— Маловато войска…
— Эвакуировался аэроклуб, товарищ майор, — оправдывался старший лейтенант, — но ведь орлов привез!
— Орлов? — переспросил майор, — и как-то подозрительно, искоса посмотрел на меня.
Только сейчас я заметила на груди командира орден Красного Знамени и обрадовалась: значит, боевой, значит, никак нельзя упустить случая, и тут же бодро отрапортовала:
— Бывший инструктор-летчик Калининского аэроклуба Анна Егорова прибыла в ваше распоряжение…
— Так ведь нет еще приказа женщин на фронт брать.
— А разве для того, чтобы сражаться за Родину, обязательно нужен приказ?
— И то верно… — майор пристально посмотрел на меня.
— Документы, Егорова, при вас? — голос майора звучал обнадеживающе.
— Так точно!
Я быстро выложила на стол летную книжку, паспорт, комсомольский билет и направление в Сталинский аэроклуб. Внимательно познакомившись с документами, майор обратился к находящемуся здесь же капитану:
— Грищенко! Завтра проверьте у Егоровой технику пилотирования.
Я перехватила взгляд Листаревича. Довольный «вербовщик» подмигнул мне, дескать, все в порядке — считай себя пилотом 130-й отдельной авиаэскадрильи связи Южного фронта.
Заместитель командира 130-й ОАЭС Грищенко для проверки моей техники пилотирования избрал маршрут: хутор Тихий — Симферополь. Полет прошел благополучно и я получила «добро». Позже, когда я уже прижилась в эскадрильи связи, мне рассказали, что Петр Игнатович Грищенко, в прошлом летчик истребитель, после аварии был списан с летной работы, но началась война, и он добился назначения летчиком в 130-ю ОАЭС. Летал замкомэск смело, ему поручались самые ответственные задания.
Как-то в 1942 году под Лисичанском самолет Грищенко перехватили четыре «мессершмитта». Петр так умело и отчаянно маневрировал на своем беззащитном «кукурузнике», что фашисты ничего не могли с ним сделать и убрались восвояси. Правда, лейтенант на изрешеченном самолете не долетел до аэродрома — сел на болото и скапотировал. Наши бойцы помогли вытащить машину, летчик сам отремонтировал, выполнил задание и вернулся в эскадрилью. Докладывая о случившемся, бывший летчик — истребитель признал: «Оказывается, и У-2 самолет! Правда, стрелять не из чего, однако на таран идет запросто…»
Вот такую машину и получила я на третий день пребывания моего на фронте. Не скоростной истребитель, не пикирующий бомбардировщик, а просто У-2. Самолет, с которым связывала меня уже долголетняя служба, самолет, который в годы войны пережил свое второе рождение, и стал называться По-2 по имени своего конструктора — Поликарпова. Самолет, который заслужил славу и восхищение им фронтовиками и ненависть врага.
Природное чутье или все от бога?
Фронтовики помнят, как этот нехитрый биплан получал самые неожиданные, порой слишком громкие, порой иронические, но всегда добрые названия. Для пехоты он был старшиной фронта, партизаны за его невероятную способность совершать посадки на «пяточках» прозвали У-2 «огородником» или «кукурузником», а опытные пилоты почтительно именовали юркий самолет «уточкой». Но суть не в названиях. У-2 честным ратным трудом добывал себе славу: перевозил раненых, доставлял почту, летал на разведку, бомбил гитлеровцев по ночам. Его считали лучшим видом фронтового транспорта генералы и маршалы, военные корреспонденты и врачи. Необычная маневренность, неприхотливость в эксплуатации и простота в управлении позволяли проводить на «кукурузнике» такие операции, которые быстроходным и тяжелым самолетам были попросту недоступны.
Казалось бы, не хлопотно было летать на У-2 с приказами, на розыски частей, разведку дорог, с фельдъегерями да офицерами связи. Но какие неожиданности и опасности таила в себе эта будничная работа! Пишу вот «будничная», а сама думаю: какая же она будничная, если все полеты к фронту на оперативную связь, с секретной почтой, полеты в тыл врага по справедливости считались боевыми вылетами. Нашу эскадрилью не случайно дважды представляли к званию «гвардейская», но слишком уж мало было подразделение. Только в 1944 году 130 ОАЭС было присвоено почетное наименование Севастопольской.
Однако вернемся к сорок первому.
Фронт отступил на восток… Наращивал с каждым боем сопротивление врагу, наши части все же оставляли позиции. В условиях отступления порой терялась связь между соединениями. А нет ничего хуже потери управления. Чтобы восстановить его, чтобы получить необходимые сведения или отдать нужный приказ вот и поднимались в воздух летчики эскадрильи. Вылетали и в дождь, и в туман в любую погоду.
… 21 августа я получила задание лететь в штаб 18-й армии. Мне назвали примерный наследный пункт, где должен был находиться этот штаб, а там уже предстояло уточнить его месторасположение. По маршруту полета было много гитлеровских истребителей. Зазеваешься — тут же срежут. Командир эскадрильи предупредил меня об этом.
Помню погода была преотличной, самой августовской, и в другое время я бы радовалась такому обстоятельству, но сейчас… В ясном небе «кукурузник» беззащитен перед фашистскими ястребами. Не уйдешь от них скорости. Да и фанера — не броня, от пуль не защита. Одно спасение — нырнуть к земле, распластать крылья над самой пожухлой травой и лететь так низко, чтобы слышать, как шасси косит степной ковыль.
И вот лечу на бреющем. Часто поглядываю на компас, часы, карту, слежу за землей — она совсем рядом, под крылом. Радуюсь, что опознаю мелькающие внизу хутора — время их пролета точно совпадает с расчетным. Хорошая, конечно, штука компас, но я не очень-то с ним дружу, мне больше нравится сличать пролетаемую местность с картой, да и работая инструктором-летчиком, редко приходилось летать по маршруту, мало было «слепых» полетов — в облаках ночью, где всецело доверяешься приборам. Когда под крылом самолета перестали мелькать хутора, балочки и потянулась обнаженная степь, в голову полезли тревожные мысли: а вдруг этот компас врет?.. Может быть, девиация на нем не устранена? Вот уже, кажется, меня сносит с курса вправо, нет, похоже, влево. «Верь компасу, верь… Он приведет, куда нужно… — твержу себе, — он не подведет». Вижу две приближающиеся точки. «Мессершмитты», мелькнула догадка. Точно — они. Уже пронеслись над головой, нагло выставив на показ пауки свастики. Дали очередь и унеслись куда-то. Но тут же вернулись. Видимо жаль было упускать беззащитную добычу. Помню, перекрыли мой У-2 своими тенями, а большего сделать не смогли. Так и ушли… Вздохнула я с облегчением: теперь опять можно все внимание обратить на быстро мелькавшую под машиной землю: как бы ориентировку восстановить. Вот оно село, где находится штаб 18-й армии. Увидела и маленькую площадку с тремя самолетами У-2 — звено связи штаба армии, там и села. Пассажир мой — капитан Днепровской флотилии ушел в штаб, я должна была его ждать. Тем временем летчики из звена связи армии заправили мой самолет горючим, угостили арбузом и рассказали обстановку на этом участке фронта.
На обратном пути я ослабила внимание, за что тотчас же была наказана: все вдруг перепуталось, все перемешалось в голове. Начала я беспорядочно метаться в разные стороны в поисках какого-либо заметного ориентира, но внизу молчаливо лежала только безлюдная степь… Немного успокоившись, взяла курс на восток и полетела по компасу. Вижу — железнодорожная станция. Хочу прочитать название, но мне это не удается. Тогда принимаю решение приземлится и уточнить. Был такой метод восстановления ориентировки — опросом местного населения. Оказалось, станция Поровка. Хутор Тихий от нее находился совсем недалеко, и я благополучно вернулась на аэродром.
На аэродроме комэск Булкин, хмуря брови, спросил:
— Почему так долго летали?
— Задержалась с вылетом в армии, — слукавила я.
