отблагодарить вас за оказанную тогда помощь.
— Конечно, почему бы и нет? — благодушно ответил вошедший.
Наступила напряжённая тишина. Крушина, Зильберштейн, Шая, сами не зная почему, почувствовали себя зрителями на драматическом спектакле.
— Моя фамилия, — сказал пан в котелке, — Дробняк, Йонаш Дробняк. Как видите, пан председатель, моё имя в чём-то символично. — Эти слова сопровождались такой непонятной улыбкой, что в сердце Филиппа Мериноса закралось неясное, более того, странное чувство суеверного страха.
— Дорогой пан Дробняк, — сказал Меринос, — на следующей неделе я охотно встречусь с вами за чашкой кофе и постараюсь принести вам что-нибудь на память в знак благодарности за помощь. — По мере того как он произносил эти вежливые слова, Меринос постепенно успокаивался. «Что за наваждение, — подумал он, — этот идиотский страх. Это же всего-навсего симпатичный старик. Ничего он не знает, ничего не слышал». — А сейчас… — улыбаясь, закончил Меринос, — я, видите, очень занят. Работа, работа, дорогой друг. А может быть, вы скажете, что вам нужно, уважаемый пан Дробняк?
Йонаш Дробняк улыбнулся, извиняясь, часто заморгал, после чего слегка поклонился Мериносу и остальным присутствующим. Затем медленно сунул руку под пиджак, будто бы в карман, где обычно носят в целлофановой обёртке удостоверение личности.
— Мне прежде всего нужно, — слегка гнусавя, взволнованно сказал он, — чтобы вы все подняли руки вверх и спокойно повернулись к стене!
С этими словами он вытащил из-под мышки огромный сверкающий браунинг типа «гишпан 9», проявив ловкость и сноровку, свидетельствующие о его умении пользоваться этим оружием, и обвёл дулом комнату, не пропуская никого из присутствующих. Одновременно он отступил на шаг в сторону, чтобы не стоять напротив двери.
Эффект, произведённый его словами и действиями, превзошёл все ожидания. Шая первый поднял обе руки, его светлые глаза отчаянно забегали, худощавое лицо побледнело, однако было видно, что он ни на секунду не перестаёт думать над тем, как бы изменить положение. Зильберштейн застыл с широко раскрытым ртом, лоб его заблестел от обильно выступившего пота; он поднял руки вверх с невероятно изумлённым видом. Медленнее всех поднимал руки Филипп Меринос; его лицо потемнело, шея вздулась, глаза от злости налились кровью — было очевидно, что он и не думает о капитуляции. С него в особенности не сводил внимательных глаз Йонаш Дробняк: вежливый взгляд посетителя мгновенно сменился быстрым, суровым взглядом человека, он которого ничто не ускользнёт.
Всех поразило поведение Роберта Крушины. Он не поднял рук вверх. Сделал два не слишком торопливых Шага и стал возле Дробняка так, что дуло револьвера упёрлось в его, Крушины, живот; затем, склонившись над Дробняком всей своей могучей фигурой, растопырил пальцы правой руки, захватил ею без особого труда лицо Йонаша Дробняка и произнёс почти без злости, скорее насмешливо- снисходительно:
— Ах ты… блоха! — слегка толкнув его левой рукой.
Йонаш Дробняк, будто выброшенный из катапульты, полетел в угол комнаты и упал, опрокинув кресло; падая, он в панике закрыл глаза. Через минуту, живописно лёжа в углу, Дробняк осторожно приоткрыл глаза, удивлённо посмотрел вокруг и спросил:
— Мы ещё здесь? — словно не веря в этот очевидный факт, затем осторожно потрогал карманы. Успокоившись, он с упрёком заметил:
— Это не по правилам, пан Крушина. Так не делают. Очень жаль, что вы действуете не по правилам. Если кто-то говорит: «Руки вверх!», нужно спокойно поднять руки. Как в книжках и фильмах.
Меринос от удивления лишился дара речи; он не знал, смеяться ему или остерегаться револьвера, ещё торчащего в правой руке Дробняка. Дилемму снова решил Крушина. Он сделал два шага по направлению к лежавшему Дробняку, внезапно наступил ему на руку и прижал её к полу. Гримаса боли исказила жёлтое, мгновенно посеревшее лицо лежащего, из повреждённых пальцев выпал револьвер. Теперь Шая и Зильберштейн бросились в угол, и град ударов и пинков посыпался на Йонаша Дробняка. Крушина наклонился, поднял револьвер и отдал Мериносу.
— Оставьте его! — крикнул Меринос, и минуту спустя Йонаш Дробняк, с окровавленным, посиневшим и распухшим лицом, в полуобморочном состоянии стал тяжело подниматься на колени. Шая всё время держал его за лацканы разорванного пиджака.
— Что с ним делать, шеф? — спросил он, зловеще шепелявя; его глаза сузились и превратились в какие-то кривые щёлочки, в которых затаилась звериная жестокость.
Меринос играл револьвером.
— Пока ничего, — буркнул он, — спрячем как его следует. А завтра отдадим гражданину Кудлатому. Тот поговорит…
— Пан председатель! — отчаянно крикнул Крушина. — Этот человек спас вам жизнь, а вы хотите отдать его завтра Кудлатому? Так нельзя!
— Именно потому, что спас, — натянуто улыбнулся Меринос, — мы отдадим завтра, а не сегодня. Это и будет ему наградой.
— Ведь мы уже обезвредили его, — жалобно ныл Крушина, — он получил по рёбрам — будет ему наука. И хватит с него!
Йонаш Дробняк стал на колени и тяжело опёрся о стену. Его распухшие, в кроваво-синих ссадинах губы задрожали.
— Панове, — с усилием вымолвил он, — если вы не выпустите меня до завтра, за мной сюда придёт ЗЛОЙ. Завтра ЗЛОЙ распечатает конверт с подробным адресом и описанием места, где я сейчас нахожусь.
Рука Шаи невольно отпустила отвороты разодранного пиджака. Зильберштейн как-то по-клоунски скривился. Лицо Мериноса перекосилось от гнева.
— Ах, вот ка-ак? — пробормотал он побелевшими губами, — так-то? Ну, тогда будь спокоен, сукин сын. Твой ЗЛОЙ завтра уже ни за кем не придёт. Прекратит свои посещения. На этот раз… навсегда! — он неожиданно резко отвернулся и крикнул Крушине:
— Роберт, открой!
Крушина подскочил к одной из стен, повернул ключ в покрытой лаком белой двери и открыл её: там оказалось нечто похожее на шкаф — он был неглубок, но вместо пола на дне чернело какое-то отверстие. Одним рывком Меринос швырнул Дробняка в шкаф, повернул ключ и спрятал его в карман. Из-за двери послышалось глухое шуршание падающего тела.
3
Шляпы, пуловеры, носки, женское бельё, красиво сложенные шарфики и мастерски завязанные галстуки, тенниски, развешенные на никелированных прутьях, полные платьев, пальто и костюмов стеклянные шкафы — всё это заполнило огромные низкие залы.
Шая быстро и ловко лавировал в плотной толпе покупателей. На трубах центрального отопления, протянувшихся вдоль фронтальной стены, сидели пятеро парней в цветных клетчатых рубашках, с напомаженными и начёсанными на лоб чёлками; на их лицах было скучающее выражение.
— Как дела? — спросил, подходя, Шая.
— Тошно, — ответил один из сидящих.
— Была бы сейчас водка, никто бы не удержал меня здесь, — тяжело вздохнул другой, — и гроша ни у кого из нас нет, хоть иди работать.
— Спокойно, ребята, спокойно, — беззубо улыбнулся Шая, — только без паники. К вам пришёл добрый дядя, то есть я. Ещё сегодня вам перепадёт по несколько злотых, а завтра каждый получит билет на матч.
Лица парней прояснились. Шая наклонился к ним, все сбились в тесную кучку, откуда слышался его шепелявый голос. Через минуту он направился к выходу. Задержался перед огромным, во всю стену, зеркалом. В зеркале отразились фигуры парней в пепельных куртках, сидящих напротив, на
