— Этого бы я себе никогда не простила, — шепнула она, напряжённо глядя на Калодонта.
— Ну вы же видите, что двое, — вздохнул с облегчением и Калодонт. — Нет, нет! — оживлённо воскликнул он. — Выбросьте сейчас же из головы эти нелепые мысли, Марта. Если двое — наши подозрения отпадают.
— О чём это вы говорите, пан? — настойчиво спросил Колянко.
— Ни о чём, — быстро проговорил Калодонт. — Понимаете, мы близкие соседи…
— Когда можно навестить доктора Гальского? — спросила Марта, изо всех сил пытаясь изобразить равнодушие.
— В четверг, — ответил Колянко. — Послезавтра. А если захотите раньше, я к вашим услугам. Могу устроить.
— Нет, нет, — быстро возразила Марта. — Я зайду в четверг. Должна отблагодарить его за заботу о маме.
Калодонт отвернулся и закашлялся; Колянко тоже кашлянул и посмотрел на потолок.
— Уже время, — спохватился Калодонт, и все трое вошли в комнату № 12 и заняли места на скамьях.
Зал был пуст; через минуту открылась дверь и вбежал безупречно одетый высокий худой мужчина в очках, с портфелем в руках, в чёрном пиджаке, крахмальном воротничке и серо-чёрном галстуке. На пиджаке алела ленточка какого-то ордена.
— Вы свидетели? — спросил он.
— Я свидетель, — робко ответила Марта.
— Очень рад, — поклонился тот, окинув Марту внимательным взглядом. — Я защитник…
В этот миг открылась дверь позади судейского стола, и вошла стройная красивая шатенка в мантии, с цепью на груди. За ней появился щуплый низенький секретарь.
Все в зале встали, затем судья села; вместе с ней опустились на скамьи и все присутствующие. Судья спокойным, но звучным голосом зачитала вступительную формулу. В этот момент дверь тихо открылась и на пороге встал поручик Михал Дзярский. Судья стала вызывать:
— Веслав Мехцинский. Присутствует?
— Его нет, — ответил поручик Дзярский. — Веслав Мехцинский мёртв.
Все вскочили с мест. Судья нервно заметила:
— Прошу это запротоколировать. В каких родственных отношениях вы, пан, состоите с обвиняемым? — быстро спросила она Дзярского.
— Нет, нет, — ответил Дзярский. — Я из столичной Команды милиции.
— Прошу внести это в протокол, — напомнила судья. Щуплый секретарь быстро водил головой, вслед за своим пером.
— Я закрываю дело, — объявила судья и сошла с возвышения.
— Есть кто-нибудь из свидетелей? — спросила она, подходя к группе на скамьях. — Если есть, прошу засвидетельствовать свою явку. Это очень любопытно, — добавила она, обращаясь к Дзярскому.
— Очень, — подтвердил Дзярский, с улыбкой глядя на Колянко. — Тем более, что обстоятельства смерти Мехцинского вызывают сомнения следственного порядка.
— Какой смертью умер Мехцинский? — осторожно спросил Колянко. Рука, которой он зажигал сигарету, слегка дрожала.
— Под колёсами поезда, — коротко ответил Дзярский.
— Это ужасно! — прошептала Марта.
— Зато довольно легко объяснить, — заметил защитник. — Попал под поезд, значит, или самоубийство, или несчастный случай.
— Или… его бросили под поезд… — небрежно добавил Дзярский. — И это возможно, пан редактор, разве нет? Если принять во внимание, что перед смертью Мехцинский дрался с кем-то, у кого были белые горящие глаза и великолепный бриллиант на пальце правой руки.
— О Боже! — вскрикнула Марта.
— Что это значит? — быстро спросила судья.
— Откуда вы это знаете, пан? — воскликнул Колянко.
— Ничего не понимаю, — вздохнул защитник.
— Это неправда! — хотел громко крикнуть Юлиуш Калодонт, но вовремя сдержался и прикрыл глаза, будто пытаясь скрыть своё негодование. Его благородное сарматское лицо приобрело вдруг выражение осторожной хитрости. Он весь обратился в слух.
5
— Какая-то пани к пану доктору.
В дверях отдельной палаты появилась улыбающаяся сестра. Витольд Гальский слегка приподнялся на локтях.
— Минуту, — сказал он, и сестра вышла, закрыв за собой дверь. Тысячи мыслей закружились в его забинтованной голове.
«Всё-таки пришла! Несмотря на всё, пришла!»
Уже неделю, с той минуты, как к нему вернулось сознание, продолжалась эта борьба с самим собой, безжалостная борьба любви с самолюбием, горького одиночества с обиженной гордостью. Сколько раз хотел попросить знакомых, врача, сестру, Колянко хоть разок позвонить по этому телефону, сообщить, передать коротенькую весточку о том, что с ним, где он. Но столько же раз в мозгу всплывало: нет! «Если бы это её по-настоящему волновало, она бы нашла. В конце концов можно найти человека в Варшаве, если этого действительно хочешь. Это не игла в стоге сена. Можно позвонить в скорую помощь… Она же знает, где я работаю. Если хочет! В том-то и дело… если действительно хочет…
А вообще-то всё это глупости. Какое значение может иметь один вечер для девушки, обручённой с таким красивым парнем, как тот хоккеист. Наверное, она его очень любит. Тогда, в раздевалке “Камеральной”, была какая-то ложь, мелькнуло что-то ненастоящее, фальшивое. Какая чепуха! Мы провели приятный вечер — и достаточно…
…А может, она действительно не сумела узнать? В скорой помощи существует правило — не давать информации о своих работниках. Вовсе не так легко найти человека в Варшаве. Варшава — большой город. Но должна же она предпринять какие-то шаги, хотя бы попытаться… Должна меня найти. Я не могу облегчить ей поиск, это будет навязчиво с моей стороны».
В дверь тихо постучали. «И всё-таки нашла!» — подумал Гальский.
Он нервно поправил одеяло, коснулся рукой не бритых несколько дней щёк.
— Прошу! — позвал он.
Дверь открылась — на пороге стояла Олимпия Шувар с букетом цветов в руках.
Выглядела она прекрасно. Красота, пышная женственность, аромат броского благополучия ворвались вместе с ней в сине-серую пустую палату. Бросив по дороге коробку с шоколадом на пол, пакет с апельсинами на стул и охапку роз на одеяло, она припала к рукам Гальского, опустилась на колени у его постели, забыв о том, что её прекрасная юбка из шерстяной фланели может испачкаться и помяться. В больших васильковых глазах блестели слёзы.
Гальский огромным усилием воли прогнал с лица выражение разочарования.
— Вы очень хорошо сделали, что пришли, — прошептал он. Слёзы скатились по щекам Олимпии к уголкам очаровательного рта. Это были красивые слёзы, круглые и блестящие, великолепные слёзы, как и всё в Олимпии Шувар — как её красота, движения, чувства и переживания. Прелестная улыбка сквозь слёзы засияла на её лице; она держалась мужественно и красиво, как того требовала ситуация.
— Наконец, — шепнула Олимпия, — наконец я тебя нашла, светловолосый мальчик.
— В этом нет сомнений, — слабо усмехнулся Гальский. Видимо, даже тяжёлые переживания не искоренили в нём особый талант принижать красивые, трогательные душевные движения.
— Что случилось? — спросила Олимпия, и две новые слезинки, как серебряные горошинки, блеснули в
