Если бы знали путешественники, что «линия» окажется такой приметной, могли бы плыть спокойней.
Буквально в двух метрах от берега, почти цепляясь веслом за корневища деревьев, обогнули поворот, затаив дыхание, проплыли мимо тенистой, в зарослях ивы Соснушки, оставили мутноватую, в крутых глинистых берегах Лебядку, наконец Петька скомандовал «стоп».
Под ними журчала светлая вода Чернавки. Названия люди не всегда справедливые придумывают, но друзья не стали осуждать людей. И «стоп» Петька скомандовал чисто символически. Они были у той границы, за которой надо было плыть с предельной осторожностью, оглядывая каждую незначительную промоину в берегу.
Становилось понятно, почему нелегко было сумасшедшему Проне отыскать пропавшую Мусейку.
Друзья на всякий случай стали через каждые десять — пятнадцать метров высаживаться на берег.
Обследовали два поросших камышами и осокой заливчика. Никита рассудил, что именно так должно выглядеть устье пересохшей реки. Мысль его вскоре подтвердилась…
Издалека удалось разглядеть два ряда разросшихся близко друг к другу осин и высокую траву между ними. А это уж как правило: где река — там осина, да ольха по берегам, да тальник, да кое-где черемуха.
Лодку привязали к ближайшему корневищу и друг за дружкой, медленно, словно боясь, что и на этот раз они ошиблись, прошли вдоль едва приметного, когда-то заполненного водой русла… Только такую хлипкую речушку и могли назвать Мусейкой.
— Она… — раздвинув кусты перед собой, объявил Никита.
Перед ними чистое, в рамке зелени сверкало озерцо. Там, где была старая пойма или речка, обязательно потом остаются озерца…
Теперь уже напрямик, через кусты пробрались дальше, мимо озерца. Метрах в ста от первого, вытянутое вдоль старого русла и затененное нависшими над ним деревьями, гладкое, как стекло, и бездонное на вид из-за утонувших в нем высоченных сосен открылось второе озерцо.
Сомнений быть не могло: они стояли в устье Мусейки.
А то, что на берегу не оказалось никаких следов мрамора, — естественно. Может быть, откуда-нибудь из дальних-дальних стран тысячу лет назад, во время ледникового периода, занесло в устье Мусейки эту мраморную глыбу…
Цена невыдержанности
Лодку выволокли и перевернули в кустах, спрятав под нее свое имущество. Обулись, надели телогрейки. Петька сунул за пояс штык. Никита взял нож.
— Может, дождемся утра? — осторожно спросил Никита.
Петька только глянул на него — и стало ясно, что до утра Петька не выдержит.
Сошлись на том, чтобы немного пройтись и возвратиться назад.
— Давай цифры, — приказал Петька. Глаза его горели решимостью, штык, начищенный к случаю, отливал внушительным стальным блеском.
— Тысяча пятьсот, четыреста, триста, шесть, сто шестьдесят, двести восемьдесят три, — коротко отбубнил Никита.
— Сто шестьдесят, двести восемьдесят три… — с благоговением, как заклинание, повторил Петька и, опершись каблуком в самую кромку берега Туры, сделал первый шаг. — Раз — Никита тоже уперся каблуком. И тоже про себя отсчитал: «Раз…»
Но просто было считать только до пяти. Потом пришлось делать сложные вычисления: каждый шаг — метр. Пять пройденных шагов в уме, десять — вокруг вереска, это половина длины окружности. Никита высчитал что если бы идти напрямую, через вереск, получилось бы примерно три с половиной шага. Надо сделать для ровного счета полшага от вереска… Итого пройдено четыре шага. Плюс пять тех, что были в уме, — девять.
Причем это было одно из простейших действий. Там где на пути лежали озерца; вычисления имели более сложный и более приблизительный характер.
Однако дальше, за озерцами, опять стало легче.
Шаги Никита записывал, чтобы не сбиться, а Петька время от времени поглядывал на компас, хотя особой нужды в этом пока и не было.
— Надо все пробовать… — сказал Петька. И отсчитал: — Двести восемьдесят один… — Остановились рядышком. Вместе сделали следующий неровный шаг. — Двести восемьдесят два. — И: — Двести восемьдесят три…
Петькины губы побелели от напряжения, а Никита поправил сломанный козырек кепки, но тот опять упал, ему на глаза. Тогда Никита сердито крутнул его на затылок.
Петька шагнул к руслу. А Никита сделал неприметную засечку на сосне. Выцарапал: «283».
— Сколько там вбок?.. — шепотом спросил Петька.
Никита пришлепнул первого комара на щеке и сказал:
— Нет… Двести восемьдесят три не может быть первой цифрой… Тогда, выходит, сто шестьдесят вбок и шесть назад? Тогда было бы не двести восемьдесят три, а просто — на шесть меньше. И на другом чертеже этих цифр нет.
Математика — наука убедительная. Предложенный Петькой вариант схемы не подходил:
— Меряем тысячу двести, — сказал Петька.
1200 — была первой цифрой на столе в землянке. И от сосны с пометкой «283» он опять шагнул дальше.
— Двести восемьдесят четыре… Никита подумал и тоже шагнул.
Через некоторое время решили, что должна быть хоть какая-то примета на пути, в точке поворота, иначе бы ни им, ни тому, кто чертил схемы, никогда не найти этот поворот.
Пометку «500» сделали скоро, а к «1200» пришлось перебираться через болото.
Оба и не заметили, как попали в трясину. С кочки на кочку, с кочки на кочку — мало ли приходилось так вышагивать, но постепенно залезли в такую зыбь, что каждую кочку приходилось предварительно опробовать палкой, потом уж осторожно ступать или прыгать на нее.
Тысячу двухсотый шаг сделали посреди болота. Ничего мало-мальски приметного поблизости, в бывшем русле, не обнаружили ни вверх по руслу, ни вниз. Впрочем, оба, не сговариваясь, основные надежды возлагали уже на цифру 1500. Если верна цифра 1200, зачем бы появилась цифра 1500 и все те многочисленные повороты, что следовали за ней? Тем более что 1500 была цифрой на манжете, где тщательно вычерчен чертеж — со всеми изгибами Мусейки.
— Тысяча двести один… — отсчитал Петька. Бормоча цифры, Никита давно уже с тревогой поглядывал назад, но Петька скакал и скакал дальше. На последних метрах от суши адмирал-генералиссимус все-таки окунулся в жижу почти по пояс. Но, выбравшись из болота, не остановился, а сделал еще несколько недостающих до тысячи трехсот шагов и только здесь начал быстренько скидывать штаны.
Штаны и трусы Петькины выжали, ботинки протерли сухой травой. Но без штанов Петька сразу понравился комарам и только по этому смог убедиться, что близится ночь.
— А ведь нам не пробраться назад… — без воодушевления заметил Никита. Петька оглянулся на пройденный путь. И почти умоляюще — на Никиту.
— Еще двести, а? Гляди-ка ровень какая…
— Околеешь.
Петька хлопнул себя по карману. Спички есть. Но тут же понял, что они промокли.
— Не околею. — И шагнул дальше. — Раз… Никита зашагал следом..
