…Где-то за местечком Сольцы, пройдя лесные массивы, наши войска и мой полк остановились перед открытым полем, за которым виднелись кирпичные строения какой-то МТС. По проселку или шоссе, по обочинам в глубоких снегах, все встали затылок в затылок и ни с места! Пройдя чью-то часть, я двинулся к тем строениям. Хоть батальон отдохнет по-человечески! У МТС было кирпичное здание в один этаж, здесь меня встретил попутчик, капитан-артиллерист с рацией. Смотрим в проем выбитого окна, а там в 300 метрах… «Тигр» с плотным десантом на борту в белых маскхалатах! Немцы что-то заметили, танк развернул орудие и сделал два выстрела по нашему окну, но стена выдержала осколочные снаряды! Артиллерист дал команду своим на опушку. Оттуда послышался орудийный выстрел, но мимо! Это стоило жизни орудию и его расчету… Выхватываю у бойца, который был здесь же, рядом с артиллеристом, РПД и даю длинную очередь по танковому десанту. Оставив свалившихся замертво нескольких десантников, танк ринулся вперед и скоро скрылся по дороге на Псков. После этого наши войска, выжидая, кто будет позади, а не впереди, двинулись на Сольцы, крадучись, по-воровски. Будто здесь не наша земля. Так вели нас здесь наши полководцы… Я не понимал такого пассивного поведения командиров полков и дивизий в наступлении, в «шествии» до реки Великой, где командиры в очередной раз поломали себе шею, точнее, своим бойцам, которые наткнулись на сильнейшую оборонительную линию противника, о чем не ведала наша разведка…
Мы встали перед новой укрепленной обороной противника, перед сельцом Весна, за которым неподалеку — река Великая. Наш 1-й батальон был левофланговым. В 100 метрах проходило шоссе по высокой насыпи, мы же в зарослях кустарников с редкими большими деревьями рыли день и ночь окопы полного профиля — рубеж атаки наших войск. Ночами напролет я находился в первых траншеях на огневых точках. Однажды у нас появились соседи — разведчики из 1349-го полка 225-й дивизии! Опять рядом моя дивизия…
Старший разведки Петр Андрианов, боевой паренек, рассказал мне о нашем полку и сообщил печальное: прямым попаданием снаряда убиты в блиндаже мои друзья Николай Ананьев — начальник артиллерии полка — и Александр Григорьев — помощник начальника штаба полка!
Теперь меня уже ничто не связывало с этим полком. Последние мои однокашники по Свердловскому училищу ушли в иной мир…
Не доложив «наверх» о разведке, я увязался в ту же ночь с нею, вооружившись автоматом, за «языком». Фрицы подпустили нас к самой проволоке. Кто-то случайно за нее задел, и по всему заграждению зазвенели пустые консервные банки, развешанные на проволоке. Старый проверенный прием! Под сильным, хотя и неприцельным пулемётным огнем наша группа врассыпную бросилась к своим траншеям. И обошлось!
Мы потеряли связь с командиром полка. Он не появлялся никогда в батальоне, я не подходил к телефону по его вызову. Докладывали то начальник штаба — адъютант старший, то замполит, капитан из гражданских, из запаса, тоже не нюхавший еще по-настоящему фронтового пороху.
Находясь в окопах и траншеях, я не раз попадал под прицельный огонь немецких снайперов. Об этом предупредил всех своих. Как-то высунулся у своего блиндажика-шалаша из кустарника по пояс, глядя в бинокль. Пуля снайпера прошла совсем близко от моего правого бока и попала прямо в сердце нашего замполита, который незаметно для меня появился рядом!..
Прошло ещё время. Наступила вторая половина апреля. Снег сошёл, но земля ещё была промерзшая, ледяная. Однажды рассвет застал меня на своем левом фланге. Чтобы сократить путь к КП батальона, я пошел по открытому месту между шоссе и зарослями кустарника. Вдруг в сантиметре от моего уха с треском прошла пуля вражеского снайпера! Понятно — сейчас еще пуля, и мне конец. Падаю, будто подкошенный! Но вперед головой, что понял запоздало, — надо было назад, по полету пули. Но снайпер оказался малоопытный, этого не учёл и больше не стрелял. Я же целый день пролежал на этом поле. От жестокой стужи, проникавшей от земли, спасался, крутясь в полушубке, но так, чтобы не заметил враг. Этого не заметили и в батальоне, наблюдая за мной. Решили, что убит комбат и к нему нет подхода! А шашек для дымовой завесы не было, вспомнил и я, кусая себе губы от ярости и бессилия. Только стемнело, я броском очутился в окопе. Так, наверное уже во второй десяток раз, костлявая промахнулась косой!
Лёжка на ледяной перине обернулась для меня двадцатью днями лечения в медсанбате, откуда я постарался при выписке попасть на приём к своему старому знакомому по Волховскому фронту подполковнику Волкову в отдел кадров армии. Зная обо мне досконально все (когда-то, как я уже упоминал, именно он привез мне новые погоны майора), он дал мне направление в 783-й полк 229-й стрелковой дивизии нашей 54-й армии. Но я попал из огня да в полымя. Командиром полка оказался подполковник… которому генерал Артюшенко при мне дал в ухо и снимал с должности на сутки. К счастью, этот пухленький, довольно примитивный человечек меня не узнал, ибо кулачище генерала тогда, видно, отшиб у него память.
Я принял батальон, занимавший оборону на высоких береговых гривах реки Великой, как и противник на том берегу. На зеленях взошедшей ржи на косогоре белыми лебедями лежали сотни убитых наших людей в маскхалатах, погибших в ходе неудачного наступления в марте, которое координировал представитель Ставки Климент Ворошилов. Я видел знаменитого маршала издали, когда он в окружении офицеров стоял в кузове грузовика и смотрел в бинокль в сторону противника…
Наши войска, наступая почти от Пскова и до Острова, захлебнулись тогда в собственной крови, продвинувшись в районе села Весна всего на один-два километра, прогнав противника на ту сторону реки.
И поныне, если вспомню эти места, перед глазами будто наяву видятся мне наши русские солдаты и офицеры, рядами лежащие головой в сторону противника и белым-белые в своих маскхалатах на зеленеющем весеннем полюшке… А за рекой зияют мрачными дырами амбразуры дзотов и дотов врага.
Кто погнал наших в атаку на пулемёты противника — тьма египетская!
…Ночами противник прямо-таки полоскал нашу оборону фейерверками из разноцветных пулемётных трасс. Уму непостижимо, сколько же у фрица было боеприпасов! Горы, Монбланы! Я принял свои контрмеры, проверенные ещё с начала 1942 года. Поначалу в одном, потом в другом и третьем взводах пулемётной роты ставлю днем на пристрелку немецких амбразур «Максимы» из дзотов, поначалу три.
Говорю ребятам: «Ловись, рыбка, маленькая и большая!» И как только ночью заработает какая-то амбразура, тотчас пулеметчики гасят её начисто! И так по всему фронту батальона. Комполка это в диковину. Он удивляется, что на нашем участке вскоре фашистские пулеметы почти все молчали, а в других батальонах по-прежнему соревновались, кто больше выпалит по нас…
Однажды комполка появился. Прошел со мной по траншее, низенький, толстенький, задевая чистенькой шинелькой за стенки траншеи, чертыхаясь. Заметил кем-то оставленный на бруствере пулемет Дегтярева, напустился было на меня: почему брошен и заржавел приклад? Я не замечал этот пулемет, но тут проверил его заводской номер, таковой не числился в батальоне, что значило — оружие оставлено теми, кто лежит на зелёном полюшке. Комполка не извинился, что-то мыкнул и ушёл. Но мне он уже был попросту смешон, плевать я хотел на этих недоучек-комполков, кои уцелели от «чистки» в армии. Сволочь, она и есть таковая: как грязь весной или осенью прилипает к сапогам. Так и в армии. Я молод. Подкован в военном деле, литературе. Гуманитарий. Художник не без таланта. Да и в свои двадцать три года комбат-майор. Если не убьют, то до генерала — рукой подать! Тогда я возьмусь за лапшиных, новаковских и прочих. А пока — война. Досаждал и комиссар батальона — замполит, капитан, лет за пятьдесят, из добровольцев. С ним говорить было не о чем, ни о военном, ни о гражданском, ни о чем — крепкий дуб с темным неприятным лицом. Он был глазами и ушами комполка в батальоне.
Не было у меня заместителя по строевой части, чему я не придавал значения, справлюсь один. Видя мое бесстрашие даже под огнем противника, солдаты и офицеры скоро прониклись ко мне уважением. С таким комбатом не пропадём! Это узнали и в полку. Всё же командир вскоре, видно, узнал меня, но виду не подавал. И, побаиваясь, что я выше его во всех отношениях, тихой сапой умалял мой авторитет.
Полк сняли с позиций, передвинули далеко влево, ближе к городу Остров, загнав батальоны в места, залитые весенней ледяной водой! Ходили по пояс мокрые. Оборона представляла собой вместо окопов «флеши». Плетень-оградка вкруговую, двойная стенка забита илом. На дне — гать из чащи, благо кругом густейшие кустарники и ивняк, тальники. А река Великая плещется под ногами, добираясь ледяным холодом до души…
КП батальона и хозвзвод с кухней располагались на бугре, окруженном кустарником, где прибрежная часть оставалась сухой. И надо было загнать батальоны в воду! Мои предложения комполка не принял.
Вспоминается и такой случай. Однажды разведчики соседнего полка ночью взяли «языка» на участке обороны моего батальона. Две разведки встретились в воде. Немцы в высоких резиновых сапогах, наши — по пояс в воде, все промокшие, но отчаянные, сразились, и вот он, «язык»! Комполка вызвал меня на свой КП и приказал:
— Идите к этим разведчикам и отберите у них «языка». Они взяли его не на своем участке, а у нас!
Я посмотрел на него и ужаснулся: это же дурак набитый, под завязку! Приказание я исполнил, но по-своему. Когда появился в батальоне, у своей кухни, чуть ниже соседние разведчики несли на своих плечах «языка» — здоровенного немца, говорю их командиру, старшему сержанту:
— Живей уходите отсюда! Наш полковой приказал отнять у вас этот трофей!
— А пусть заявится, отсюда уж ему не уйти живым, сволочи! — последовал ответ.
После сильных встрясок в боевой обстановке, где всегда — риск и опасность, солдата не задевай. Чины не спасут, можешь получить пулю, а там рассуждай, кто виноват…
Мне оставалось сказать ему:
— Молодец! Теперь и мы попытаемся взять «языка», если фриц сам сюда подплывёт.
Комполка о «языке» больше не заикался, но авторитет его в глазах нашего батальона упал ниже захудалого ефрейтора.
…Всю ночь я бродил от «флеши» к «флеши», промокший до нитки. Опасался, что немцы предпримут вылазку и возьмут у нас человека. Однажды перебирался по зарослям, как обычно в одиночку, хотя положен был ординарец, и тут мне померещилось при вспышке осветительных ракет с той стороны реки, что в кустах — лодка с людьми! Даю по ней длинную очередь из своего РПД, с которым здесь не расставался. В свете вспышек вижу, что там только кустарник торчит из воды…
В другой раз, на рассвете, иду туда же. Вдруг справа, за деревом, на меня уставился фриц в маскхалате с капюшоном на голове. Пулемёт у меня дулом влево к реке. Фриц — справа. Не успею первым дать очередь! Бросаю на воду коробок спичек и спокойно двигаюсь дальше.
Отделением мы появились здесь спустя минуты, но даже места лежки немца не обнаружили. Галлюцинации! Да, это уже болезнь… Поизносились нервы…
Однажды в полку появилась комиссия «Смер-ша». Кто-то донес на комполка. Возможно, оперуполномоченный «Смерша» полка, я его не знал лично. Первым делом комиссия сняла в буквальном смысле медали «За отвагу» и ордена Красной Звезды с двоих медичек, что были при комполка в блиндаже — «не проявили доблести и геройства». Ещё с каких-то медичек и связисток сняли награды, как незаслуженные. Комиссия начала шерстить «туфтовых героинь» и в соседних полках, в дивизии и вообще в армии… И правильно, конечно.
У меня в батальоне женщины вели себя прилично. Старший повар — молодая женщина, жена старшины взвода, сверхсрочника. Впервые я увидел женщину в поварах. Ее помощница — молоденькая симпатичнейшая еврейка, хлопочет тут же. Имени ее не помню. Когда я приходил в свой «тыл» принять пищу и присаживался к их балаганам, она не находила себе места, старалась изо всех сил обслужить меня, к чему я не привык, ибо не так давно сам вышел из сержантов.
Как-то остались мы вдвоем, она смотрит на меня огромными черными глазами, в которых страдание и восхищение. Я понял: она «больна» мною, и это зря, ибо я не смогу ей ответить взаимностью, третий год я под огнем и рискую жизнью, а тут еще из ледяной купели, где стынет кровь…
Как-то наша хозяйка, старший повар-кашевар, сказала мне доверительно, что эта девушка безумно любит меня и готова идти за мной на край света! Уговорил сержанта-кашевара, чтобы приняла все силы воздействия и отвела эту любовь у девушки, которая не доведет ее до добра.
…Выхожу на рассвете из своей реки, мокрый до пояса, опять уставший, до чёртиков. У кухни вдруг вижу на гнедом коне сидит генерал-майор, мне незнакомый, с ним сопровождающий старший лейтенант, тоже верхом. Генерал начал орать на меня, что «непорядок», что «валяется оружие»… Я не понимаю, о чём речь, и молчу как рыба.
Потом он разглядел меня, сменил гнев на милость, начал спрашивать: с какого времени на войне, какие имею награды, и бросил адъютанту:
— Запиши. Майора представить к ордену Красного Знамени! Отправить на курсы комбатов «Выстрел» в Солнечногорск! Хватит на него войны!
— Служу Советскому Союзу! — ответил я бодро.
И генерал исчез. Ордена Красного Знамени я не дождался, а вот на курсы меня вскоре направили, и я решил: с войной покончено, пусть другим теперь достанется этот тяжкий
