Жалко было покидать Олессо. К нему привыкли. За долгие годы это было первое место, где в общем- то чувствовали себя, как дома.
Уже двое суток не распрягали лошадей. Увязаны тюки, упакована кладь. К каждой подводе прикреплен безлошадный. Казаки ходили хмурыми, но собранными. Матери держали детишек при себе.
Приказ о выступлении на Вилла-Сантин был получен только на третий день. Но вместо того, чтобы как можно быстрее двигаться к перевалу через Альпы, в Вилла-Сантин простояли еще сутки. Именно в течение этих упущенных суток американцы вывели свои оккупационные войска из-под Лиен- ца, и казаки угодили в западню, приготовленную для них англичанами.
Казачью колонну, выступившую из Вилла-Сантин, провожал колокольный звон от одного селения к другому.
— С чего это они? — недоумевали казаки. — Партизанам сообщают о подходе нашей колонны или радуются, что уходим?
Авангард с арьергардом находились в постоянном напряжении. Казачьи боковые охранения держали под постоянным прицелом горные склоны.
А под весенний перезвон колоколов, от заснеженных вершин гор потекли в долину черные ручейки — с гор начали спускаться партизаны. Для них война уже закончилась. Над долиной кружили английские самолеты. Они уже не бомбили и не обстреливали. Но каждый такой пролетающий самолет провожали тревожными взглядами.
Партизаны — сербы и хорваты — в широкополых черных шляпах, у многих в ухе — серьга. Вооружение немецкого, английского, итальянского и еще бог весть какого производства. У многих в руках ручные пулеметы.
Колонна потеснилась, прижалась ближе к скалам. Добро, в этом месте скалы были как раз по правую руку по ходу движения. Слева — крутой обрыв и дальше простиралась долина, залитая солнцем. Вдали виднелись островерхие кровли, крытые красной черепицей. Какое-то время обстановка на дороге оставалась до такой степени напряженной, что, казалось, еще минута, другая — и нервы у людей не выдержат. С одной стороны — плотная колонна казачьих подвод, которые прикрывали конные разъезды, с другой — бесконечная цепочка партизан, движущихся навстречу. И те, и другие не просто вооружены — они умели и привыкли убивать. И разделяли их какие-то метры. Достаточно одного выстрела с любой стороны или одного провокатора — и в считанные секунды многокилометровая полоса будет устлана трупами. Истекали минуты величайшего нервного напряжения. Колонна двигалась своим путем навстречу неизвестному будущему, партизаны — к своим домам, семьям, миру. И в эти минуты никому не хотелось умирать.
На подходе к перевалу — столпотворение, дорога забита пешим людом. Катят тачки, детские коляски. И ни начала, ни конца обозам… Их обходили на рысях боевые казачьи сотни.
Люди брели в беспорядке. Измученные и уставшие, они бросали на ходу те немногие пожитки, которые удалось дотащить к подножию Альп. Среди беженцев — немало стариков-эмигрантов, приехавших в Северную Италию к казакам в поисках лучшей жизни. И многие после долголетней разлуки встречали здесь не только станичников, но и родственников. Эмигранты тоже уходили от англичан. История гражданской войны повторялась. Но тогда они были офицерами и солдатами — теперь отступали женщины и старики. Кое-кто с внуками, родившимися уже в эмиграции. И только одна мысль — общая для всех на этой дороге, ведущей к предгорью Альп: уйти от англичан, успеть попасть к американцам…
В горах уже стояли югославские заставы. Обвешанные гранатами, перепоясанные пулеметными лентами. Лица суровы. Глядели угрюмо. Молча пропускали проходящие мимо обозы. Враги…
Дождь, снег…
Дорога через перевал местами обледенела, копыта лошадей скользили по грязи, непонятно откуда взявшейся среди камней. Срывались в пропасти подводы. Лошадей вели под уздцы.
От дождя и мокрого снега осела брезентовая крыша фургона. Все намокло. Мария сидела в воде, на руках держала самых младших. А муж — то позади колонны, то где-то впереди. Иногда он все-таки выбирал время и несколько минут ехал рядом с подводой, в которой находилась его семья. Но однажды, когда Петр в очередной раз ускакал на своей гнедой кобыле — еще до выступления из Олессо Алферов собственноручно подковал своих лошадей, в том числе и верховую, — Мария из-под осевшего брезента расслышала тяжелый шаг воинского подразделения, обгоняющего подводу. Удивило то, что шли в ногу. В подводах смолкали разговоры. Даже голоса казаков, успокаивающих лошадей, и те попритихли. Мария собралась было спросить у генерала Дьяконова, шедшего у передка их подводы: «Кто это?». Но тут послышался голос мужа:
— Передать по цепи юнкеров…
И она вздохнула с облегчением: «Слава Богу!» Колонну взяли под охрану юнкера. Их любили.
Алферов неоднократно предлагал генералу Дьяконову хотя бы немного передохнуть в подводе, но старый генерал всякий раз отказывался. Как же! Когда-то через этот перевал вел своих донских чудо- богатырей Суворов! А он, Дьяконов, прежде всего — казак! И только потом — казачий генерал. И он всю дорогу шел вместе с безлошадными. В густой цепочке рядовых высверкивали шитые золотом генеральские погоны.
Обычно звук выстрела в горах разносится далеко и гулко. Этого выстрела никто не услышал. Партизанский снайпер, наверное, до конца дней своих будет рассказывать внукам, как он метко «снял» генерала. Он станет рассказывать, что генерал был молод, шагал легко, что на груди его искрились яркой эмалью и золотом высшие офицерские ордена, а не солдатские Георгии…
— Хочу только одного — стать на отеческую землю обеими ногами, — признался он как-то Марии еще в Олессо.
Это был единственный выстрел с гор за все время перехода через Альпы. Выстрел после окончания войны.
Спускаться с Альп среди ночи было опасно, и, не распрягая лошадей перед спуском с перевала, колонна остановилась. Проснулись поутру — холодина, вокруг чистый белый снег. Начали осторожно спускаться в зеленеющую внизу долину. К этому времени уже знали — война окончена. И радовались, что успели попасть в американскую зону оккупации. И не знали, что еще вчера вечером американцы снялись и ушли из-под Лиенца.
Мария вместе с детским врачом вошла в первый же дом у дороги. В течение последних суток не было возможности перепеленать Леночку. Когда развернула пеленки, увидела: у четырехмесячной дочери на пальчиках ног выступили капельки крови.
По мосту через Драву лошадей переводили под уздцы. Река ревела, заглушая человеческие голоса. Мост качало. Под ним вскипали водовороты. Лошади шарахались. Петр не разрешил своей семье покинуть подводу — обезумевшие лошади могли затоптать детей. Он сам провел лошадей через мост, успокаивая и оглаживая их.
И снова встали по отдельным округам. Кубанцы, донцы, терцы… У подножья гор зеленые луга. Среди одного из таких лугов, у огромного сарая, остановились донцы. Но и сюда доносился рев осатаневшей реки. К вечеру появились английские мотоциклисты и танкетки. Они беспрерывно шастали по дорогам, будто здесь не было ни казачьих соединений, ни Стана.
Чуть свет к Алферову прискакал кубанский полковник Лукьяненко. Рукава черкески закатаны, из руки в руку нервно перебрасывает нагайку. Возбужден и, как видно, сдерживается с трудом. Прискакал не один — со своими казаками.
— Господин полковник! Что за безобразие?! Па-ач-чему донские лошади пасутся на кубанских землях?!
О том, что Петру Алферову присвоено звание полковника, знали. Как и о том, что казачьи части отныне поступают под командование Александера.
Алферов встретил Лукьяненко спокойно:
— Господа, не торопитесь делить земли. Как бы англичане не поделили нас… Вместе с землями…
Конфликт тут же был улажен: донских лошадей убрали «с земель кубанских».
Со стороны англичан поступило предложение сдать оружие. Такое объяснялось трудностями в снабжении боеприпасами, поскольку на вооружении у казаков в основном было немецкое оружие. Доманов согласился на сдачу оружия. И снова поползли слухи:
