Вадим Селин
Месть убитой мухи
Очень страшный пролог
На улице бушевал жуткий ветер, который, казалось, поставил перед собой одну-единственную, но не хилую цель — сорвать крыши со всех домов мира. Ветру вторил жуткий ливень, который, казалось, тоже поставил перед собой одну-единственную (что за мода пошла?), и тоже не хилую цель — затопить весь мир.
Самое время, чтобы покойник вылез из могилы, не правда ли?
Но, несмотря на весьма неблагоприятные погодные условия, кладбищенским сторожам приходилось нести свою нелегкую службу — сторожить кладбище. Мало ли кто в такую погоду может стянуть парочку зазевавшихся покойников или, того хуже, оградки на металлолом! Много кто. Поэтому сторожа и работали.
И вот один из этих сторожей посмотрел в заливаемое дождем окно, обхватив руками горячую чашку с чаем, и повернулся к своему напарнику, который лежал на стареньком продавленном диване и смотрел футбол по черно-белому малогабаритному телевизору. Напарник был молод и только недавно устроился работать на кладбище.
— Ну и погодка, — сказал тот, что с чаем, и погладил кошку, мирно спящую на коврике.
— Ну и мазила, — сказал любитель футбола.
— Обычно в такую погоду происходит что-то страшное, — сказал первый.
— Обычно к этому времени пора бы уже забить хоть один гол, — сказал второй.
Внезапно грянул гром такой силы, что стекла задрожали, а несчастные барабанные перепонки чуть не лопнули. Комнату осветила яркая, ослепляющая молния.
Тот, что без чая, до смерти перепугавшись, выключил телевизор и даже выдернул шнур из розетки.
— Телик вырублю, а то сгорит к чертям собачьим, чини его потом. Завтра лучше повтор посмотрю.
Тот, что с чаем, одобрительно кивнул и задумчиво проговорил:
— Посмотри за окно.
— Зачем? Там все равно ничего не видно. Дождь льет как из бочки.
— А ты постарайся.
Парень пожал плечами, мол, хорошо, жалко, что ли, и приблизился к окну. И каким-то образом сквозь жгуты хлещущего дождя ему удалось рассмотреть… несколько бодрых фигур, одетых в саван.
Парень сравнялся цветом с гипсовой статуей, стоящей на участке А-2.
— Э-э-э… Та-та-там… па-па-пакойники… хо-хо-ходят… в са-са-саванах…
Тот, что с чаем, невозмутимо отхлебнул из чашки.
— Да, дружище, это покойники вышли на прогулку. Утопленники. Те люди, что утонули, всегда во время такого вот сильного дождя встают из могил и ходят, ходят, ходят под открытым небом. До тех пор, пока дождь не закончится. Так всегда бывает. Всегда.
Молодой никак не мог прийти в себя: за неделю работы на кладбище такое он видел впервые. Впрочем, за эту неделю не было дождя подобной силы…
— Да успокойся ты, — ободряюще сказал любитель чая. — Это все очень естественно.
— Но… но… утопленники!
— Да, утопленники, ну и что тут такого? — Корифей сторожильного дела почувствовал, что настало время поговорить с напарником по душам. Более располагающие погоду и момент для этого представить трудно. — Садись-ка сюда, я побеседовать с тобой хочу. Сейчас я кое-что тебе расскажу. И ты все поймешь.
Молодой под большим впечатлением от увиденного не сел, а прямо-таки осел на ободранный временем и кошачьими когтями стул. У него перед глазами все еще стояли фигуры в саванах. Ужас! Жуть! Кошмар!
— Я уже привык к этим чудесам… — живописно вздохнув, проронил любитель чая. — Я уже много лет работаю на кладбище. Поначалу боялся здесь находиться, а потом привык. Понял, что бояться мертвых совершенно незачем. Все там, в земле, будем. Мертвецы — они такие же люди, как и мы с тобой, только… мертвые. Безжизненные. Они уже не на земле, а в земле. Вот и вся разница между нами и ними.
— Только не надо их со мной сравнивать, ладно? — вздрогнув, попросил футбольный фанат. — А чего вы боялись поначалу? Или ничего не боялись?
— Я много чего боялся. Само по себе кладбище — это уже страшно. Тут смерть. Везде. Днем-то, конечно, все нормально, но когда начинает смеркаться… когда кладбище заполняет непроглядная чернота ночи… то все меняется, — проникновенным голосом вещал опытный сторож, — приходит неописуемый страх. Кладбище как будто другим становится. И сразу появляются какие-то новые звуки, огоньки, шорохи, каких днем совсем не бывает. Деревья начинают сильнее скрипеть, совы ухают, вороны каркают, кто-то воет — от всего этого можно сойти с ума. Первое время я забивался в угол вот этой самой сторожки и всю ночь дрожал. Так сильно, что зубы стучали, один раз даже зуб сломался, а в другой раз вылетела пломба. Я ее много лет назад ставил — она была железной, прочной, таких сейчас уже не делают, и вот — вылетела… Представляешь, я ночью слышал шаги, голоса, смех… Все это смешивалось в один звук и сводило с ума. Я думал, что попаду в дурдом. Но не попал, потому что как-то раз встретил на кладбище одну бабку и узнал, что она — знаменитая местная знахарка. Мы с ней и словом перекинуться не успели, как она, бросив на меня взгляд, сказала, чтобы я мертвых не боялся, что, если их боишься, они над тобой начинают чувствовать власть и не успокоятся, пока в психушку не попадешь. Вот. А если спокойно к ним относишься — они на тебя никакого внимания не обращают и ищут кого-нибудь другого, более впечатлительного. Бабка сказала это мне и куда-то исчезла. Я и глазом моргнуть не успел! Оглядываюсь по сторонам — нигде ее нет! Вроде бы только что тут стояла, и вдруг… испарилась без следа. Видно, настоящая колдунья — я ведь ей и не говорил, что боюсь. Она сама как-то узнала. Ну, я и сделал, как она сказала: притащил в сторожку телевизор и начал ночью его смотреть, газеты читать, своими делами заниматься, а чуть позже и кошку завел. И стало совершенно все равно, что снаружи кто-то шагает, что качаются кресты и шевелятся могильные холмики, что ночью мертвые встают из могил и устраивают пляски… Пляски смерти. Это правда. Днем такого нет. Все тихо и спокойно. Но ночью…
В сторожке воцарилось молчание.
— Так что привыкай к этому, — усмехнулся рассказчик себе в усы, кивнул в сторону окна и ободряюще похлопал напарника по плечу.
Парень с выпученными от страха глазами, как больной базедовой болезнью, остался сидеть на диване, а его начальник заварил себе еще чаю и уселся напротив окна, за которым медленно бродили размытые тени…
В это же самое время на кладбище на участке Г-4 произошло жуткое событие, повлекшее за собой два дня безумства для одной девчонки: земля на могиле похороненной в прошлом году женщины зашевелилась. Земля поднималась вверх-вниз, вверх-вниз, памятник шатался как припадочный, а потом качнулся в последний раз и свалился на бок. Затем тяжеленная надгробная плита дернулась и заскользила влево, прочь с могилы. Проход между миром мертвых и миром живых был открыт.
Из пропитанной дождем земли медленно-премедленно высунулась ухоженная женская рука с хорошим маникюром. Следом за рукой показалась голова, после головы — вторая рука, потом появилось туловище. Женщина собралась с силами, поднапряглась, сделала рывок и выскочила как пробка из бутылки из своей могилы.
Несмотря на целый год пребывания в земле, выглядела дамочка прекрасно, будто была живой. А все потому, что земля от нее отказалась, — уж очень много гадостей тетка натворила при жизни.
Некоторое время она полежала, отдохнула посреди развороченной земли, подумала о жизни и смерти, затем откашлялась (всю глотку забила земля) и хрипло сказала:
— Ну вот, выбралась. Отдохнула. Ох и утомляет хрупкую женщину физическая работа!..
Она встала на ноги, чуть не поскользнувшись на мокрой глинистой земле, оглядела могилу, в которой еще совсем недавно мирно лежала, и гневно произнесла:
— Да я с этими гадами судиться буду! Сказали, что гроб десять лет продержится, а он уже сейчас на трухлявые куски весь рассыпался! Совсем у людей совести нет… Покойников обманывать… — Тут она заметила свои босые ноги: — Вот черт, туфли в могиле остались. Ну да ладно, не лезть же за ними обратно. Босиком пойду.
Женщина, с которой летела во все стороны земля, сделала зарядку, как в былые времена, похрустела костями, по мере возможности поправила прическу и оглядела кладбище, ища глазами выход.
Ее взгляд упал на перевернутый памятник. Она склонила голову набок.
— Хм… А я на этой фотке ничего так вышла… Удачно… Правда, прическа могла бы быть и получше, а так, в общем, клево…
Вдоволь налюбовавшись своим изображением на памятнике, она вышла на дорожку, поросшую сочной зеленой травкой, и медленно направилась к выходу из кладбища. Ходила она еще непривычно, медленно, но с каждым шагом к ней возвращались былые силы и энергия. Она даже выпрямила спину, следя за своей осанкой, которой при жизни очень гордилась, и расправила плечи.
Через некоторое время женщина приблизилась к утопленникам, что резвились, как дети малые, возле сторожки.
— Где тут выход? — надменно спросила у них особа с королевской осанкой.
— Пройдите прямо, потом налево и снова прямо, — подставляя лицо дождю, вежливо и доброжелательно ответила симпатичная утопленница. — А зачем вам? Вы с какого участка? Вы куда? К ларькам? Скоро вернетесь? Если к ларькам, то купите мне, пожалуйста, сухариков с сыром. Только не из черного хлеба, а из батона.
В ответ женщина поморщилась:
— Ой, все, ответила — и отвалила! Раскатала губу на сухарики, вот деловая! Чао, бамбино. А если по-русски — пшла в сторону, детка!
Офигевшие утопленники переглянулись, дружно повертели пальцем у виска и шепнули друг другу:
— Больная какая-то. И че ей на месте не лежится?
— Да ну ее, не обращай внимания на эту бабу базарную.
Между тем уже освоившаяся на земле тетка обогнула утопленников и прошла мимо сторожки. Из окна на нее изумленно смотрел парень. Она хмыкнула, подняла руку вверх, со скрипом и хрустом сложила пальцами фигу (при жизни она очень любила делать эту забавную конфигурацию), продемонстрировала ее сторожу и по совету утопленницы свернула налево.
Вскоре она уже стояла на автобусной остановке. Несмотря на плохую погоду, автобус № 13 подошел точно по расписанию и шумно раскрыл створки, гостеприимно приглашая в салон одного-единственного пассажира. Женщина скривилась (при жизни она предпочитала ездить на личном авто, ну, в крайнем случае, на такси или в совсем уж крайнем — на маршрутках), но все же вошла в пропахший бензином «пазик».
Автобус постоял еще минут пять, а потом завелся, фыркнул, дернулся и двинулся вперед, в город.
Женщина посмотрела в окно на удаляющееся кладбище. На ее губах блуждала загадочная улыбка, глаза горели недобрым огнем, а пальцы на правой руке до сих пор были сложены в фигу (их заклинило).
— Ну вот я и на свободе! — расхохоталась она на весь автобус. — На свободе-е-е-е!
