чуждый и враждебный достаточно либо насильственно поработить, подчинить, либо, выгодно для себя использовав, оттолкнуть как ненужный. Нравственно-психологическая рознь, вражда – неизбежный компонент морального отчуждения человека от человека при капитализме. Эмоционально-нравственная потребность в близком, однозвучном нравственном мире, тоска по своему alter ego, вызываемая одиночеством, постоянно заглушается страхом перед возможной враждебностью, насмешливостью этого мира, перед угрозой попасть к нему в плен, быть «использованным». В результате развитие морального отчуждения человека от человека прямо перерождает, нравственно-психологически опустошает внутренний мир индивида; он, как говорит А. Швейцер, уже «не имеет больше ничего своего и даже испытывает в некотором роде страх, что от него может потребоваться это свое».
Моральное отчуждение (и самоотчуждение) личности в капиталистическом обществе можно охарактеризовать разными понятиями: опустошенности и дезориентации, деперсонализации и стандартизации, одиночества и изоляции, потери ценностей и надежды и т. п. Но суть их – в утере морального резонанса человека с другими людьми и в раздвоении человека на две половины – «подлинную», которая запрятана и унижена, и ролевую, ущербно-функциональную, которая как чуждая сила уничтожает самый смысл и «самость» его индивидуального существования. Это, говоря словами К. Маркса, раскол человека на личность и случайного индивида. Наступает болезненное различение им внутри себя самого подлинной индивидуальности и рутинной роли «существования» как противоположных, враждебных друг другу сфер. Корни подобного отчаянного нравственного самочувствия личности лежат, по мысли К. Маркса, в самом фундаменте буржуазного общества – в господствующих производственных отношениях. Личность, поставленная на липкую ленту бездушного конвейера по воспроизводству капитала, неизбежно начипает чувствовать себя заброшенной, одинокой, подавленной, отчужденной от своего самобытного «Я» с его моральными потенциями и надеждами.
Товарный фетишизм порождает в обывательском буржуазном сознании ненасытную жажду присвоения и потребления вещей. Создаются лжеценности, погоня за обладанием которыми превращается в сокровеннейший смысл всей жизнедеятельности обывателя. Потребление из удовлетворения естественных и культурных потребностей, из удовольствия, наконец, превращается в самоцель. Акт купли и потребления нередко теряет всякую связь с пользой. Даже потребление культурных ценностей уже нередко не затрагивает глубинного морального мира личности, а имеет внешний, престижный смысл. Потребительская система мотивации губит мотивацию моральную: предметы потребления выступают для личности как отчужденные знаки социального статуса, который теперь достигается не нравственными поступками и героическими усилиями, а простым актом покупки. Развитие «отчуждения вещей» ведет на империалистической стадии буржуазного общества к «статусному потребительству» и присвоению культуры, формированию престижных эрзац-ценностей и т. д.
Нравственное самосознание болезненно переживает безысходную разорванность «должного» и «сущего», внутреннюю дезинтеграцию присущих ему норм, оценок и требований. Собственно говоря, это состояние саморазорванности сознания, оказывающееся морально невыносимым, и послужило экзистенциалистам моделью духовной жизни современного человека. Но стремление преодолеть коллизии нравственного сознания индивида на путях чисто внутренней перестройки его структуры и содержания, перестройки, отделенной от реального, социального преобразования действительных условий существования человека, с самого начала было обречено. Попытка преодолеть отчуждение «в одиночестве» чисто психологически оказалась вредной иллюзией, ведущей в своем последнем выражении к моральной «анемии» человека.
Империализм, особенно в условиях научно-технической революции, доводит нравственно- психологическое отчуждение до такой грани, за которой опустошенность приобретает уже бесчеловечные, точнее говоря, «нечеловеческие» признаки. Одиночество, страх, ощущение неполноценности, потеря смысла жизни и т. д.- все это психологические чувства, разумеется, разрушительные для нрав-ственного склада личности, но все же человеческие чувства. Отчуждение, доведенное до своих крайних пределов, перерастает в новое, еще более реакционное явление нравственной жизни, знаменующее собой появление человека, не способного ощущать этих мучительных нравственных чувств. Ощущение враждебности, одиночества, страха и т. п. подавляется за счет прямого опустошения внутридуховного мира человека и включения его в коловращение «формальных коллективов» с принятыми внешними, этикетными формами поведения. Коллизия личности и общества при капитализме расширилась и углубилась. И появление морально обескровленных, «роботизированных» обывателей, не способных ни на что, кроме спокойного равнодушия, конечно, не свидетельство выхода из этой коллизии, а проявление ее крайне антигуманной разновидности.
Регрессивные тенденции, присущие буржуазному нравственному сознанию, на стадии империализма обнаружили зловещее сходство с самыми консервативными, косными нравственными системами прошлого, в частности с феодальной моралью. Недаром ныне все больше набирают силу идеи о «возвращении к средневековью», о формировании «морали нового феодализма» и т. п. Всеохватывающая формально- бюрократическая ритуализация поведения человека говорит о замене ситуации по-буржуазному свободного выбора индивида в условиях прежней конкуренции на ситуацию несвободного, престижно-статусного освоения социальной среды. Растет регулятивная роль особых – групповых, «местнических» и т. п.- кодексов морали в ущерб общим нормам и принципам. Патерналистская мораль (т. е. иерархического покровительства, корпоративной ответственности) освящает новые отношения зависимости индивидов друг от друга, дополняет по-торгашески буржуазные способы использования других людей приемами насильственного манипулирования, престижно-иерархической конкуренции, «круговой» поруки и т. д. Престижно-статусный «группизм» подрывает универсализм буржуазной морали, толковавшей на заре капитализма о нравственном достоинстве «человека вообще». Меняется прежняя расстановка моральных ценностей в общественной психологии. В этих условиях вырождаются, вянут внутренние контрольно- императивные механизмы нравственного сознания (долг, совесть и другие), заменяясь автоматической, бездумной «преданностью» корпорации, группе и т. д. Гуманность, даже в ее старых, абстрактных, в реальности не обеспеченных требованиях, выхолащивается. Обнаруживаются тенденции усиления антигуманизма в нравах. Падает роль моральной рефлексии и самооценки, превращающихся в прекраснодушное славословие, и одновременно возрастает роль иррациональных, закрепляемых в автоматических стереотипах поведения формальных образцов «должного» и «принятого». Растет роль престижной, знаковой символики в моральной регуляции поведения. И все это совершается на фоне моральной дезориентации, крайнего эгоизма и своеволия, бурного роста преступности, распространения равнодушия в отношениях людей и т. д.
Регрессивные тенденции в буржуазном нравственном сознании, обусловленные развитием общества на империалистической стадии, обнаружили исключительную глубину: отсюда и та мрачная схожесть, перекличка этих тенденций с наиболее косными, жестокими чертами прошлой морали, освящавшей отсталые способы угнетения человека человеком. Рост реакционности буржуазной морали (а это находит свое отражение и в изменении функции, самой структурности нравственного сознания) выражается, в частности, и в том, что она «впитывает» в себя старый, выглядящий сейчас открыто регрессивно моральный опыт обуздания, подавления народных масс.
Конечно, регрессивные тенденции, которые обнаруживает господствующее моральное сознание при империализме, нельзя абсолютизировать, превращая в свидетельство «общечеловеческой моральной деградации» (Л. Мамфорд и другие). Передовые силы современности демонстрируют растущий, в том числе нравственно, протест, отпор широких народных масс, которые не могут смириться с навязываемым им процессом морального опустошения, распространения «организационной» морали послушания и рутинерского автоматизма.
