– До свидания, - сказал Павор, поднимаясь, - желаю приятно провести вечер.
Они смотрели, как он подошел к стойке, взял бутылку красного вина и направился к выходу.
– Язык у тебя длинный, - сказала Диана.
– Да, - согласился Виктор. - Виновен. Понимаешь, он мне чем-то нравится.
– А мне - нет, - сказала Диана.
– И доктору Р. Квадриге тоже - нет. Интересно, почему?
– Морда у него мерзкая, - ответила Диана. - Белокурая бестия. Знаю я эту победу. Настоящие мужчины. Без чести, без совести, повелители дураков.
– Вот тебе и на, - удивился Виктор. - А я-то думал, что такие мужчины должны тебе нравиться.
– Теперь нет мужчин, - возразила Диана. - Теперь либо фашисты, либо бабы.
– А я? - осведомился Виктор с интересом.
– Ты? Ты слишком любишь маринованные миноги. И одновременно - справедливость.
– Правильно. Но, по-моему, это хорошо.
– Это неплохо. Но если бы тебе пришлось выбирать, ты бы выбрал миноги, вот что плохо. Тебе повезло, что у тебя талант
– Что это ты такая злая сегодня? - спросил Виктор.
– А я вообще злая. У тебя - талант, у меня - злость. Если у тебя отобрать талант, а у меня - злость, то останутся два совокупляющихся нуля.
– Нуль нулю рознь, - заметил Виктор. - Из тебя даже нуль получился бы неплохой - стройный, прекрасно сложенный нуль. И кроме того, если у тебя отобрать твою злость, ты станешь доброй, что тоже, в общем, неплохо…
– Если у меня отобрать мою злость, я стану медузой. Чтобы я стала доброй, нужно заменить злость добротой.
– Забавно, - сказал Виктор. - Обычно женщины не любят рассуждать. Но уж когда они начинают, то становятся удивительно категоричными. Откуда ты, собственно, взяла, что у тебя только злость и никакой доброты? Таи не бывает. Доброта в тебе тоже есть, только она незаметна за злостью. В каждом человеке намешано всего понемножку, а жизнь выдавливает из этой смеси что-нибудь одно на поверхность…
В зал ввалилась компания молодых людей, и сразу стало шумно. Молодые люди вели себя непринужденно: они обругали официанта, погнали его за пивом, а сами обсели столик в дальнем углу и принялись громко разговаривать и хохотать во все горло. Здоровенный губастый дылда с румяными щеками, прищелкивая на ходу пальцами и пританцовывая, направился к стойке. Тэдди ему что-то подал, он, оттопырив мизинец, взял рюмку двумя пальцами, повернулся к стойке спиной, оперся на нее локтями и скрестил ноги, победительно оглядывая пустой зал. «Привет Диане! - заорал он. - Как жизнь?» Диана равнодушно улыбнулась ему
– Что это за диво? - спросил Виктор.
– Некий Фламин Ювента, - ответила Диана. - Племянничек полицмейстера.
– Где-то я его видел, - сказал Виктор.
– Да ну его к черту, - нетерпеливо сказала Диана. - Все люди - медузы, и ничего в них такого не намешано. Попадаются изредка настоящие, у которых есть что-нибудь свое - доброта, талант, злость… отними у них это, и ничего не останется, станут медузами, как все. Ты, кажется, вообразил, что нравишься мне своим пристрастием к миногам и справедливости? Чепуха! У тебя талант, у тебя книги, у тебя известность, а в остальном ты такая же дремучая рохля, как и все.
– То, что ты говоришь, - объявил Виктор, - до такой степени неправильно, что я даже не обижаюсь. Но ты продолжай, у тебя очень интересно меняется лицо, когда ты говоришь. - Он закурил и передал ей сигарету - Продолжай.
– Медузы, - сказала она горько. - Скользкие глупые медузы. Копошатся, ползают, стреляют, сами не знают, чего хотят, ничего не умеют, ничего по-настоящему не любят… как черви в сортире…
– Это неприлично, - сказал Виктор. - Образ, несомненно, выпуклый, но решительно неаппетитный. И вообще все это банальности. Диана, милая моя, ты не мыслитель. В прошлом веке и в провинции это еще как-то звучало бы… общество по крайней мере было бы сладко шокировано, и бледные юноши с горящими глазами таскались бы за тобой по пятам. Не сегодня это уже очевидности. Сегодня уже все знают, что есть человек. Что с человеком делать - вот вопрос. Да и тот, признаться, уже навяз на зубах.
– А что делают с медузами?
– Кто? Медузы?
– Мы.
– Насколько я знаю - ничего. Консервы, кажется, из них делают.
– Ну и ладно, - сказала Диана. - Ты что-нибудь наработал за это время?
– А как же! Я написал страшно трогательное письмо своему другу Роц-Тусову. Если после этого письма он не устроит Ирму в пансион, значит, я никуда не годен.
– И это все?
– Да, - сказал Виктор. - Все остальное я выбросил.
– Господи! - сказала Диана. - А я-то за тобой ухаживала, старалась не мешать, отгоняла Росшепера…
– Купала меня в ванне, - напомнил Виктор.
– Купала тебя в ванне, поила тебя кофе…
– Погоди, - сказал Виктор, - но ведь я тоже купал тебя в ванне…
– Все равно.
– Как это - все равно? Ты думаешь, легко работать, выкупав тебя в ванне? Я сделал шесть вариантов описания этого процесса, и все они никуда не годятся.
– Дай почитать.
– Только для мужчин, - сказал Виктор. - Кроме того, я их выбросил, разве я тебе не сказал? И вообще там было так мало патриотизма и национального самосознания, что это все равно никому нельзя было бы показать.
– Скажи, а ты как - сначала напишешь, а потом уже вставляешь национальное самосознание?
– Нет, - сказал Виктор. - Сначала я проникаюсь национальным самосознанием до глубины души: читаю речи господина Президента, зубрю наизусть богатырские саги, посещаю патриотические собрания. Потом, когда меня начинает рвать - не тошнить, а уже рвать, - я принимаюсь за дело… Давай поговорим о чем-нибудь другом. Например, что мы будем делать завтра.
– Завтра у тебя встреча с гимназистами.
– Это быстро. А потом?
Диана не ответила. Она смотрела мимо него. Виктор обернулся. К ним подходил мокрец - во всей своей красе: черный, мокрый, с повязкой на лице.
– Здравствуйте, - сказал он Диане. - Голем еще не вернулся?
Виктор поразился, какое лицо сделалось у Дианы. Как на старинной картине. Даже не на картине - на иконе. Странная неподвижность черт, и ты недоумеваешь, то ли это замысел мастера, то ли бессилие ремесленника. Она не ответила. Она молчала, и мокрец тоже молча смотрел на нее, и никакой неловкости не было в этом молчании - они были вместе, а Виктор и все прочие были отдельно. Виктору это очень не понравилось.
– Голем, наверное, сейчас придет, - сказал он громко.
– Да, - сказала Диана. - Присядьте, подождите.
У нее был обычный голос, и она улыбалась мокрецу равнодушной улыбкой. Все было как обычно - Виктор был с Дианой, а мокрец и все прочие были отдельно.
– Прошу! - весело сказал Виктор, указывая на кресло доктора Р. Квадриги.
Мокрец сел, положив на колени руки в черных перчатках. Виктор налил ему коньяку. Мокрец привычно-небрежным жестом взял рюмку, покачал, как бы взвешивая, и снова поставил на стол.
– Я надеюсь, вы не забыли? - сказал он Диане.
– Да, - сказала Диана. - Да, сейчас принесу. Виктор, дай мне ключ от номера, я сейчас вернусь.
Она взяла ключ и быстро пошла к выходу. Виктор закурил. «Что это с тобой, приятель? - сказал он себе. - Что-то тебе слишком многое мерещится в последнее время. Нежный ты стал какой-то, чувствительный… Ревнивый. А зря. Тебя это совершенно не касается - все эти бывшие мужья, все эти странные знакомства… Диана - это Диана, а ты - это ты. Росшепер импотент? Импотент. Вот и будет с тебя…» Он знал, что все это не так просто, что он уже проглотил какую-то отраву, но он сказал себе: хватит, и сегодня - сейчас, пока - ему удалось убедить себя, что действительно хватит.
Мокрец сидел напротив, неподвижный и страшный, как чучело. От него пахло сыростью, и еще чем-то, какой-то медициной. «Мог ли я подумать, что когда-нибудь буду сидеть с мокрецом в ресторане за одним столиком?… Прогресс, ребята, движется куда-то понемногу. Или это мы стали такие всеядные: дошло до нас наконец, что все люди - братья? Человечество, друг мой, я горжусь тобою… А вы, сударь, отдали бы свою дочь за мокреца?…»
– Моя фамилия - Банев, - представился Виктор и спросил: - Как здоровье вашего… пострадавшего? Того, что попал в капкан.
Мокрец быстро повернул к нему лицо. Смотрит, как через бруствер, подумал Виктор.
– Удовлетворительно, - ответил мокрец сухо.
– На его месте я бы подал заявление в полицию.
– Не имеет смысла, - сказал мокрец.
– Почему же? - сказал Виктор. - Не обязательно обращаться в местную полицию, можно обратиться в окружную…
– Нам это не нужно.
Виктор пожал плечами.
– Каждое ненаказанное преступление рождает новое преступление.
– Да. Но нас это не интересует.
Они помолчали. Потом мокрец сказал:
– Меня зовут Зурзмансор.
– Знаменитая фамилия, - вежливо сказал Виктор. - Вы не родственник Павлу Зурзмансору, социологу?
Мокрец прищурил глаза.
– Даже не однофамилец, - сказал он. - Мне говорили, Банев, что завтра вы выступаете в гимназии…
Виктор не успел ответить. За спиной у него двинули кресло, и молодцеватый баритон произнес:
– А ну, зараза, пошел отсюда вон!
Виктор обернулся. Над ним возвышался губастый Фламин Ювента или как его там, словом, племянничек. Виктор глядел на него не дольше секунды, но уже чувствовав сильнейшее
