невероятная, что он, отдав приказ «Всем оставаться на своих местах», что, видимо, означает: не выпускать нас из казармы, сам бегом отправляется к зоне.
Бегом и возвращается.
— Снять портрет! Иванов, Петров! Всех офицеров сюда! Сидоров, поднимай роту по тревоге!
— Что же вы, ребята? — примирительно говорит он нам, выходя из казармы. — Не могли мне первому потихоньку, без такого шухера, сказать.
— Так мы и пришли сказать, — бессовестно вру я, — потому и зашли в дежурку. Вас там не оказалось, мы и сказали ефрейтору, чтобы он вам передал. Тот с перепугу и поднял шум.
Часа через два начальник строительства провел селекторное совещание со всеми начальниками отделений с колонн, причем оно было настолько секретным, что при его проведении из помещений выгонялись селектористки, а где их не было, как у нас, так даже дежурные надзиратели.
Вечером Утехинский собрал всех нас и рассказал о событиях в Москве, конечно, далеко не все, что он знал из проведенного совещания, предупредил о секретности, но тут же сам сказал, что арест Берии и его соратников все равно утаить от заключенных не удастся.
Так и случилось: на следующий день все уже знали об этих событиях, и они радовали всю «контру», так как всегда считалось, что главным палачом по 58-й статье был именно Берия.
Даже разговоры об амнистии снова оживились.
Через некоторое время еще одна оглушительная новость. Совет Министров СССР рассмотрел состояние ГУЛАГа как производственного предприятия и, учитывая сокращение в нем количества заключенных вдвое, принял решение о прекращении работ на многих стройках. В перечне этих строек значилась и железная дорога Комсомольск — Победино. Через неделю мы получили приказ Нижне-Амурлага о консервации строительства. У меня в трудовой книжке так и написано: «Уволен в связи с консервацией строительства». В этом приказе указывалось и об эвакуации сотрудников стройки. Легко сказать — эвакуация, а ведь нужно ликвидировать стройки длиной 500 километров, убрать 30 тысяч заключенных, куда-то деть огромное количество материальных ценностей, подготовить здания и сооружения на консервацию во избежание их разрушения и повреждения. Приказ-то о консервации, что говорило о последующем возобновлении строительства. Сейчас в газетах появляются сообщения о желательности строительства железной дороги на Сахалин, но прошло 50 лет со времени нашей «консервации», и все по сути дела надо делать с нуля. Одновременно неофициально было дано понять, что большинству и офицеров, и гражданских сотрудников следует ожидать увольнения.
Заключенные, охрана и часть холостых офицеров снова ушли через болото; осталось человек тридцать пять, включая и женщин, и детей. Перебираться через болото, с багажом или даже просто с вещами было невозможно.
Из Циммермановки всех успокоили, заявив, что увольнение будет оформляться только там, в Циммермановке, и поэтому до тех пор, пока мы будем находиться в Хальдже, зарплата всем будет начисляться. Сразу нашлись остряки, которые выразили согласие сидеть здесь до зимы, до тех пор, пока снег и мороз позволят устроить зимник, пригодный для вывоза людей и имущества.
Новый приказ: всех, кто не может самостоятельно добраться до Циммермановки, будут подбирать курсирующие по Амуру баржи. До Амура добираться собственными силами, на вьючных лошадях, организованными группами. Сигналы на берегу подавать такими-то ракетами. Снова собрал всех Утехинский. Приказ понятный, но как добираться до Амура? Топографических карт у нас нет, кроме проекта трассы, местность трудная, горы, болота, скалы, наледи на северных склонах сопок. Можно запросто угодить всей оравой в какой-нибудь тупик, где и загинуть недолго.
Решаем: организовать три пары конных разведчиков, направить по трем направлениям и найти путь к Амуру, неважно, к населенному пункту или просто на берег. Одна пара — мы с Костей. Нам подбирают хороших лошадей и вооружают: у меня есть и ружье, и охотничий нож, Косте дают и то, и другое, а обоим вручают еще и по пистолету, которые мы прячем подальше. Зачем мы так вооружаемся? Я уже говорил, что по нашему третьему отделению всех амнистированных довозили до Комсомольска организованно и под охраной. А с берегов Татарского пролива таких отправляли своим ходом, в основном пешком, по тайге, уже выдав им документы, деньги и сухой паек на сколько-то суток.
И они шли, поодиночке или группами. Большинство из них было обыкновенными мужичками- фраерами, но было немало и откровенных бандитов, которые, когда быстро заканчивался сухой паек, занимались прямым грабежом местного населения, тем более что никакие местные власти никак не могли всей этой вакханалии воспрепятствовать. И наши лошади представляли для таких бандитских групп завидную добычу.
Утром весь народ собрался на проводы. Получилось, как на картине «Витязь на распутье»: одна пара направилась налево, вторая — прямо, а мы с Костей — направо. Путь был тяжкий, но я не буду его описывать. Большая неприятность была, когда лошадь Кости провалилась в наледь. Мы с огромным трудом вытащили ее изо льда, она некоторое время хромала, и мы опасались, что она сломала ногу. Но обошлось, и наше счастье, что когда она провалилась, Костя не сидел на ней, а шел сбоку.
К утру третьего дня мы вышли на лежневку. Это была старая лежневка, построенная в годы войны при прокладке первой очереди нефтепровода Сахалин — Софийское, описанной Ажаевым в «Далеко от Москвы». Лежневка была полуразрушенная, где — с насыпью гравия, где — без таковой. Бревна из лиственницы сохранились, бревна еловые в большинстве сгнили полностью или частично. Так что лежневка не была в полном смысле дорогой, но направление она указывала точно.
По ней мы и двинулись, хотя наши надежды на увеличение скорости не оправдались: мы могли очень просто поломать лошадям ноги. Попалось несколько амнистированных, которые поодиночке уныло двигались в том же направлении. Нами они не заинтересовались. Но одна неприятная встреча все же состоялась. Слева от дороги на траве лежало восемь человек, и я заметил у них одно ружье, хотя, конечно, оружия могло быть и больше. Когда мы поравнялись с этой группой, один из них поднялся.
— Эй, мужики, подъезжайте-ка сюда!
— Не можем, братцы, — отвечает Костя, который был ближе к ним, — спешим, опоздать никак нельзя.
— Подъезжай, тебе говорят! — уже с угрозой, да и остальные как-то зашевелились, приподымаются. Я уже пощупал припрятанный пистолет: неужели придется?
Но Костя выдал такой монолог на высочайшей фене, что этот их заводила снова улегся на траву и махнул рукой: «Мол, трогайте дальше, ясно, что свои в доску!»
Въезжаем в Софийское, большое старинное село. Находим колонну, точнее, бывшую колонну, рассказываем, кто мы и зачем. Гостеприимные хозяева — конюхи (больше никого нет) ставят наших лошадей в конюшню, а нам рассказывают местные новости. Вчера с десяток амнистированных загнали весь базар в Амур, все стоят по пояс в воде, а те расхаживают по берегу, поигрывая ножичками, и выпускают только тех, кто согласен расстаться с деньгами и часами. Большинство, почти все женщины, упорно стоят. Спасти тех водяных некому, вся власть разбежалась и попряталась. В Софийском находится армейский гарнизон и такой же военно-морской, но в события не вмешиваются: им, военным, это не дозволяется. Случайно на военно-морскую базу приплывает на катере какой-то контр-адмирал из Амурской флотилии, берет два десятка моряков с автоматами, и те со страшной стрельбой поверх голов разгоняют злоумышленников, ни одного не задержав: те шустро разбежались.
Ситуация, таким образом, не располагала к задержкам, и мы решили, переночевав, немедленно, еще затемно, отправиться в путь. Нужно было запастись продуктами, и мы зашли в ближайший магазин. А он оказался не только продуктовый, и мы, закупив нужные продукты, решили приобрести кое-что из одежды. Мы ведь по одежде почти не отличались от зеков: телогрейки, кирзовые сапоги, неказистые кепочки. А тут были материалы, как раз в то время очень модные клетчатые, из которых наш любитель-портной, он же завгуж Иван охотно шил любому желающему ковбойки. Мы с Костей взяли ярко-красной шотландки на пару ковбоек для каждого и по отрезу на брюки, хотя и не были уверены, сможет ли наш доморощенный Диор сшить нам и по брюкам. Когда продавщица отмерила нам нужные ткани, вдруг на улице раздался душераздирающий вопль. Продавщица выглянула, торопливо сказала: «Ребята, рассчитывайтесь быстрее, я буду закрывать, а то прирежут здесь запросто».
Мы заплатили, а, выходя из магазина, видим лежащего на земле окровавленного человека и уже бездыханного.
