его видел, настолько быстро всё произошло. Описать тоже не в состоянии, поскольку не разглядел. Только то, — тут он нервно сглотнул, и голос его стал скрипучим от отчаянного волнения, — только то, как он схватил и бросил свою несчастную жертву.
— Как это бросил? — холодно перебил его Дзярский, поднимая печатную страницу. — Ведь тогда, первый раз, вы, пан, показали, что противник Мехцинского схватил его за куртку, крикнул: «Не буду тебя бить!» — и тут же отпустил. Только потом Мехцинский стал убегать.
— Так точно, — лихорадочно начал Сюпка. — Так я говорил, но… всё было не так!
— А как было? — В голосе Дзярского прозвучала угроза. — Или вы, пан, хотите сказать, что отказываетесь от первых показаний?
— Так точно. Именно так… отказываюсь от показаний, — пробормотал Сюпка, вытирая грязным платком мокрое лицо.
— Итак, прошу вас, пан Сюпка, — сурово проговорил Дзярский. — Надеюсь, вы понимаете, какие последствия для вас может иметь факт ложных показаний во время первого допроса?
Сюпка взглянул на него глазами глупого пса, которого лупят палками сразу с двух сторон.
— Пан комиссар, — тяжело простонал он, — я боялся, страшно боялся. И теперь боюсь… О, Иисусовы раны, как боюсь. Но что ж поделаешь?
— Чего вы боитесь? — спросил Дзярский.
— Этого Мехцинского бросили под поезд.
И вдруг — как из проколотого пузыря с быстрым шипением вырывается воздух, так и Сюпка, путаясь и спотыкаясь на отдельных слогах, стал говорить, захлёбываясь словами:
— Тот, другой, схватил его за куртку, тряхнул, а потом толкнул к выходу. Мехцинский кричал: «Спасите! Помогите!», — поэтому я и бросился вперёд, так как лежал тогда на полке. Было совсем пусто, а я — немного под градусом. Всё случилось настолько быстро, я и опомниться не успел. Шумит на ходу в этих электричках так, что совсем ничего не слышно. Тот тянул Мехцинского за одежду, а когда двери раздвинулись, он ещё и выглянул наружу. Видно, быстро догадался, что по соседней колее мчит экспресс, и… бах! этого бедного Мехцинского прямо под колёса… на рельсы…
Мацеяк, закусив губу, старательно печатал, клавиши упорно стучали. Колянко почувствовал, как у него пересохло в горле, и стал лихорадочно искать спички, которые держал в руках.
— И вы, пан, всё это видели? — бесстрастно спросил Дзярский, словно ошеломляющие показания Сюпки были всего лишь отчётом трамвайного контролёра.
— Видел, — ответил Сюпка, и голос его драматически задрожал.
— А чего же вы, пан, сейчас боитесь? — холодно повторил Дзярский: видимо, он считал, что сенсационные разоблачения Сюпки уже исчерпаны.
— Пан комиссар, — простонал Сюпка, вставая, потом снова сел, вытирая платком мокрый лоб, — мы на Варшавском узле знаем… нам известны… Мы слышали о таких историях, от которых лучше держаться подальше. Избави Бог узнать их поближе! Уж мы, железнодорожники, имеем на этот счёт своё мнение… Злых людей достаточно, пан комиссар, а такой злой человек способен на всё. Несколько железнодорожников уже закончили свою жизнь на рельсах, как этот Мехцинский.
— О чём вы, пан, говорите? — Дзярский взглянул на Сюпку так, что тот от страха зажмурил глаза.
«Конец! — с отчаянием подумал Сюпка. — Если теперь этот за меня возьмётся, то я до конца жизни отсюда не выйду…»
— О чём вы, пан, говорите? — повторил Дзярский. — Может, выскажетесь немного яснее? Какие-то факты? Конкретные случаи?
— Пан комиссар, — плаксиво начал Сюпка, — я не знаю. Я маленький человек… Чего вы от меня хотите? — Его лицо неприятно и смешно исказилось, слёзы потекли по морщинам. — Такая беда! И нужно же мне было при этом присутствовать! Что я могу знать о таких вещах? Разве мало было несчастных случаев с кондукторами под Воломином, под Тлушем, на станции в Зомбках? Отпустите меня, пан! Я уже сказал всё, что знаю. Разве я виноват, что люди убивают друг друга, как блох…
Вне всякого сомнения, Сюпка плакал! Он был на грани нервного шока, неподдельной истерики.
Дзярский мягко остановил его:
— Ну хорошо, хорошо, пан Сюпка, на сегодня хватит. Вызовем вас ещё раз. Сержант, прошу вывести гражданина Сюпку.
Мацеяк встал из-за стола пишущей машинки. Сюпка несколько раз поклонился. Оба вышли. Через минуту Мацеяк вернулся.
— Постоянное наблюдение, — обратился к нему Дзярский. — Прошу выделить специально двух людей, и пусть всё время за ним следят. Нужно проверить его карточку в личном отделе Окружной дирекции Варшавского железнодорожного узла.
— На какой день его вызывать снова? — спросил Мацеяк.
— Не будем вызывать, — усмехнулся Дзярский. — Нет необходимости. Если он говорил правду — ничего нового уже не добавит. Если же обманывал, нужно защитить его от неприятных последствий лжи. По сути нас интересует одно: в чью пользу и по чьему поручению он лгал? Сержант, организуйте, пожалуйста, наблюдение.
Сержант Мацеяк вышел из комнаты.
— Уфф, — глубоко вздохнул Дзярский и посмотрел на Колянко, который стоял, опершись на окно, и жадно курил.
— Поручик! — воскликнул он. — Чтоб его черти взяли! Ведь он сообщил сенсационные вещи, этот Сюпка.
— Да, — спокойно согласился Дзярский, — просто сенсационные. И потому предлагаю, чтобы вы, пан, о них написали. На сей раз это будет в интересах вашего… любимца.
Колянко шёл по Вильчей и думал о силе привычки, которая толкает его в кресло парикмахера Мефистофеля-Дзюры, работающего на другом конце города. Он стригся у него последние восемь лет, и никакая сила не могла заставить Колянко изменить своей привычке. Дзюра был человеком серьёзным и приличным — он, правда, заикался, но, поскольку не имел склонности к красноречию, это ему нисколько не мешало. В нём не замечалось также ничего дьявольского. Согласно метрике, он имел два имени, Антоний и Кароль, но никто о них не знал, и обитатели всех поперечных улиц между Маршалковской и Мокотувской знали его исключительно под кличкой Мефистофель. Она пристала к нему с лёгкой руки начальника одного из отделов Польского радио, который проживал в том же доме, где находилась парикмахерская Дзюры. Этот директор, седой человек в очках, с насмешливым лицом, известный выдумщик и острослов, наблюдая как-то за склонившимся над головой очередного клиента Дзюрой, воскликнул:
— Да это же настоящий Мефистофель, клянусь любовью к собственной жене!
И с этой минуты Антоний Кароль на веки вечные превратился в Мефистофеля. Нужно признать, что это прозвище было довольно удачным: танцуя вокруг клиента, сидящего лицом к зеркалу, или размахивая растопыренными руками, вооружёнными расчёской и ножницами, Дзюра в самом деле немного напоминал могущественного посланца ада. Худое лицо с изрядных размеров носом и немного загадочная улыбка, которая по сути маскировала сдержанную робость этого человека, ещё больше усиливали впечатление демоничности.
Колянко вошёл через открытую настежь дверь в небольшое помещение с кассой и обязательной перегородкой из матового стекла. На круглых стульчиках сидели клиенты. Возле головы, торчащей из-под белой простыни, возился молодой помощник Дзюры по имени Мецек. Дзюра стоял рядом с пустым креслом, старательно складывая чистую простыню. Мрачный вид, с которым он это делал, сразу же привлёк внимание Колянко.
— И долго ещё придётся вас ждать, пан Мефистофель? — спросил Колянко, бросая неприязненный взгляд на посетителей.
— Долго, — ответил Мефистофель — Дзюра, — до понедельника. Мне нужно уйти. Важные дела. Мецек подстрижёт вас, пан, если вы непременно хотите сегодня.
— Могу и подождать, — примирительно ответил Колянко. Его удивила несвойственная Дзюре раздражительность и то, что парикмахер перестал заикаться.
«Видимо, чем-то очень взволнован», — подумал Колянко. Многолетнее знакомство с парикмахером
