удар в подбородок. Усиленный к тому же чем-то металлическим, небольшим кастетом или массивным перстнем. Естественно, повреждены сосуды возле шейной артерии и горла. Место очень деликатное, богатое сосудами, отсюда — обильное кровотечение. Но ничего угрожающего: по сути кость цела, горло не повреждено.
— Значит, то же, что и раньше? — переспросил журналист.
— Несомненно, — подтвердил Гальский. — Что вы, пан, на это скажете?
— Ничего не понимаю, — обиделся сержант. — О чём вы толкуете?
— Сейчас, — проговорил журналист, не обращая внимания на сержанта. — Сейчас, подумайте-ка только…
— Пан, — перебил сержант. — Вообще, кто вы такой?
— Вот моё удостоверение, — показал журналист. — Пан доктор, это тогда…
— Редактор Эдвин Колянко, — прочитал сержант. — Заведующий городским отделом газеты «Экспресс вечорни»… — По служебной привычке он глянул на фотографию, потом перевёл взгляд на оригинал. Сходилось. То же энергичное мужское лицо, ясные глаза и какая-то тень снисходительной иронии в уголках губ…
— Конечно. И это удивительнее всего. — Врач закурил сигарету.
— Итак, тот же удар, такая же рана? — посмотрел на раненого журналист. «Откуда мне знакомо это лицо?» — подумал он.
— Да. Приходится думать, что этот тип хорошо знаком с боксом и к тому же держал в руке что-то твёрдое. Не так ли? — с лёгкой иронией усмехнулся Гальский.
— Какой тип? Что за тип? Значит, вы уверены, что каждый раз бьёт одна и та же рука? — журналист принялся шарить в карманах. Вынул ментоловые сигареты, угостил сержанта и сунул сигарету в рот раненому.
— Ему, наверное, не повредит? Это те, лечебные, — сказал он Гальскому. Врач кивнул головой и поднёс зажжённую спичку к сигарете. Раненый жадно затянулся.
— Именно так и было, — подтвердил Гальский.
— Давайте дальше. Вы утверждаете, что рана нанесена чем-то вроде кастета, а может, и перстнем. Поскольку нам известно, что перстни носят на левой руке… — …тогда, принимая во внимание силу удара, — усмехнулся Гальский, — мы придём к выводу, что этот тип либо левша, либо женат и, возможно, носит обручальное кольцо на правой руке. Дорогой редактор, мы на неверном пути. Мне думается, что дедуктивный метод в духе незабвенного Шерлока Холмса и сотен его последователей здесь совершенно непригоден. Это варшавское дело, так мне, во всяком случае кажется; тут следует искать объяснение в проблемах и традициях нашего города, в настроениях и колорите великой Варшавы.
— О чём вы, панове, говорите, ради Бога? — совсем изнервничался сержант.
Глаза раненого тревожно забегали, внимательно изучая собеседников.
— Гражданин капитан, очень прошу, — раздался внезапно чей-то голос. Гальский, журналист и сержант быстро обернулись. Возле барьера, перегораживающего комнату, стояли трое мужчин, рядом сидела на стуле девушка. Несколько милиционеров торчали под стенами.
— Прошу, гражданин капитан, скорее меня освободить, — обратился к сержанту один из мужчин, коренастый, в пальто с узким меховым воротником и с портфелем под мышкой.
Сержант перешёл на другую сторону барьера и принял официальный вид.
— Сейчас составлю протокол, — заявил он, садясь за стол.
— Гражданин врач, — обратился сержант к Гальскому. — В состоянии ли пострадавший давать показания?
— Безусловно, — ответил Гальский.
— Ну, вставай, пан. — Сержант деликатно, но решительно взял раненого за плечо. — Ничего с тобой не сделалось, правда?
— Какой там ещё пострадавший? — громко пробурчал возле барьера старый седоусый человек в фуражке.
Раненый поднялся, сел, потом неуверенно встал. Он был высокий и сильный, в дешёвой измятой синей двубортной куртке, в неопрятном зелёном пуловере под ней. Молодой человек нагнулся к грязному ботинку из дешёвого заменителя замши и завязал шнурок. Ему было не больше двадцати лет.
«Где я его видел? — снова подумал журналист. — Кажется, где-то мимоходом. У него красивые зелёные глаза, но какие-то асимметричные, злые. Что ж… Красота — это, прежде всего, пропорциональность, а у него всё какое-то искривлённое, непропорциональное. Сколько таких лиц проходит ежедневно через пригородные вокзалы, магазины, третьеразрядные столовые».
— Гражданин сержант, вы позволите мне и врачу присутствовать здесь во время допроса? — громко спросил журналист.
— Пожалуйста, — без особого удовольствия разрешил сержант.
— Я ничего не видел, — заявил, назвав свою фамилию и адрес, коренастый человек в пальто с узким воротником. — У меня жена и дети, я страшно устал. Знаете, гражданин сержант, целый день в конторе, в хозяйственном отделе: перья, корзинки для мусора, бумаги… Я стоял в очереди на автобус, паны стали ссориться, я подошёл поближе. А потом всё как-то смещалось, дождь со снегом бил прямо в лицо… Смотрю, этот пан уже лежит на земле. Кажется, кто-то пнул его ещё несколько раз, но кто именно, я не знаю, не видел.
— Можете идти домой, гражданин, — сказал сержант, быстро записывая показания. — Дальше. Кто ещё?
— До свидания, панове, — попрощался коренастый, вежливо приподнимая лыжную шапочку и путаясь в наушниках.
— Это произошло мгновенно, — начал молодой человек в очках, приблизившийся к барьеру. — Меня зовут Анатоль Марчак, я студент политехнического института, живу на Жолибоже. Стоял в очереди на автобус и видел, как эту панну грубо зацепили трое хулиганов. Похоже, они были пьяны. Один из них — вот этот; ещё двое удрали. Когда этот толкнул панночку, вмиг туда кто-то вскочил, словно тень — неуловимый, незаметный. Всё молниеносно закипело, и через минуту этот хулиган лежал на мостовой, а другой стоял на коленях, держась вот так, обеими руками, за голову. Ударов я не успел заметить, всё произошло внезапно, мне только показалось, что эта тень была невысокого роста и, прежде чем растаять в темноте, несколько раз ещё пнула лежащего в голову и в живот. Тут поднялся страшный крик. Вот и всё. Блестяще, не правда ли? С такими нельзя иначе…
— Спасибо, — сказал сержант, — можете идти.
— Панна, — обратился юноша в очках к Марте, — запишите мою фамилию. Я всегда готов свидетельствовать в суде в вашу пользу. Марчак Анатоль, Козетульского четыре. Нужно раз и навсегда покончить с этим хулиганством!
К барьеру подошёл старик в фуражечке. Это была прекрасная фуражка, чистенькая, тёмно-голубая, с небольшим блестящим лакированным козырьком. Она как нельзя лучше подходила к румяному, усеянному мелкими красными жилками лицу с седыми, висячими, как у сома, усами. Старик держался прямо и больше размахивал палкой, которую держал в руке, чем опирался на неё.
— Фамилия и имя? — спросил сержант.
— Калодонт Юлиуш.
— Как?
Журналист, Гальский и сержант, словно по команде, глянули на старика.
— Я же говорю: Юлиуш Калодонт.
— Гражданин… — лицо сержанта смягчилось из-за попыток побороть усмешку, но тут же стало важным, почти до суровости. — Вы что, шутите с этим? — Он жестом изобразил, что чистит себе зубы.
— Ну что вы, пан начальник! — с упрёком бросил старик. Потом расстегнул поношенное, но чистенькое пальто. — Вот мой паспорт.
Гальский и журналист не выдержали и перегнулись через барьер. В паспорте стояло чёрным по белому: Юлиуш Калодонт.
— Ладно, гражданин Калодонт, — в отчаянии проговорил сержант.
— Что же дальше?
