию, другие приходили тайком, прятались в лесах, словно присматривались, можно ли явиться с повинной или нет. Калехмайнен слышал, будто сам Левонен тоже ждет удобного случая, чтобы вернуться домой и зажить мирной жизнью. Возвращавшиеся из Финляндии приносили с собой финские газеты, и в одной из них Калехмайнен вычитал, что в июле месяце в Сортавале действительно проводился большой праздник соплеменников. Среди участников упоминалось имя Таккинена! Слухи были не напрасными. Судя по газете, на этом торжестве выступали с воинственными речами все в том же духе. Говорили, что если правительство Финляндии собирается сидеть сложа руки, то пусть себе сидит, найдутся силы, способные поднять в Восточной Карелии народ на борьбу и оказать ему необходимую помощь. Позицию финляндских официальных властей изложил в своей речи на празднике какой-то министр, сказав, что сама по себе идея освобождения братьев-соплеменников прекрасна, но что в политике нельзя исходить лишь из эмоциональных побуждений, а следует учитывать реальные возможности, интересы нации и соображения безопасности государства. Министр уверял, что Финляндия будет уважать подписанный ею в Тарту мирный договор с Советской республикой.
До сих пор в лесах скрывались не только невинные беженцы. Все еще появлялись сообщения о грабежах, об убийствах коммунистов, учителей, советских служащих. И хотя эти вести сеяли тревогу и вызывали у людей чувство неуверенности, их все же считали отголосками уже прошедших войн.
Представители Советской власти заверяли на собраниях население, что они сделают все возможное для предотвращения голода. И это были не одни заверения. Советское правительство закупило в Финляндии муку для раздачи ее голодающему населению карельских деревень. Мука партиями поступала на границу, с установлением зимних дорог ее намеревались доставить в таежные деревни. Время было беспокойное, и поэтому о местонахождении складов, в которых скапливалась мука, знали лишь немногие.
Калехмайнена неожиданно вызвали в Киймасярви. Оказалось, что при загадочных обстоятельствах пропал целый склад муки, находившийся к западу от Киймасярви. Исчезло сорок тонн муки вместе со сторожами. Все силы милиции были брошены на розыски пропавшего склада. Странно было, что за короткое время такое большое количество муки исчезло словно бесследно. Ясно было, что в одном месте его не могли спрятать и, видимо, грабители развезли муку по окрестным деревням и по лесным избушкам. Стояла осень, шли дожди, в такую погоду муку не могли хранить под открытым небом.
Калехмайнен старательно обшарил несколько деревушек, выпавших на его долю, проверил все клети, амбары, риги, хотя знал, что искать муку вот так, вслепую, дело почти безнадежное. Жителей деревень расспрашивать тоже бесполезно. Их Калехмайнен разбил на три группы. Есть люди, которые точно знают, где спрятана мука: ведь, чтобы перевезти такое количество муки, надо было привлечь немало людей. И эти люди, конечно, знают, да помалкивают, а может, и посмеиваются про себя. Вторая группа — это те, кто знает и готов был бы сообщить, но боится. Их можно понять. С доносчиком быстро расправятся. Третью группу составляют люди, которые не побоялись бы сообщить, но они сами ничего не знают…
Так ничего и не найдя, Калехмайнен вернулся в Киймасярви и, попросившись на постой в одну избу, решил немного поспать. Но только он успел задремать, как кто-то тронул его за плечо. Его разбудил одноглазый мужик, о котором Калехмайнен знал лишь то, что этот киймасярвец служил в царской армии, осколком снаряда ему выбило левый глаз и что теперь он живет у каких-то родственников, промышляя охотой на птицу и, ловлей рыбы. В деревце этот мужик бывал мало, все больше пропадал в лесу. Калехмайнен сразу сел. Милицию в такое время зря не беспокоят, тем более если человек спит. Киймасярвского милиционера на месте не было, он тоже где-то искал эту злополучную муку. Потому, и побеспокоили его, Калехмайнена.
— Что случилось?
— Да ничего… Дай закурить.
— Ага, закурить, значит… — Калехмайнен достал кисет. — Так ты из-за этого разбудил меня?
— Ну, что там на белом свете делается? — спросил мужик, закурив.
— Откуда мне знать, — буркнул Калехмайнен. — Я все больше по лесам хожу.
— Муку ищешь? — полюбопытствовал мужик. — И далеко ходил?
Калехмайнен сказал, где он был.
— Далековато, далековато ходил, — задумчиво произнес мужик. Потом, оглянувшись и понизив голос, словно сообщая какую-то тайну, сказал: — Я ведь тоже, когда силки на птицу ставлю, чем дальше пойду, тем меньше добуду.
— В каком же месте лучше всего попадается? — спросил Калехмайнен, заинтересовавшись.
— Когда где… — мужик помолчал. — Ты в бога веришь?
— Не верю я ни в бога, ни в черта. Ты, может, пришел меня в истинную веру обращать?
— По мне, хочешь — верь, хочешь — нет.
Мужик докурил цигарку, пока она не стала жечь пальцы, потом, загасив окурок, достал свой пустой кисет и высыпал в него остатки махорки из окурка.
— Ты не дашь мне махры на пару закруток?
— Бери, только не всю.
— Ну, благодарствую. Я пошел.
Нахлобучив шапку, мужик дошел до двери. «Черт бы побрал его, — ругался Калехмайнен. — Пришел, разбудил, забрал последнюю махорку и пошел».
В дверях мужик остановился.
— Хоть ты в бога и не веришь, — сказал он, — в церковь-то не грех тебе заглянуть. Бог всем помогает.
— Ты думаешь, там, в церкви, есть кое-что кроме бога?
— Откуда мне знать. Человек никогда не ведает, что господь замышляет.
На пороге мужик еще раз обернулся:
