6
Дождь шел ночь напролет, но к рассвету стих, и с моря на берег надвинулся туман. А когда рассеялся, день настал сухой и горячий, точно слоновья шкура. По радио передавали плохие новости. Двух членов Совета министров, возвращавшихся в Коломбо после выходных, расстреляли из автоматов вместе с семьями, превратив в месиво из прошитого пулями мяса и обломков костей, хрупких, будто кораллы. Кто совершил злодеяние, неизвестно. Эта часть острова до сих пор считалась наиболее безопасной, и потому дикое убийство оказалось неожиданностью. Все дороги вокруг столицы были заблокированы — военные рассчитывали схватить преступников, — однако пока никого не арестовали. По слухам, следующей целью тугов станут пассажирские поезда. В центре города мужчины собирались группками, обсуждая теракт. Ужас поднял муть со дна даже этой тихой заводи, люди выплескивали страх и напряжение, бросаясь друг на друга с кулаками. Услышав о драках на улицах, миссис Мендис умоляла сына не выходить из дома, не показываться в городе. Джим уезжал в конце августа, виза на руках — школьный священник позаботился, — и миссис Мендис не могла допустить, чтобы случай погубил будущее сына. Она разрывалась между отчаянным желанием уберечь Джима и страхом потерять его. Тревога и раздражение, направленное на дочь, так и клокотали внутри. Столько всего надо сделать для Джима, а эта девчонка только и думает что о поездке в Коломбо да о своих картинках. Бесстыжая! Нет чтобы позаботиться о родных, которых и так почти не осталось. Мать день и ночь работает не покладая рук, пытаясь свести концы с концами, а Нулани и горя нет, знай себе рисует. Миссис Мендис без устали пеняла на дочь — служанке, соседкам, что приносили ей заказы на шитье. И требовала от Нулани помощи.
— Погуляла — и будет с тебя. Целый день впустую угробила в Коломбо, с этим несчастным джентльменом! — Миссис Мендис сорвалась на визг. — Человек он, конечно, хороший, спасибо ему за хлопоты с тобой, но нынче у тебя здесь дел полно. Довяжешь свитер для брата, чтоб ему было что в Англии носить, а потом дома приберешься.
Джим укатил на велосипеде к своему преподавателю, и Нулани осталась одна. Присев на ступеньку крыльца, она проводила брата взглядом.
Такой ее и увидел Викрам, притаившийся чуть поодаль за деревом манго. Всю последнюю неделю он был занят крайне важными вещами — крутился на глазах у людей, таскал за гаражи дочку лавочника, пьянствовал. Дочка лавочника, правда, изрядно злила его теперь. Она привязалась к нему, перестала упираться и все чаще радостно скалила зубы. И в итоге надоела Викраму. Ему вообще все надоело. Кто знает, когда Джерард снова пошлет на задание. Джерард залег на дно — выжидал, когда страсти немного улягутся, когда военные кого-нибудь поймают, обвинят в убийстве и повесят. Словом, в ближайшее время развлечений не предвиделось, и Викрам был предоставлен самому себе. Возвращаясь от
Но дома оказалась только сама девчонка. Сидела на крыльце и что-то вязала — наверное, братцу в дорогу, для Англии. Лицевая, накид, лицевая, накид — длинные тонкие пальцы художницы так и мелькали, сплетая темно-зеленую пряжу. Викрам замер. Пришел познакомиться с ее дядей, а сам пялится на Нулани Мендис. Не решаясь приблизиться, он наблюдал с безопасного расстояния. Нулани его настораживала. Ему стало не по себе — всегда с ним так, стоит увидеть эту девчонку. Только почему, вот вопрос. Может, из-за ее непробиваемого спокойствия, а может, из-за необъяснимой уверенности, написанной на лице. В любой момент она могла поднять голову и увидеть его. Метнувшись от манго за мощный ствол амбареллы, Викрам затаил дыхание. Улыбка Нулани творила с ним что-то странное. Заставляла вспоминать многое из того, чему следовало оставаться в прошлом, многое из того, что вспоминать он был не вправе. Нулани головы не подняла, поглощенная вязанием. Лицевая, накид, лицевая, накид. Викрам был изумлен, увидев ее со спицами в руках, изумлен и растерян: точно так же его сестра вязала в иной, счастливой жизни, что когда- то была и жизнью Викрама. Сад полнился птичьим щебетом. Переспелый плод упал рядом с Нулани, но она не оторвала глаз от зеленой пряжи. Так и сидела, согнувшись над вязанием, — и Викраму вдруг показалось, что время остановилось. Тени от деревьев исчертили землю. Тонкий, ясный детский голос все твердил вдалеке один и тот же вопрос. Яростно звенел москит, пикируя на Викрама. С тех пор как начались дожди, от москитов не было спасения, но Нулани их не замечала, как не замечала и Викрама. Взгляд ее был мягок, как чуть недозревший, раньше времени сорванный плод манго. Викрам все смотрел и смотрел на нее. Красивая и таинственная. Закончив очередной ряд, она поднялась и быстро глянула в сторону дороги. Вздохнула. И осторожно, словно бесценное воспоминание, свернула вязание.
Викрам следил, как она поднимается по ступенькам. В каждом ее движении, в походке ощущалось все то же спокойствие. В который раз Викрам был сбит с толку: что в ней такого, в этой девчонке, почему его так тянет к ней? Он и не знал-то о ней почти ничего, кроме слухов о смерти ее отца. Викрам случайно выбрал удачное место для наблюдения: отсюда он прекрасно видел комнату, куда вошла Нулани и где царили сумрак, скудость и… безнадежность. Викрам не был удивлен: он слышал от кого-то, что после гибели мистера Мендиса семья обнищала. Он точно не помнил, кто это сказал, — возможно, одноклассник, разделявший его неприязнь к Счастливчику Джиму. Впрочем, Викрам и сам понял бы, что дом знавал лучшие времена. Викрам представил себе мистера Мендиса, которого, по слухам, погубило благородство. Представил, как глава семейства гуляет по берегу бок о бок с дочерью и с маленьким сыном на руках. Попытался представить и миссис Мендис — какой она была в молодости? Говорят, когда муж был жив, она всегда улыбалась. И дом, наверное, был полон жизни, а не пыли и хлама, как сейчас. Взгляд Викрама обшаривал комнату: принадлежности для крикета валяются где попало, ботинки — должно быть, Джима — сброшены как змеиная кожа. Вытянув шею, Викрам разглядел пустые катушки, разноцветные лоскуты и обрывки ниток, усеявшие пол. Из глубины дома доносился стрекот швейной машинки и визгливый голос. Не обращая внимания на шум, Нулани Мендис принялась за уборку. Она двигалась неторопливо и плавно. Как во сне, озадаченно подумал Викрам, — словно на самом деле она совсем в другом месте. Нулани повесила одежду брата, собрала книги, убрала к стене обувь. Викрам продолжал наблюдать. Она переложила клюшку и наколенники. А потом, случайно задев рукой зеркало, сбросила его со стола.
Поймав на лету свет из окна, зеркало стукнулось о клюшку, о ботинок, встретилось с полом. Брызнув серебром, рассыпалось искрами, взорвалось мелким звоном, призывая миссис Мендис. Примчавшаяся мать Нулани всплеснула руками, издала вопль, пронзительный крик отчаяния, тонкий страдальческий стон. Блестящая пыль запорошила все вокруг.
— Беда мне, беда! — взвыла миссис Мендис. — Нет спасения! Айо! Мой брат был прав!
Нулани молча смотрела на свои руки, а воздух в комнате уже был кисельно густ от страха ее матери. Викрам покрылся мурашками, он кожей ощущал звериный страх миссис Мендис. Темный, зловещий, этот ужас наползал на Викрама. Клюшка Джима не пострадала. И сам Джим, вовремя ускользнув из дома, не видел разбитого зеркала. Счастливчик Джим.
Тео не мог уснуть. Слишком был счастлив, чтобы спать. И прятаться от мыслей он больше не мог. Правда открылась, всплыла на поверхность, прозрачная, как море в штиль. Неужели он провел с Нулани всего несколько часов? Тео казалось, что их поездка длилась годы. Суджи поджидал его на пороге, когда Тео вернулся. Веранда была освещена, морось грядущего ночного дождя пропитала воздух, и чудилось, что волны шипят совсем рядом. Заслышав лязг калитки, Суджи принес пива, а Тео уговорил его составить ему компанию. Устроившись на веранде, они курили, пили пиво. Молчали.
— Пойду соберу на стол, — сказал наконец Суджи. — Вы, должно быть, проголодались, сэр.
Тео качнул головой. Догадавшись, что ему не до еды, Суджи терпеливо ждал.
— Как по-твоему, я изменился? — спросил Тео. — Ты замечаешь, что я не такой, каким сюда приехал?
— Конечно, сэр. Вот уж сколько месяцев я вижу, как вы меняетесь.
— Правда? — Тео улыбался. Он хотел знать больше.
— Вы теперь счастливее, сэр. Гораздо счастливее. Вы приехали сюда очень грустным, но…
— Сэр, просто будьте осторожнее! Я все понимаю и очень рад видеть вас таким.
