погиб на Даманском… В седьмой квартире кража была большая, году в восемьдесят седьмом, все вывезли… Про восьмую не помню ничего… Из девятой семья подалась в Израиль, а старики не поехали…
И так про весь дом. С участковым повезло. Теперь только не промахнуться. И благо мужик он свой и понятливый, можно прямо в лоб, не ходя вокруг да около:
— Вернемся к убийству девушки из четырнадцатой квартиры. Вы как-то бегло вспомнили.
— Потому что как раз в госпиталь угодил. Нарвался на одного дурака. Так что не очень в курсе. Четырнадцатую сдавали, жила там молодая женщина, все тихо. И вдруг нашли задушенную. Говорят, подушкой…
…Юрьев поднимается по лестнице и звонит в четырнадцатую квартиру. Не открывают, не отзываются. Он рассматривает другие двери на лестничной площадке. На одной — старый почтовый ящик с пожелтевшими наклейками: «Правда», «Советская Россия», «Вечерняя Москва».
На звонок отпирает седой мужчина, сохранивший выправку.
— Я из Министерства внутренних дел, — Юрьев показывает удостоверение.
Седой охотно впускает гостя, и они беседуют в комнате, обставленной по среднему уровню восьмидесятых годов.
— Еще бы не помнить! — словоохотливо частит мужчина. — Я рад вам помочь. Сам в органах служил, закончил в охране Белого дома. До самого девяносто третьего. Второго октября спустился к нам Руслан Имранович и говорит…
— Простите, ближе к делу.
— Да-да, понимаю, насчет убийства. Эта девушка… собственно, женщина очень была приятная. Кажется, Вероника по имени. Квартиру ей снимал какой-то богатый человек. Приезжал на белой «Волге», машина его ждала.
— Это он? — Юрьев затаивает дыхание.
Мужчина старательно изучает фотографию Коваля.
— Н-не знаю.
Не получилось, жаль.
— Вы его не видели?
— Видел, конечно. Но как-то все со спины. Впрочем, для убийства это не важно. Ее же убила подруга. Польстилась на драгоценности, которые Веронике дарил ее… кавалер.
— Откуда это известно?
— Жена ходила на суд. Любопытство человеческое.
На ипподроме кончаются заезды. Ландышев в хорошем настроении — игра была удачной. Руслан ловит удобную минуту:
— Босс, хочу вам информацию продать.
— Деньги занадобились?
— Проигрался. Завтра срок платить. Все собрал, всех обежал… и не хватает.
— Сколько не хватает?
— Тридцать пять кусков.
— Рублей?
— Баксов.
— Хорош! Ты соображаешь, какие сейчас дела после дефолта?
— Любые условия, босс! Плохим ребятам проигрался… Карточный долг не отдать — замочат, это законно, по понятиям.
— Чем же ты торгуешь за тридцать пять тысяч? — небрежно, даже брезгливо спрашивает Ландышев, то ли заранее сбивая цену, то ли не интересуясь предложением.
— Кое-что… про третейского судью, — Руслан вздыхает, говорить ему очень не хочется.
— Да-а? — оживляется Ландышев. — Он мне, падаль такая, обзвонился. То ему представь, это представь. Хорошая компра?
— Мокруха за ним.
— Да ну?! — радостно ахает Ландышев. — Пойдем-ка сядем… Откуда сведения такие?
— Десять лет назад я у него шофером работал. Он тогда был Коваль Олег Иваныч. И имел крутой бизнес.
— Какой?
— Рядовые люди, как я, этого не знали, — врет Руслан; про наркоторговлю он умалчивает из осторожности, чтобы не дать Ландышеву козыря против себя самого.
Киснут на солнце охранники. Им сидеть не положено, они в карауле. Руслан делает одному из них знак немного отодвинуться, чтобы не услышал чего, и продолжает рассказывать. Решительные слова произнесены, теперь уже легче идет.
— Эта Вероника красавица была. Без косметики. Лет девятнадцать-двадцать. Мы думали, свадьба будет…
— Давай ближе к мокрухе, — торопит Ландышев. — Без лирики.
— В тот день они на кладбище были, где мать его похоронена. Потом поехали к Веронике домой. Я, да еще один охранник, стоим на улице, ждем. Минут через сорок Олег Иваныч выходит чуть не бегом, весь не в себе. Отпихнул нас от машины и один умчался… Совершенно на него непохоже, он человек железный.
— Ну-ну, не тяни. — Ландышеву не по нутру любая похвала в адрес Коваля.
— Мы подождали, подождали, что делать, не знаем. И я поднялся к Веронике узнать, обещал он вернуться или нет. Гляжу, дверь не захлопнута. Зашел. Она на кровати мертвая… Наша Катерина на нее смахивает.
— Вон что! Ну, дальше.
— Только я спустился к машине, гляжу, Вероникина подруга в подъезд идет. И стукнуло мне в голову: решил сдать ее вместо Олега Иваныча. Позвонил по 02, что в четырнадцатой квартире убийство. И ее на месте застукали.
— А чего ты его выгораживал? — опять недоволен Ландышев.
Но Руслан, выдав тайну Коваля, не переступает какого-то последнего рубежа порядочности — что было, рассказывает, но напраслины на прежнего босса возводить не желает:
— Да он как хозяин хороший был. Мы его все любили.
— За что же он ее такой хороший?
— Я думаю, тут вот какое дело. В тот день милиция в офис нагрянула. Всех повязали. Думаю, Вероника заложила. А Олег Иваныч узнал. И наказал, хотя любил.
— Мы его любили, он ее любил, он ее убил. Шикарная история! — Ландышеву даже не сидится от удовольствия. — Чего ж ты раньше молчал?
— Да так… — уклоняется Руслан.
— Его, значит, тогда не нашли?
— Скрылся. Его и на суде никто из наших не продал.
Один Руслан предатель… И хоть уговаривает он себя, что Олег Иванович ему никто, но мерзко на душе, слов нет. Единственное утешение, что ни в какую милицию-прокуратуру Ландышев не стукнет. Сам попытается на Коваля наезжать. Наверняка. Ну уж тут Олег Иванович авось отобьется. Не знает Ландышев, с кем связался.
У Валентины Николаевны брови ползут вверх, когда снова появляется в юрисконсультации Коваль. О чем он говорит? Что намерен делать с ненормальным юношей?
— Я уеду, а потом вернусь и заберу его, — втолковывает Коваль. — Вы подготовите все документы. Вот справка, что Хомутов нуждается в лечении за рубежом, выписка из истории болезни. Это мой факс для связи.
Валентина Николаевна в затруднении.
— Значит, не усыновление?
— Опекунство.
— Задача, знаете, нестандартная…
— Все — вопрос денег, — и Коваль прибегает к универсальному аргументу в виде пачки долларов.
…На улице его радостно встречает ожидавшая Катерина: полчаса не видала и уже соскучилась.
У Коваля радикально испортилось бы настроение, знай он, что происходит в интернате. Туда добирается Канделаки, угощает санитара сигаретой, обучает пускать дымовые колечки, и минут восемь спустя очарованный санитар сообщает, что ему известно о Дяде, и указывает, где найти главврача.
На Канделаки — стараниями Томина — отличный фирменный костюм из гардеробной оперслужб, галстук долларов за сто, итальянские туфли, тесноваты, но шикарны. Иначе по его легенде одеться нельзя.
И все же главврач встречает посетителя с долей настороженности.
— Я из инюрколлегии, — представляется Канделаки. — Это я вам звонил. Наследство из-за рубежа.
Диковинный для главврача случай, даже какой-то… неблагонадежный.
— Да, я помню. О ком же речь?
— О Хомутове. Михаил Хомутов.
— Ах, так?.. Десять лет никто о нем слова не спросил, и вдруг со всех сторон! Прямо ажиотаж.
— Им еще кто-то интересуется?
— Один приезжий из Австрии. Хочет взять к себе.
— Ай-я-яй! Уже пронюхали!
— То есть вы думаете… — ошарашен старик. — Наследство большое?
— Вполне достаточное для ажиотажа. Дальний родственник в Чикаго отдал Богу душу. Владелец заводов, домов, пароходов.
— Невероятная история!
— Что вы! Бывает и похлеще! — на ходу сочиняет Канделаки. — По сорок лет от людей ни звука, и вдруг… Например, тетка завещала имущество первому ребенку своей племянницы. Мы тут годами ищем этого ребенка, парижский капитал обрастает процентами. Наконец находим. И что оказывается? Племянница родила тройню. Кто первенец? Они теперь между собой судятся. Как зовут этого австрийца?
— Иванов не Иванов… что-то похожее… Но ведь Хомутов совершенно неспособен распорядиться никаким имуществом.
— Потому и появляются помощники. Визитку он не оставил?
— Нет. Выходит, охотится за наследством?
