словечко у хозяина. Глядишь, мастеровым будет. А тут что?.. Учиться негде, да и возможности у нас нет никакой обувать, одевать, кормить. — И дальше он обратился к сыну; — Может быть, ты, сынок, не хочешь учиться на портного, тогда давай иди в сапожники к дяде Мише. Дядька родной, материн брат, худому не научит. Выбирай.
И Вася выбрал — портного.
До самой Октябрьской революции учился мой брат, да так и не научился портняжному делу, потому что больше-то приходилось бегать в лавку, нянчить хозяйских детей, мыть полы, посуду, топить печи. В революцию шестнадцатилетний паренек раздобыл винтовку и пошел с ней против кадетов вместе с отрядом красногвардейцев. Был Вася ранен и кое-как добрался до тетки Аграфены, дальней родственницы отца. Тетка перепугалась, немедля послала в деревню письмо, написав, что выживет Вася или нет — одному богу известно.
Мама, получив такую весть, бросила все и помчалась спасать сына. Она выходила его, привезла домой, длинного, худого, наголо постриженного.
В деревне Вася прожил недолго. Поступил работать на железную дорогу. А спустя какое-то время рабочие выдвинули его продавцом в свой магазин. В стране разруха, голод — продавцами выбирали самых надежных, тех, кому верили. А потом Васю перевели во Ржев, затем в Москву. Обычная биография рабочих парней тех лет: работал, учился на рабфаке, стал коммунистом. Затем уже окончил Плановую академию, Комвуз. Рабочие фабрики «Москво-швей М 5» избрали Василия своим депутатом в Моссовет.
«И ты учись, дочушка, старайся, — писала мне мама в Херсон. — Что же теперь делать, раз уж полюбила свою авиацию и она тебе дается. Вы, мои дети, счастливы — счастлива и я. Вы в горе — горюю и я, ваша мать…»
Война с Финляндией ускорила наш выпуск. Программу обучения в школе резко сократили, закруглили и подвели к экзаменам. Их мы сдавали тоже в спешке. Нам даже обмундирование не сумели пошить — так и выпустили в старых гимнастерках и юбках, в каких курсантами были.
Мне дали направление в аэроклуб города Калинина — штурманом аэроклуба. На месте оказалось, что штурман там уже есть, а недоставало летчика-инструктора. Я согласилась с радостью, потому что очень хотела летать, и после проверки техники пилотирования была допущена к обучению учлетов.
Выделили мне группу в двенадцать человек. Ребята все разные и по общей подготовке, и по физическому развитию, и по характерам. Одно объединяло — любовь к авиации. Всем не терпелось поскорее закончить наземную подготовку и начать летать. Я их понимала.
Часто к нам на занятия приходил командир звена старший лейтенант Черниговец. В армии он был истребителем, в Осоавиахим его послали на укрепление инструкторских кадров. Черниговец действительно мастерски летал, хорошо знал математику, физику, легко объяснял громоздкие формулы по аэродинамике. Курсанты любили его за уважитильное к ним отношение. Очень помог и мне Петр Черниговец в подготовке моего первого аэроклубовского выпуска.
Для инструктора самостоятельный вылет его ученика — такое же событие, как собственный вылет. Помню, первым я выпускала в своей группе учлета Чернова. Уже получено «добро» от командира отряда, но я волнуюсь и прошу еще слетать с ним командира эскадрильи. Комэск сделал с Черновым полет по кругу да как закричит:
— Чего зря самолетный ресурс вырабатывать — выпускай!
С волнением взяла в руки флажки, как когда-то брал их инструктор Мироевский, и разрешила взлет своему первому ученику…
Всю группу я выпустила успешно. Ребята уверенно окончили программу полетов. А ко Дню Воздушного Флота принялись готовиться мы, инструкторы-летчики. Летали строем, выполняли пилотаж — в одиночку, парами, шестерками.
…В день праздника с раннего утра аэродром наш был готов к приему гостей. Толстым канатом отделены места для зрителей. Играет оркестр. Мы еще раз проверяем самолеты — все ли исправно, уточняем программу, и праздник начинается.
Наконец диктор объявляет о моем вылете. Я, помню, выполнила комплекс фигур высшего пилотажа над аэродромом, приземлилась и не успела зарулить, как мне говорят: «Твоя мама здесь».
Оказывается, узнав из областной газеты, что будет праздник, она приехала в Калинин и прямо с поезда — на аэродром. Мама, конечно, и корзиночку с гостинцами прихватила с собой. Устроилась за барьером на травке и стала смотреть, что же это делается в воздухе. Сидела спокойно до тех пор, пока не объявили мою фамилию. Тут она заволновалась, а когда я взлетела и принялась крутиться над аэродромом, с криком: «Дочушка, упадешь!» — бросилась на посадочное поле.
Дежурные привели маму в штаб. Выяснилось, о ком она так беспокоилась, и тогда начальник аэроклуба предложил ей покататься на аэроплане. Мама от полета категорически отказалась.
После выпуска курсантов нас, инструкторов, премировали поездкой на пароходе из Калинина в Москву — на сельскохозяйственную выставку.
…Плывем по матушке-Волге, любуемся красотами ее берегов, а затем — по каналу. Я впервые вижу шлюзы, удивляюсь и восхищаюсь этим сооружением.
Ну, вот и Москва. Идем дружно на выставку. Побывала я у своих на Арбате. Поговорили обо всем. Катя работает вязальщицей на трикотажной фабрике, Юрка учится в школе. Брат строит Норильск. В Москве уже действует метро второй очереди, и меня потянуло посмотреть «свою» станцию — «Динамо». Колонны ее облицованы самоцветным ониксом. Между колонн скамья, над нею в проеме барельеф физкультурника. Красиво!.. Метростроевцы возводят новые дворцы-на линии «Курская» — «Измайловская».
Пять дней мы гостили в Москве, а вернулись домой — принялись работать, да так напряженно, что не стало у нас даже и выходных дней.
Всю предвоенную зиму мы готовили летчиков по спецнабору из допризывников. Они были полностью освобождены и от работы на предприятиях, и от учебы в учебных заведениях. Аэроклуб выплачивал им стипендию. Мы же их к весне подготовили и почти всех рекомендовали на ускоренный выпуск в летные училища. Фактически у нас тогда было два набора — с отрывом от производства и без отрыва. Курсанты, занимавшиеся теорией без отрыва от производства, к полетам приступили летом — после выпуска спецнабора.
И вот тот памятный для моего поколения день: 22 июня 1941 года. Как правило, по воскресеньям в аэроклубе проводилась командирская учеба, а тогда нам дали выходной, и мы, целая компания инструкторов, отправились вдоль Волги за ландышами. Два авиатехника, две Марии — Никонова и Пискунова. Два инструктора-общественника — Тамара Константинова и Маша Смирнова.
Идем, любуемся светлыми нашими просторами, устав, присели на берегу. Мимо проплывают пароходы. Обычно с них летит музыка, а тут что-то тихо, непривычно как-то.
И вдруг слышим отчетливый голос диктора — над Волгой, эхом отдающийся в лесу: «Война!..»
Мы повернули назад, в город. Возбужденные, встревоженные — прямо к военкомату, но к военкому и не пробиться. Только в конце недели добились у него приема. Военком, устало прикрыв глаза, слушал нас молча, а мы, перебивая друг друга, старались передать ему наше непреклонное желание немедленно охать на фронт — защищать Родину.
— Я понимаю вас. Сам прошусь на фронт. Вчера был у меня ваш начальник аэроклуба — четыре рапорта подал. А кто, скажите, будет готовить летчиков для фронта? Вы подумали об этом? Так что идите и занимайтесь своим делом, а будет возможность приблизить вас к фронту — сообщу, в первую очередь.
Такая возможность вскоре представилась. Меня направили и Донбасс в распоряжение Сталинского аэроклуба. Документы мои оформляли в Москве, в Центральном аэроклубе, где новое направление объяснили просто: всех инструкторов взяли на фронт и летчиков там готовить некому.
Я охотно согласилась.
Провожала меня Муся Никонова, наш авиатехник. Пока я ездила в Москву, Калининский аэроклуб эвакуировался в тыл, а Муся осталась. Муж ее, танкист, был тяжело ранен и умирал в одном из госпиталей города. Муся не плакала, только красивое ее лицо с карими миндалевидными глазами и длинными ресницами осунулось, потускнело. А в другой палате тоже лежал танкист — без одной руки. Это был муж Татьяны Никулиной, с которой мы вместе учились в аэроклубе Метростроя. Она приехала к нему из Москвы, оставив маленькую дочку на попечение соседей. Война уже давала о себе знать — очень жестоко, порой непоправимо…
