– Ну, ты погоди… Я сейчас, ладно?
Костя не ответил, даже не поднял головы.
– Подожди… – повторил Павлик. – Я потом скажу…
Вика, поджав ноги, сидела на кушетке, всхлипывала. По одну руку от нее лежал белый костюмчик, по другую пальто, чулки, словно бы приготовленные, чтобы одеться и уйти.
С приходом Павлика губы ее задрожали сильней, а темные глаза красиво, как в кино, заволокли слезы. Павлик приблизился.
– Чего ты обиделась?
Вика глянула жалобно-жалобно.
– Он отлупил меня!.. Вот сюда! – Показала на щеку. – Ударил! Меня мама никогда не била… – Она тихонько и безнадежно заплакала.
– Ну вот… – сказал Павлик. – Чего это вы…
– Я уйду!.. Пусть меня грызут дома, зато не бьют!
Павлик взял ее пальто и отнес на вешалку. Она не противилась.
– Он это нечаянно… – вступился за Костю.
– Да, нечаянно! – возразила сквозь слезы Вика. – Он сказал, что я дура и бездельница! Негодная ни на что, сказал!..
Павлик подумал, что в этом есть смысл. Но опять вступился:
– Вовсе он так не считает… Наоборот. Он хвалит тебя…
– Хва-а-лит! – всхлипнув, передразнила Вика. – А сам даже ни разу не поцеловал меня!
Павлик с минуту ошарашенно глядел на нее. Потом машинально взял за уголки ее белый жакетик.
– Вот сюда! – опять всхлипнула Вика, показывая на спинку стула.
Павлик повесил жакетик, потом юбку.
– Ну, ты… не надо, не плачь, – глядя в сторону, сказал Павлик. – Я сейчас… – Вика согласно кивнула, утирая ладошками глаза.
Костя оставался на том же месте и поднял голову, когда вышел Павлик.
– Идем, чего ты… Как маленький…
Костя помолчал в ответ.
– Действительно, наверно, от красивых надо подальше…
Павлик хотел возразить, что не все красивые глупые, бывают исключения, как в грамматике… Но засомневался.
– Что она там?.. – спросил Костя.
– Ничего, сидит.
– Плачет?
– Уже чуть-чуть…
За время его отсутствия Вика опять взяла альбом Врубеля и, держа его в обеих руках перед собой, уткнулась в страницу, так что лица ее не было видно. Прихватив для себя табурет, Костя прошел и сел за дальним от Вики уголком стола, боком к ней. Тоже взял какой-то альбом и стал смотреть первое, что попалось на глаза.
Павлик снял пальто, шапку и скрылся в кухню, за ширмочкой.
Ночь уже вовсю вступала в свои права. И оттого, что в планы его никак не входило нянчиться с Викой, в душе у Павлика нарастало раздражение. Сквозь щелку в ставне виднелась одинокая звезда. Облака закрывали только нижнюю часть неба, и где-то к полуночи должна была выкатить луна.
Из комнаты не доносилось ни звука. Лишь время от времени шуршали упругие страницы. Кроме Татьяны Владимировны, наверное, никто еще не изучал этих альбомов так старательно.
Что-то мешало Павлику сосредоточиться. И, глянув по сторонам, он заметил наконец кипящую в кастрюльке воду на плите. Вспомнил, что уже пришло время ужина, и потому надо бы накормить гостей…
Вскрыл и высыпал в кастрюльку пакет «вермишели с мясом». Выбирать, что там нравится Вике, что не нравится, он не собирался. Даже Татьяна Владимировна всегда хвалила эти концентраты: быстро и съедобно… Чего еще? Установил тарелки на поднос, как делала Татьяна Владимировна, через пятнадцать минут разлил в них душистое варево.
В молчании накрыл письменный стол скатертью, принес хлеб, чашки для чая, сахар. Расставил тарелки каждому под руку – так, чтобы не надо было придвигаться, и сел сам.
– Ужинать надо…
Костя, а за ним Вика, не глядя друг на друга, взяли по ложке и медленно, крохотными глотками стали есть.
Не обращая на них внимания, Павлик расправился со своим супом быстро, без аппетита. Потом принес чай.
Костя ел без хлеба, Вика отламывала двумя пальцами по крошечке и, словно бы нехотя, отправляла в рот.
Чтобы немножко поторопить их, так как надо было еще убрать со стола, Павлик разлил чай, положил себе ложечку сахара и, обжигаясь, стал безвкусно глотать припахивающий почему-то лавровым листом кипяток.
– Ты парень, и ты должен быть благородным! – неожиданно сказала Вика. Костя, пожалуй, не хотел обострять обстановку и все-таки не сдержался. Буркнул в тарелку:
– Один только парень все должен?..
– А если бы не ты, я бы не решилась из дому уйти! – напомнила Вика.
– Вроде первый раз… – отпарировал Костя, так что даже Павлик посмотрел на него с любопытством. – Ты и раньше уходила. Я слышал.
Вика подняла на него большие, круглые от негодования глаза.
– Я к подружке уходила! Чтобы мама замуж за этого не шла!
Костя еще ниже склонился над тарелкой.
– У меня подружка на Слободской! Я у нее жила! Понятно?! – добавила Вика. И от возмущения тоже быстро, в несколько приемов, докончила свой суп. А Павлик почему-то ненавидел ее в эти минуты… Как будто она взяла и отняла все, что должно было принадлежать Ане.
И не сдержался: когда Вика хотела взять его чайную ложечку, довольно бесцеремонно перехватил ее.
– Ты чего это, Павлик?..
– Я тебе положил ложку. Это моя… – Злясь уже не только на нее, но и на себя, добавил: – После меня нельзя! У меня туберкулез.
– Но ведь был? – просто, совсем как Аня однажды, сказала Вика. И это получилось у нее до того похоже, что Павлику сделалось не по себе. Вика поднялась, залпом допив уже остывший чай, жалобным голосом поблагодарила:
– Спасибо, Павлик… – И, не взглянув на Костю, ушла в мансарду.
Костя, опустив голову, ковырял ногтем какую-то щель в крышке стола. Молчал, время от времени взглядывая на Павлика. Тот убрал уже и посуду, и скатерть, а он все сидел. Обстановка была по многим причинам тягостная для Павлика. Хотел как-нибудь расшевелить Костю. Но задержался у лестницы, подумал и стал молча подниматься наверх.
Дверь в мансарду была приоткрыта, и, войдя, Павлик снова затворил ее за собой. Вика словно ждала его. Подобрав ноги, указала на топчан рядом с собой.
– Садись… – И шмыгнула носом, поведя обиженными глазами на вход. Припухшие губы и не по- всегдашнему, как попало, взбитые волосы придавали ей совсем трагический вид. Павлик сел на краешек табурета.
– Ты не сердись на Костю…
– А что он: то спасает! А то бьет! – Голос ее опять дрожал.
Павлик почувствовал раскаяние. Каким бы ни был его жизненный опыт, он подсказывал ему, что плачут люди, в общем-то, всегда искренне. Когда им плохо. Разве виновата она, что такая, как есть?..
За одни сутки они все трое сильно отошли друг от друга, разделенные и замкнутые каждый в своих
