загоралась от разлетающихся от толстых бревен угольков.
Наконец, добираемся до места: вот здесь должна быть новая колонна. Снова костер и ночевки на снегу. Мы с самоохранником помогаем прорабу сделать разбивку зоны и первых объектов. Тайга на нужном участке, к счастью, не очень густая, и через три дня на территории будущей зоны уже стоит первая палатка и дымит первая труба. Мы все перебираемся в палатку, но в ней страшно тесно, и мы, начальство, решаем строить себе жилье за зоной, на месте нашего бывшего главного костра, где оттаяла земля, что облегчает нам строительство, как мы решили, полуземлянки.
Работы всем много, и прораб заявляет, что не даст нам в помощь ни одного человека, хотя и сам собирается жить в нашем будущем сооружении.
Описывать как-то подробно дальнейшие наши труды я не буду, скажу только, что через месяц нас уже было 120 человек, а мы, пятеро, устроили себе длинную, как кишка, землянку, в которой была и контора для меня и прораба, и каптерка, и спальные места для всей компании.
Я выполнял обязанности бухгалтера, нормировщика и экономиста, даже в чем-то помогал прорабу разбираться в чертежах, так что работы хватало.
По описанному мной раньше порядку я как старший бухгалтер обязан был по окончании каждого месяца являться в Дуки с отчетом. И со второго месяца, когда мы получили статус самостоятельной колонны, я отправился в путь. К этому времени между колоннами вновь образованной цепочки уже были проложены пешеходные тропы, по которым нужно было пешком добираться до колонны, от которой уже осуществлялось автомобильное движение.
Первый мой такой поход прошел безо всяких происшествий. Я пробыл двое суток на штабной колонне, откуда утром под конвоем нас доводили до здания центральной бухгалтерии 4-го отделения Нижне-Амурлага. Мы расходились по разным отделам и кабинетам, где нас уже, понятно, никто сопровождать не мог. В бухгалтерии работало несколько пожилых женщин, которые удивлялись, что я, такой молоденький, уже сделал такую карьеру. Сожалели, что я заключенный, а то бы они меня немедленно женили. Я отвечал, что жениться могу хоть сейчас, и на любой из них, чем немало их веселил.
Отчет я сдал благополучно, никаких ошибок или неправильностей у меня обнаружено не было, и я благополучно вернулся «домой».
Второе же путешествие едва не закончилось трагически, и я мог бы уже тогда попасть в рай, куда надеюсь и сейчас еще быть принятым по причине полной моей безгрешности. На «пограничной» колонне нас, бухгалтеров-заключенных собралось пять человек, и на утро мы уже сидели в кузове Студебеккера, теперь уже с конвоем, каким-то лейтенантом, которому, скорее всего, просто хотелось прокатиться в Дуки.
Мы было устроились возле кабины, но нас быстро оттуда попросили: оказалось, что кроме нас будет еще человек десять-двенадцать пассажиров более авторитетных: вольных и охранников, среди которых была даже одна женщина, жена одного надзирателя. Вообще, в таких случаях всегда находилось много желающих использовать оказию проехать в Дуки: как-никак нормальный населенный пункт, в котором есть и магазины, и даже клуб, где можно посмотреть фильм, то есть удовольствия, для нашей глубинки недоступные.
Только-только автомобиль двинулся, и мы сразу же обнаружили, что, несмотря на столь ранний час, большинство наших спутников «под градусом». Немедленно начался общий оживленный разговор, поначалу мирный и безобидный, в основном на тему: «Ты меня уважаешь?»
Автомобиль уже едет по прижиму. Что такое прижим, думаю, объяснять не нужно, но этот прижим был не из простых: полтора километра длиной, вырубленный в крутом склоне, обрывающемся прямо в Амгунь. Дорога узкая, однополосная, если говорить по-теперешнему, и наш водитель непрерывно сигналит, предупреждая возможных встречных, что дорога занята. Дорога скользкая, и машину время от времени водит слева направо и наоборот. Это нас беспокоит, и мы потихоньку шушукаемся на эту тему, но мы здесь люди бесправные, и наше дело — помалкивать.
Между тем, градус горячих разговоров наших попутчиков настолько повысился, что их общение уже можно было перевести из стадии «Ты меня уважаешь?» в стадию хватания за грудки. Повысилась и громкость, все они старались перекричать друг друга, но всех перекрывал голос начальника «пограничной» колонны.
— Я здесь начальник! — кричал он. — Я здесь начальник! Выбрасывайте их из машины! Выбрасывайте их из машины! Я приказываю!
Неизвестно, нашлись бы желающие исполнить приказ начальника, так как дискуссия была внезапно прервана: кабина открылась и водитель, высунувшись из нее, прокричал: «Перестаньте орать! Слушайте хорошо. Если крикну «Прыгай!», — прыгайте из машины немедленно и в момент!»
Минуты через три-четыре «Прыгай!» прозвучало, и мы все действительно моментально покинули кузов, а еще через минуту наш Студебеккер заскользил с дороги и, сопровождаемый соответствующими комментариями тоже выпрыгнувшего водителя, загрохотал вниз, сломал несколько деревьев и приземлился на льду Амгуни.
Все спрыгнули благополучно, только один из вольных поскользнулся и разбил себе лицо. Я не слышал, чтобы ему кто-то посочувствовал: видно, он был из тех, кого так или иначе должны были выбросить из машины.
Кто был виноват: водитель, автомобиль или дорога, я не знаю. Мне пришлось еще раза три проехать по этому прижиму, и всегда все проходило благополучно.
До следующей колонны километров пять, и мы дошли туда быстро, а на следующий день были уже в Дуках.
Колонна наша продолжала строиться лагерно-стахановскими методами, уже была расчищена тайга и поставлены палатки для охраны. И они, голубчики, прибыли.
Сразу рухнула вся наша самая лучшая в мире демократия. Еще не было зоны, не было вышек, не были обозначены запретные зоны, но уже была вахта, и на ней круглосуточно находились дежурные. Теперь два раза в день, утром и вечером, были построения на поверку, на которые выгонялись все, кроме нас, пятерых, живших «за зоной». А на работу бригады уже выводились с той самой знаменитой «молитвой»: «Бригада, переходите в распоряжение конвоя, и т. д., и т. п…применяем оружие без предупреждения!»
Уже прибывали административно-технические работники: экономист, нормировщик, десятник по лесоразработке и т. д. Все они по указанию начальника охраны, крикливого старшего лейтенанта, размещались в палатках «зоны» и только нас пятерых он никак не трогал. Сложилось парадоксальное положение: прораб наш, заключенный, еще считался начальником колонны, а начальник охраны, офицер МВД, был его подчиненным. А прораб жил с нами, первопоходниками, в одной яме, хотя состав жильцов несколько изменился. В «зоне» поставили палаточный пищеблок, повар перебрался туда, а на его месте поселился только что прибывший культорг или заместитель начальника по культурно-воспитательной работе. Звали его Вячеславом, и о нем я немного расскажу.
Родом он был из Одессы, а папочка его был крупнокалиберным партийным боссом. По этой ли причине или нет, но он, капитан-лейтенант военно-морского флота СССР, в войне участия не принимал, и только в войне против Японии их кораблик сделал несколько выстрелов. После войны он поехал в отпуск в Одессу, куда к этому времени вернулись родители, и вместо одного месяца пробыл там три, надеясь на могущество папочки. Однако в Порт-Артуре на папочку внимания не обратили, и Вячеслав получил от трибунала за дезертирство два или три года. Статья эта была легкой, и его сразу пустили в лагере по линии КВЧ.
Он запомнился мне по нескольким причинам. Первая: он был общительным, коммуникабельным и веселым (сказывалась Одесса) парнем, никогда не ныл и не жаловался на жизнь. Хотя, на что ему было жаловаться в сравнении со всем населением советских лагерей. Вторая: он так крепко спал, что его было невозможно разбудить никакими силами. Интересно, как же он служил в военном флоте, где в любой момент возможна боевая тревога? Кто-то из нас предложил, и мы делали так: если его нужно было разбудить, мы просто выносили его вместе с топчаном наружу, на мороз градусов тридцать или сорок, и оставляли там. Через пару минут он, босой, врывался в землянку.
— Что ж вы, мать-перемать (со всеми одесскими переборами)! А что, ужинать пора? Так бы сразу и сказали.
Третья причина: он ничего не делал, ну абсолютно ничего! На замечания прораба-начальника он
