Анна Тимофеева-Егорова
Держись, сестренка!
Несостоявшаяся золотошвейка
Все было чудесно в то утро — и солнце, и небо, и земля, которая пружинит под ногами, и казалось, только раскинь руки как крылья — и полетишь.
А что в жизни удивительнее полета?..
Помню так. Летное поле с жаворонками-колокольчиками. В ряд выстроились наши самолеты и мы — в синих новеньких комбинезонах, осоавиахимовских шлемах с очками. Каждая группа напротив своей машины.
Начальник аэроклуба принимает рапорт начлета. Все замерли. А ветерок в лицо, дышится легко, свободно. И так хорошо жить на белом свете, так радостно! И думаешь: никогда-то не будет конца ни твоей молодости, ни самой-то жизни…
— По самолетам! — летит команда начальника аэроклуба.
Наш инструктор — Георгий Мироевский садится в первую кабину, во вторую — учлет Тугуши. Мы все очень завидуем товарищу: ему первому посчастливилось подняться в воздух.
— За-апус-кай моторы! — подает команду начлет.
— Выключено! — глядя на техника, стоящего около винта самолета, произносит инструктор. — Зальем!
— Есть, зальем! — кричит техник, проворачивая винт.
— К запуску!
— Есть, к запуску!
— От винта!
— Есть, от винта! — И техник, сильно дергая лопасть — срывая компрессию, — отбегает в сторону.
Винт закрутился, мотор заработал, почихивая чуть заметным дымком. Инструктор выбросил в стороны руки, что означало — убрать из-под колес колодки. И вот самолет плавно порулил к старту.
С инструментальной сумкой, колодками, чехлами мы сидим в «квадрате» и наблюдаем за самолетом. «Квадрат» — это такое место, где находятся все свободные от полета учлеты аэроклуба и техники. Каждый не сводит глаз со своего самолета. Вот наш сделал несколько кругов над аэродромом и приземляется.
Все срываемся встретить его, но техник строго останавливает:
— Пусть-ка одна Егорова встретит.
Ухватившись рукой за дужку крыла, бегу широкими легкими шагами, стараясь не отстать от машины. Инструктор, не выключая мотора, приказывает садиться следующему, а мы окружаем Тугуши и засыпаем его вопросами.
— Ну как, хорошо?
— Хорошо! — отвечает, улыбаясь во весь рот.
— Как хорошо? — спрашиваю я. — И ничуть не страшно?
— Нет, не страшно. —
А что ты видел?
Тугуши задумывается:
— Голову инструктора, счетчик оборотов с зеркалом, в зеркале лицо инструктора.
— И больше ничего?
— Ничегошеньки, — серьезно отвечает Тугуши под наш общий смех.
Подошла моя очередь.
— Разрешите садиться? — обращаюсь к инструктору. Мироевский кивком головы разрешает, и я забираюсь в кабину, пристегиваюсь ремнями, соединяю шланг переговорного аппарата. Стараюсь делать все степенно, не спеша, чтобы не выдать волнения.
— Готова? — нетерпеливо спрашивает инструктор, наблюдая за мной в зеркало.
И, силясь перекричать гул мотора, я кричу:
— Готова!
Через переговорный аппарат получаю указания: в полете инструктор все будет делать сам, а я — только мягко держаться за управление и запоминать действия рулями.
— Старайтесь заметить направление взлета, ориентиры разворотов. Взлетаем!-слышу наконец команду. В воздухе говорит один инструктор:
— Старт юго-западный. Справа Голицыне, Большие Вяземы, слева — железнодорожная станция Малые Вяземы. Выполняем первый разворот.
Я вся — внимание. Стараюсь запомнить, что там, внизу, не упустить бы и работу с рулями самолета…
— Под нами станция Малые Вяземы. А вот здесь второй разворот, запоминайте, — настойчиво продолжает Мироевский.
Когда мы пролетали над пашней, самолет сильно качнуло. Я, бросив управление, ухватилась обеими руками за борта, а инструктор словно и не заметил моего движения.
— Высота триста метров, летим по прямой. Управляйте самолетом!
Вот этого я не ожидала. Но принимаюсь работать педалями, ручкой управления, сектором газа.
Спокойно летевший в горизонтальном полете самолет начал крениться то в одну сторону, то в другую, то задирать нос выше горизонта, то опускать его — как лошадь у плохого седока.
Помню, была у нас в деревне лошадка по кличке Лидочка. Купили ее но дешевке, не зная ее характера. А характер у Лидочки оказался тяжелый. Очень она не любила работать. То не хочет везти воз — ляжет прямо в оглоблях и не встает, пока не проголодается. То задумает седока сбросить и сделает это именно тогда, когда от нее и не ждешь.
Попросили как-то меня отогнать Лидочку в луга. Села я на нее верхом и поехала. Все шло сначала хорошо, но стоило мне ослабить повод, как она сразу же с рыси перешла в галоп — и понесла, понесла… Пытаюсь остановить ее, , дергаю за повод, кричу: «Тпру, тпру!» — куда там! Она несет меня прямо на лес, а я подпрыгиваю на ее спине без седла, ухватившись руками за гриву, и ору что есть мочи:
«Помогите!..»
Но нее напрасно. Скоро лес, и надо прыгать. Прыгнула, но ногой зацепила за повод. Лидочка протащила меня по земле какую-то малость и остановилась…
Так было и в том полете. Машина в неумелых руках не желала подчиняться. И мне казалось, что прошла целая вечность, прежде чем инструктор взял управление. Самолет сразу успокоился, а меня охватило отчаяние: «Все, отлеталась! Неспособная, да к тому же трусиха…» Хотелось только одного — чтобы никто не знал о моем позоре: не справилась с самолетом даже на прямой! Рушилась моя надежда стать летчиком.
А Мироевский как ни в чем не бывало говорит о третьем развороте, просит следить за посадочным «Т» — параллельно ли знаку идем. Закончив третий, инструктор убирает газ, и со снижением мы подлетаем к последнему, четвертому, развороту. Я держусь за ручку управления, но так, чтобы не мешать инструктору.
Вот он переводит машину на планирование, затем выдерживает над землей и приземляет ее на три точки.
— Все,-слышу голос в наушниках.-Приехали! Теперь рулите ва стоянку.
А я перевожу по-своему: «Все, отлеталась. Отчислят, лак неспособную».
Сам зарулив машину на место, Мироевский выключил мотор и стал вылезать из кабины.
Я, отстегнув ремни, тоже неловко выбралась на крыло и спрыгнула на вемлю.
— Разрешите получить замечания? — спросила тихо, не поднимая головы.
— Что с тобой, Егорова? Не плакать ли собралась?
