выбывшего из игры Рассадина курировать «южносибирский проект».
Уже ближе к вечеру в офис Бекмарса позвонила одна важная птаха.
Хорхоев слышал о существовании этого человека, но видеться с ним пока не доводилось. Номинального руководителя нефтяного холдинга – де-юре президентский пост, если только не случится окончательного краха, Бекмарс займет уже в начале осени – побеспокоил некий Михаил Фейгелевич, выходец из Союза, эмигрировавший за океан в начале восьмидесятых, теперь гражданин США и высокооплачиваемый сотрудник одной прелюбопытной штатовской фирмы, недавно основавшей свое представительство в Москве.
Речь идет о широко известной ныне корпорации «Халлибертон», которая засветилась не только в связи с событиями вокруг затонувшей в Баренцевом море АПЛ «Курск», но и в еще большей степени, правда, исключительно среди специалистов, в связи со своими настойчивыми попытками внедриться в перспективный российский сектор нефтегаза.
Фейгелевич, сославшись на конфиденциальный характер темы, которую он хотел бы обсудить с господином Хорхоевым, предложил встретиться для разговора где-нибудь в удобном месте. Даже та отрывочная информация, какой Бекмарс располагал о деятельности «Халлибертон» в России, – ему было известно, к примеру, что эта корпорация является генподрядчиком Тюменской нефтяной компании по проекту реабилитации Самотлорского месторождения, входящего в десятку крупнейших в мире, – а также о людях, стоящих за этой компанией в Америке, оказалась вполне весомой, чтобы он без колебаний согласился на встречу.
Уже спустя полтора часа они ужинали вдвоем в отдельном кабинете в тихом и уютном московском ресторанчике. Фейгелевич, энергичный сорокадвухлетний делец, с внешностью одессита и цепким взглядом налогового инспектора, вначале, сделав печальное лицо, пособолезновал Бекмарсу, не преминув заметить, что трагическая гибель Руслана Хорхоева в полном расцвете сил, в преддверии подготовленных всей его жизнью по-настоящему крупных свершений – это их «общая потеря». Затем, дав понять, что преждевременная кончина президента «Альянса» ничего не меняет в их совместных далеко идущих планах, – Бекмарс, надо заметить, был в полном неведении, о чем идет речь, хотя на всякий случай виду не показывал, – он сказал, что его фирма, тщательно выполнявшая ранее все конфиденциальные договоренности с ныне покойным президентом компании господином Хорхоевым, теперь готова продолжить переговоры с его правопреемниками.
Циферблат наручных часов «Роллекс», красующихся на запястье левой руки Бекмарса, показывал ровно шесть утра. Он специально решил наведаться к отцу в его загородный дом с утра пораньше, поскольку, во-первых, отец всегда встает с петухами, и если соглашается обсуждать какие-то важные темы, то только в эти утренние часы, – после полудня он уходит в себя, как черепаха в свою толстую вековую скорлупу, и до него уже не достучаться, – а во-вторых, сам Бекмарс хотел иметь достаточный запас времени для того, чтобы уговорить старика принять участие в намеченном на завтра, на одиннадцать часов утра, важном мероприятии.
Движение по Носовихинскому шоссе в этот ранний час было не слишком оживленным. Шестисотый «Мерседес», за рулем которого сидел Артем Хаванов, в прошлом сотрудник Федеральной службы охраны, числящийся нынче в штате СБ хорхоевского холдинга, миновал Кучино и, не достигнув окраины Желдора, свернул налево, через переезд к лесному массиву, который простирается до самой Балашихи.
Проехав километра полтора по дороге, проложенной в этом смешанном лесу, «мерс» оказался на окраине небольшого поселка, где наряду с сохранившимися еще с советских времен деревянными, преимущественно в два этажа, дачами высились и недавно построенные особняки, в два, три и даже четыре этажа – большей частью, кстати, прекрасно вписанные в местный ландшафт, в котором преобладали бронзовостволые высоченные сосны.
У одного из таких особняков Хаванов мягко притормозил – но не у самих ворот, как сделал бы непосвященный в некоторые особенности хорхоевского семейства человек, а чуть сбоку.
– Я тебя рано сегодня поднял, Артем, так что можешь пока прикорнуть, – распорядился Бекмарс, прежде чем покинуть салон «мерса». – Даже не знаю, сколько я там пробуду… В любом случае, не вздумай курить в машине, потому что старик не выносит табачного дыма!
Овдовев в девяносто втором году, Искирхан Хорхоев переписал свою четырехкомнатную квартиру на Кутузовском проспекте на младшую дочь – Мадина, кстати, с мужем и четырьмя детьми перебралась пару лет назад на жительство в Турцию, – сам же поселился в своем загородном доме, недавно возведенном на месте стоявшего здесь прежде невзрачного и ветхого деревянного строения.
Так получилось, что дети и внуки жили отдельно от патриарха (впрочем, близкие в последнее время называли его промеж себя Старик или же употребляли давнее еще прозвище Хан). Бекмарс, например, имеет квартиру в столице, но тоже предпочитает жить со своей семьей за городом – у него есть свой дом в поселке Жаворонки. Ильдас, наоборот, живет с семьей в Москве, хотя и у него есть дом за городом, возле Истринского водохранилища – младший брат, впрочем, очень мобилен, у него множество идей и проектов, поэтому дома его застать практически невозможно…
Поэтому в одном доме с Ханом в последние годы живут почти посторонние люди. Если пятидесятидвухлетнюю Зулейку с большой натяжкой еще можно числить за родственницу, – седьмая вода на киселе, но родом она из тех же мест, что и отец, из Толстой-Юрта, – то остальные трое таковыми и вовсе не являются. Абдулла учился у отца, когда тот преподавал в «керосинке», то бишь в Институте нефтегазовой промышленности имени Губкина. Один из сравнительно небольшого количества чеченцев с высшим образованием, кто не купил свой диплом, а добыл его напряженной учебой. Точно таким же жадным до знаний – правда, ему все давалось легко, без напряга – был в свое время Руслан. Как и его старший брат, Бекмарс тоже по образованию нефтяник… Но он, признаться, не сильно перегружал себя в годы учебы в грозненском Нефтяном институте, многие преподаватели которого хорошо помнили профессора, доктора химических наук Искирхана Хорхоева, заведовавшего здесь кафедрой в шестидесятых годах, – большинство из них, чеченцы и русские, сами были студентами у Хана. Потом, когда отца забрали в союзное министерство, и позже, в восьмидесятых, когда он вернулся к преподавательской деятельности уже в стенах «керосинки», Искирхан Хорхоев постоянно наведывался на грозненские промыслы, где многое было сделано его руками и руками его многочисленных учеников, – он бывал наездами в Чечне вплоть до наступления тех времен, когда такие, как он, его древнему народу стали более не нужны…
Что касается Ильдаса, то у него целых два диплома о высшем образовании. Один он купил в Чимкенте, где он родился и где их семья долгие годы, до возвращения в Грозный в шестидесятом, провела в казахстанской ссылке. Второй диплом он оформил уже здесь, в Москве, хотя в учебных корпусах Лестеха в Тарасовке, который он вроде как закончил, кажется, ни разу и не побывал… Да и когда ему было всерьез учиться, если он смолоду был при деле: то цеховиков охранял, а потом их же с такими же отчаянными сорвиголовами «разводил» на бабки, то организовывал «шарашкины» бригады, которые брались исполнять «левую», но хорошо оплачиваемую работу, то, заметно возмужав, курировал в Тольятти одну из существовавших на ВАЗе «чеченских» линий, имея под рукой целую бригаду вайнахов, родившихся преимущественно, как и он сам, в Казахстане, в годы ссылки…
Так вот… Абдулла, к которому Хан относится как к собственному внуку, на редкость грамотный вайнах. Ему чуть за тридцать, до сих пор не женат, по-собачьи предан старику, является в последние годы его секретарем и ближайшим помощником. Двое остальных появились в этом доме лет пять или шесть назад. Они беженцы из Чечни… Их дом в Катаяме (это пригород Грозного) накрыло авиабомбой. Из всей родни остались двое: Фатима, дочь бывшего директора Грозненского крекинг-завода, которого Хорхоев- старший хорошо знал, и ее сын, которому в ту пору было лет шестнадцать… Зулейка и Фатима с утра до вечера хлопочут по дому, потому что кроме четырех «приживальщиков», уже прописанных здесь на
