— Наверное, я таки пойду на матч, — Гальский поднялся с дивана — это был огромный, обитый тёмно-зелёным плюшем диван, в стиле эпохи Молодой Польши.
— Никуда ты не пойдёшь, — бросила Марта; она встала из-за стола и села на диван. — Ты ещё слаб для таких прогулок.
— Ты так думаешь? — с упрёком сказал Гальский. В его голосе слышалось нетерпение.
— Снова начинаешь? — строго произнесла Марта.
— Такой матч бывает раз в десять лет, пойми, — волновался Гальский. — Мои аргументы до тебя не доходят.
Марта склонилась над ним.
— Поцелуй меня, — приказала она.
Гальский взял её голову в ладони и притянул к своему лицу, как спелую ягоду с ветки.
— Вот видишь, — сказал он некоторое время спустя, отрываясь от её губ, — не так уж я и слаб. — Но больше не говорил, что пойдёт на матч.
— Я думаю, что надо идти, — сказал ЗЛОЙ. Калодонт вышел из киоска и запер дверь на ключ.
Улица Вейская казалась довольно многолюдной. Людской поток густел с каждой минутой. Толпы людей шли и шли по тротуарам и по проезжей части улицы.
ЗЛОЙ, Калодонт и Шмигло влились в людской поток.
Проходы через здание сейма были перекрыты войсками, поэтому пришлось идти по Вейской до самой Пенкной. Широкие разрушенные кварталы возле улицы Матейко заполнились людьми. Ветер здесь донимал сильнее, чем на улицах, защищённых заборами.
— Представляю себе, как режет песок глаза тех, кто стоит с утра, и тех, кто ждёт, когда откроются ворота стадиона, — сказал ЗЛОЙ.
— Что там такое? — волновался Калодонт, вытягивая шею в сторону Пенкной. — Затор, что ли? Уже сейчас?
И в самом деле, продвигаться вперёд стало ещё тяжелее.
— Кому, кому? — тут и там слышалось в толпе. — Левая верхняя трибунка за пятьдесят. Левая нижняя трибунка… всего пятьдесят злотых. Кому? Кому?
— Чувствую, здесь что-то неладно, — шепнул Генек Злому на ухо. — Какая-то крупная афёра с билетами. Кроме той, с которой мы столкнулись позавчера. — Они подошли к первому оцеплению. Улица была перегорожена привязанными к деревьям толстыми верёвками. Вдоль неё выстроились в шеренгу военные. Потные милиционеры, с мокрыми, покрытыми пылью лицами, в мундирах с расстёгнутыми воротниками, стоя в несколько рядов, плотно перекрывали проход через улицу, с трудом сдерживая натиск толпы. Громадная людская масса, двигавшаяся по улице Пенкной со стороны Иерусалимских Аллей, отбросила ЗЛОГО и его спутников назад, отделив их от кордона подвижным затором.
— Кому?.. Кому?.. Трибуна… Входной… Кому?.. — всё чаще слышалось в толпе. Возле стены Уездовского парка толпа поредела; здесь остановились те, кто продавал билеты. Расторопные парни с алчными огоньками в глазах живо бросались в разные стороны.
На Лазенковской толпа снова сливалась в большой плотный поток; ещё более широкий кордон милиции и военных преграждал проход. ЗЛОЙ врезался в толпу, таща за собой Шмигло, который в последний момент схватил за руку Калодонта. Толпа ругала милицию, перекрывшую проход.
— Стоят, как кадеты перед школой медсестёр! — выкрикнул какой-то нервный худощавый пан. — Невозможно пробиться на своё место!
— Ну и толкаетесь вы, — протестовала какая-то подчёркнуто элегантная пани. Её короткий, вздёрнутый носик и писклявый голосок свидетельствовал о том, что она принадлежит к женщинам абсолютно самостоятельным.
— Ну и толкаетесь вы! Чего вы толкаетесь?
— Потому что люблю… — флегматично ответил плотный мужчина. — Потому что люблю толкаться. Нравится мне это занятие.
ЗЛОЙ, размахивая билетом, быстро пробрался через проход и потянул за собой Шмигло; Юлиуш Калодонт совсем сник: он очень устал.
— Одно утешение, — тяжело дышал он, вытаскивая из чесучевого пиджака нитки от оторванных в толпе пуговиц, — международный матч! Спортивная прогулка!
В этот момент милиции и военным общими усилиями удалось образовать в толпе проход, куда, бешено сигналя, въехал огромный автобус; из его окон выглядывали черноволосые улыбающиеся венгерские футболисты в вишнёвых футболках. Со всех сторон слышались приветственные возгласы. Второй автобус в котором ехала польская команда, был встреч оглушительным рёвом и радостным свистом. ЗЛОЙ Шмигло и Калодонт, которых нёс вперёд могучий людской поток, приблизились к воротам стадиона.
— Я здесь! — воскликнул Шая, выскочив из толпы рядом с Мериносом.
— Хорошо, — сказал Меринос, бросив окурок, а где «гвардия»?
— Вся со мной, — сказал Шая, незаметно кивнув в сторону своих людей в толпе.
— Хорошо, — повторил Меринос, — имей в виду Шая, я иду первым с Крушиной, а ты с «гвардией» — за нами. Вот тебе настоящие билеты, а фальшивые выбрось, чтобы не было вещественных доказательств. — Он передал Шае пачку билетов. — А если что-то случится, то бить камнями, кастетами, кто чем может. Понятно?
— Ясно, — беззубо улыбнулся Шая, — сразу же за вами пойдёт Олек Джокей, мой самый лучший помощник. С ножом, хорошо? Можно?
— Можно, — разрешил Меринос, скривив губы в страшной усмешке, — сегодня всё можно.
Потом направился в переулок, подошёл к оливковому «гумберу» и дал последние распоряжения.
— Лёва, — приказал он, — открой чемодан!
Зильберштейн открыл: банкноты по сто злотых посыпались на пол автомашины.
— Неплохо, — холодно произнёс Меринос, — тысяч пятнадцать билетов, небось, разошлись?
— Немного меньше, — сказал Лёва. Взгляд у него был очень утомлённый, губы потрескались, как от лихорадки.
— Но с миллион наторговали или нет? — спросил Меринос, пряча в карманы дрожащие руки.
— Что-то около… — пробормотал Лёва.
— Чемодан под заднее сиденье, — коротко приказал Меринос, — и жди меня здесь! Буду через полчаса. Роберт, за мной!
Крушина вылез из машины, потянулся, поправил галстук и улыбнулся с преданностью верного раба, счастливого присутствием своего господина.
— Ну, пан председатель, — желаю успеха.
Меринос и Крушина вышли из переулка.
— Яцек, Стасек!.. — тихо свистнул Шая, — за мной! Олек! За этими панами, — он указал на широкие плечи Мериноса.
Незаметная кольчуга из подвижных гибких фигур растянулась в толпе вокруг него.
Меринос и Крушина прошли через кордон милиции на углу Лазенковской и влились в колышущийся поток на главной магистрали, ведущей к стадиону. Массив бетонных трибун, отсвечивающий рядом зеленоватых окошек, нависал над стадионом. Из-за трибун долетал вулканический гром необъятной толпы, пробивающейся на стадион, оглушительный грохот, как будто где-то под землёй ворочались гиганты циклопы.
Поручик Михал Дзярский встал из-за письменного стола. Кто-то постучал в дверь. Вошёл Мацеяк, за ним — Клюсинский.
— Ну, пойдём, — сказал Дзярский, — уже пора.
В эту мунуту внезапно распахнулась дверь; без стука в кабинет влетел высокий тощий капитан милиции с суровым лицом, которое не смягчали даже усики.
— Товарищ Дзярский! — крикнул он, — вы знаете, что происходит?
— Нет, — спокойно ответил Дзярский, — а что?
— Какая-то колоссальная афёра с билетами! Продано на много тысяч билетов больше, чем нужно, очевидно фальшивых! На стадионе творится что-то страшное!
