замаскированные самоходки, танки, что противник, очевидно, подводит свои резервы. Вскоре с большим ожесточением опять загрохотали все огневые средства врага, обрушивая огонь на возвращающийся с разведки штурмовик. Летчик не оставался в долгу — он пикировал, и тогда яростно работали его пушки и пулеметы. Молниями сходили из-под плоскостей реактивные снаряды.
На станции наведения забеспокоились: почему разведчик вдруг ввязался в бой?
— «Висла-пять», кончай работу! — передали Ивану по радио и вдруг увидели, как штурмовик медленно, как тяжело раненный, стал разворачиваться на свою сторону.
Консоль его левого крыла была загнута вверх, в правом крыле зияла большая дыра, руль поворота сорван, а вместе с ним сорвана и болталась за хвостом антенна.
Все ниже и ниже опускался самолет Покашевского к земле. Иван старался перетянуть машину на свою сторону, не хотел умирать на вражеской. И он перетянул. Самолет тут же с грохотом рухнул на землю.
Группа за группой уходили в тот день штурмовики громить вражеские танки, о которых успел сообщить лейтенант Покашевский.
Первую шестерку повел Виктор Гуркин с воздушным стрелком Бердниковым.
Перед вылетом Виктор обратился к летчикам:
-Отомстим за наших боевых друзей — двух Иванов. Смерть фашистам! По самолетам!
За Гуркиным такую же группу повел Иван Сухоруков, а третью группу на танки повела я.
Мы выполнили боевую задачу — разгромили танковую колонну гитлеровцев. Каждая атака в этом бою была посвящена памяти товарищей, героев, отдавших жизнь за Родину.
Наш полк перебазировался. Теперь мы у польского городка Парчев. Хозяйка квартиры, в которой разместили меня и Дусю, каждый день встречает нас с кувшином молока. Она тут же, на крылечке, наливает по стакану и упрашивает выпить. Подходит хозяин, высокий гордый поляк в домотканой одежде, и тоже настаивает на угощении пани Юзефы. Отказать невозможно, особенно когда хозяева потчуют колобками из творога.
Однажды я вернулась с аэродрома одна. Хозяйка встретила меня испуганными глазами.
— Матка боска! Дева Мария! А где же паненка Дуся? — воскликнула в тревоге.
— Дуся задержалась на аэродроме. Она сегодня дежурная по штабу, — слукавила я, не глядя на польку.
Пани Юзефа засморкалась в свой фартук, стала поспешно вытирать глаза, а я поторопилась уйти из дома — на душе было неимоверно тяжко. В этот день Дуся Назаркина не вернулась из полета.
Вышло так, что наш комиссар, как мы по старинке звали замполита Швидкого, полетел на боевое задание на моем самолете. Ну и взял моего воздушного стрелка. Летчики, с которыми он летел, ведущий группы Бердашкевич по возвращении с задания доложили, что комиссар был подбит над целью, что он отвернул на свою сторону и больше его никто не видел.
Послали на поиски самолет, но Швидкого и Назаркину не нашли..
Только на следующий день к вечеру они вернулись в полк, измученные, но невредимые.
Оказалось, когда они были над целью, в мотор штурмовика угодил зенитный снаряд. Швидкий сумел развернуть машину и спланировать на нашу территорию. Машину он посадил ни болото, около озера. Еле выбрались…
— Анна Александровна!-обратилась ко мне Дуся. — Я только с вами хочу летать. Не отдавайте меня больше никому!.. — И я поняла, что неудачный полет с замполитом — причина ее тревожного состояния.
— Хорошо, Дуся, хорошо, — успокоила я ее, — только на Дмитрия Поликарповича не сердись. Такое ведь с каждым летчиком могло случиться. А летать, да еще и на земле столько неотложных дел выполнять — не всякому под силу.
Швидкий умело руководил партийно-политической работой в эскадрильях. У нас висели политические карты мира, возле которых частенько собирались однополчане — послушать своего комиссара. И тут как-то сама собой возникала непринужденная товарищеская беседа. Говорили и о фронтовых делах, и о новостях в нашей стране, за рубежом. В дни боевой работы замполит следил за выпуском боевых листков и требовал писать задачу дня, обязательно отмечать тех, кто отличился в бою. «Народ должен знать своих героев!» — любил повторять Дмитрий Поликарпович и сам жил нашими боевыми делами, заботами, делил радость побед, горечь потерь, поражений. В трудные минуты он лучше других умел поднять настроение людей.
Дуся после того неудачного полета с замполитом явно горячилась:
— Летать на боевые задания в полку есть кому. Пусть свои наземные дела утрясает!..
Я была не согласна с ней. На мой взгляд, когда политработник летает сам, он лучше понимает душу летчика, все трудности его работы. Случалось, вернется штурмовик с задания, еще не остыв от боя, — сам сильно пострадал, потерял товарища, — глядишь, что-то и нарушит на земле, порой допустит просто оплошность — его прорабатывать! А как бывало обидно пилоту, когда его не понимали да еще и указания давали по технике пилотирования, ничего не смысля в этом. Нет, нашему штурмовому полку очень повезло, что замполитом у нас был боевой летчик.
20 августа 1944 года с утра боевых заданий у нас не было. По традиции мы собирались отпраздновать ваш авиационный праздник — День Воздушного Флота, и комбат Белоусов предложил для этого мероприятия имение князя Желтовского.
Совсем недавно в этом имении состоялось совещание летчиков нашей дивизии с истребителями. Речь шла о взаимодействии, вопросах прикрытия нас, штурмовиков, о взаимной выручке, тактическом мастерстве авиаторов. От нашего полка выступал майор Карев, замещающий командира. Он отметил, что истребители прикрытия, зорко смотрят за нашим воздушным противником, умело отражают атаки па штурмовиков, но бывает, не разгадав замысла немцев, вступают в бой с отвлекающей группой, в то время как другая безнаказанно нападает на нас…
Поправляя китель с двумя орденами Красного Знамени, начал свое выступление начальник политического отдела дивизии подполковник Дьяченко:
— Мы проанализировали боевые действия наших полков. Получается вот что: от огня зенитной артиллерии противника мы потеряли больше самолетов, чем от истребителей…
Мне тогда тоже предоставили слово, и для примера я рассказала о боевом вылете четверки, которую водила на подавление техники и живой силы противника в районе Пулавы. Пока мы работали над целью, делая заход за заходом, истребители прикрытия увлеклись в стороне боем с группой «мессершмиттов». Мы уже закончили работу, отошли от цели, и тут на нас набросилась поджидающая свора «фокке-вульфов». Трудно бы пришлось моей четверке, не появись два Ла-5. Откуда-то сверху они свалились на головы «фоккеров» и так решительно вступили с ними в бой, что двух гитлеровцев вскоре сбили, а другие два задымили и пошли на свою сторону.
— Мне как женщине, — заметила я, — неудобно просить мужчин не покидать меня. И уж тем более досадно, когда меня бросают.
— Это ты зря прибедняешься, — зашептал мне Миша Бердашкевич, когда я села. — Помнишь, как на Тамани тебя оберегали наши истребители? Даже приказ по армии о «болтовне в воздухе» был написан и пример там приводили: «Анечка! Не ходи далеко…»
Действительно, случай такой был. Это когда я повела группу на косу Чушка и решила зайти на цель с тылу. Ведущий истребитель прикрытия Володя Истрашкин подумал, что я заблудилась, и несколько галантно, на старинный манер завел со мгой разговор по радио.
Совещание наше в имении князя продолжалось часов пять. Дом Желтовского в Мелянуве стоял посреди парка. Широкая мраморная лестница вела на второй этаж в зал. Все было сохранено так, будто хозяева сейчас вот выйдут к гостям. Даже слуги еще не разбежались и о князе своем говорили, как о герое. Оказывается, фашисты казнили его два месяца назад в Варшаве.
Что там герой был этот князь Желтовский, мы, летчики, не задумывались, не вникали: князь — он и есть князь. И под руководством комбата Белоусова готовились отметить и барском доме свой праздник. Настроение у всех было приподнятое. Летчики вообще удивительный народ! Только что смотрели смерти в глаза, а сейчас вот шутят, смеются, словно и не они летали в огонь, не им лететь. И это не бахвальство, уж я-то знаю. Презрение к смерти? Тоже нет. Страх присущ всем людям. Только вот подавлять его могут не все. Среди своих однополчан я ни разу не встречила растерянности в бою, не видела на лицах летчиков и стрелков следов обычной человеческой слабости. Они умели себя защищать от этого улыбкой, шуткой,
