— Кто-то из знакомых рассказал мне про яхту, — отвечаю торопливо. — А чем вы занимаетесь сейчас? Кем вы работаете?
— Я по-прежнему очень тесно связан с авиакомпанией. То есть на данный момент я занимаю пост исполнительного директора одной из английских авиакомпаний, занимающихся грузоперевозками. Ну, и еще я связан с организацией чартерных перевозок.
— Так вот почему вы так много летаете! Наверное, вы набрали уже кучу бонусных миль. Теперь получите всякие призы, подарки, а может даже, бесплатные билеты!
Мы вместе смеемся моей шутке, потом Оливер серьезнеет и говорит:
— Да, я много летаю, и в целом меня устраивает такая жизнь. Хотя порой отели надоедают, а постоянные сборы чемоданов начинают утомлять.
К нам подходит официантка, и мы заказываем чай, сандвичи и сладкую булочку для Бена.
— Значит, ваш сын с вами не живет? — спрашиваю я, надеясь, что не очень достаю его личными вопросами. Мне вдруг хочется узнать об Оливере как можно больше. Несколько фактов о его жизни, которыми он поделился со мной, словно пробудили бешеный аппетит моего любопытства. Он такой сексуальный, Боже мой!
— Сын сейчас учится в Англии, в школе для мальчиков. Его мать хотела, чтобы он посещал ту же школу, куда в свое время ходил ее отец, его дед. Мне пришлось уважать ее желания. По крайней мере ее родственники приглядывают за мальчиком, что уже неплохо. Впрочем, он еще сам не знает, чего хочет, и периодически угрожает пойти работать билетером в метро. Иной раз мне страшно от мысли, что уже на следующий год он покинет стены школы и окажется в этом большом и не слишком добром мире.
— У всех у нас были приступы бунтарства, — говорю я. — Он перебесится.
— Надеюсь. — Оливер пьет чай и вдруг спрашивает:
— А вы, Энни, как вы бунтовали? Кем хотели стать?
— Знаете… — Я задумываюсь, а потом честно отвечаю:
— Я всегда хотела стать стюардессой. Это была моя мечта. И вот я осуществила ее, и теперь… теперь я хочу другого.
— Чего же?
— Сама толком не знаю. Раньше я полагала, что работа с девяти до пяти, да еще в офисе — это не для меня. Однако в последнее время подобная перспектива привлекает меня все больше. И в прошлом году я начала учиться на специалиста по связям с общественностью. Надеюсь, что смогу работать в этой области. Вот только я не слишком представляю себе, откуда там нужно начинать. И еще мне очень не хочется покидать авиакомпанию, потому что… потому что я ценю отношения с коллегами, ну и скидки на билеты и прочие привилегии тоже жалко терять. Но если честно, после происшествия на чикагском рейсе я перестала получать удовольствие от работы. Нет той легкости, что была прежде… так что все равно придется уходить рано или поздно.
— Да и сама работа изменилась со временем, — кивает Оливер.
— И не говорите! Чуть ли не любой психопат может подняться на борт и устроить бог знает что. Если он попробует вести себя подобным образом в другом месте — даже в баре! — его просто вышвырнут на улицу. На самолете все по-другому. Нельзя открыть дверь и вытолкнуть за борт человека, который не контролирует свое поведение. Есть люди, которые предлагают вовсе запретить продажу алкоголя на борту, но хочу вам сказать, что и это не решит проблему, потому что эти типы часто бывают обкуренные или обколотые и алкоголь тут вовсе ни при чем. Вы не поверите, но чуть ли не после каждого рейса мы находим в туалетах шприцы.
— Да, это серьезная проблема, и, к сожалению, с увеличением трафика и ростом пассажиропотока улучшений не предвидится. Скажите, а вы не думали о том, чтобы подать заявление о переводе на административную работу? Это позволит вам сохранить многие привилегии для сотрудников авиакомпаний.
— Думала, — покаялась я. — Даже больше того — я направила заявление с такой просьбой. Но вы же знаете, как это бывает! Мне ответили, что дадут знать, как только появится подходящая вакансия. Пока ничего не изменилось. И вообще, они могут найти на эту работу человека с опытом, так что шансов у меня немного.
Мы болтали и болтали, а потом стало понятно, что Бену это надоело и он становится все беспокойнее и, соответственно, кричит все громче и громче.
— Боюсь, что нам пора возвращаться домой, — говорю я, и мне грустно. Оливер Кейи оказался прекрасным собеседником. Что, если нам больше не придется так мило побеседовать?
По лицу Оливера можно догадаться, что он тоже расстроен, и в душе у меня немедленно расцветает радость. Ему не хочется со мной расставаться! Это может значить только одно — я ему нравлюсь!
— Надеюсь, мы скоро увидимся на одном из рейсов, — говорю я, усаживая Бена в прогулочную коляску.
— Давайте не будем оставлять это на милость провидения, — говорит Оливер, значительно глядя на меня. А потом он достает свой мобильник и просит:
— Скажите мне свой телефон, Энни.
Я называю номер без малейшего колебания. Бог мой, какой мужчина! Классный, стильный, умный. Он женат, но при этом я ему доверяю, в нем нет и намека на пошлость или грязные намерения. Он ведь может стать мне другом. Хорошим другом! Ну, то есть я надеюсь, что такое возможно… нет?
Выглянув на улицу, я обнаруживаю, что на небе собрались подозрительные тучки, и начинаю торопиться, чтобы не попасть под дождь. Но Оливер и слышать ничего не хочет о том, что мы пойдем пешком через весь город. Он подзывает такси и дает водителю деньги, чтобы тот довез нас куда пожелаем. Потом он сам грузит коляску Бена в багажник.
Прежде чем машина трогается, я опускаю стекло.
— Я так рада, что мы с вами встретились! И спасибо за чай!
— Мы сделаем это снова, хорошо? Выпьем чего-нибудь и поболтаем, — говорит он, улыбаясь. — А ты, молодой человек, — он гладит Бена по волосам, — присматривай за своей тетей, хорошо?
Глава 19
Правило девятнадцатое.
Я вошла в кухню, чтобы приготовить завтрак себе и Бену. Там уже сидела Эдель, которой явно не терпелось поделиться со мной новостями.
— Я уволилась! — выпалила она, едва завидев меня на пороге.
— Что ты сделала? — Я ушам своим не верила.
Эдель вела разговоры об увольнении из своего обувного магазина с того дня, как въехала в мою квартиру, но я как-то никогда не предполагала, что она может действительно пойти на столь решительный шаг.
— А вот и да! Вчера вечером сказала менеджеру, что увольняюсь. И теперь я свободна! Могу целый день смотреть телик, пить вино за обедом и… и делать еще много всего интересного.
— Значит, у нас больше не будет скидок на обувь?
— Ну, скидки, конечно, жалко, — сказала Эдель, осторожно отпивая свой горячий шоколад. — Ну и ладно…
— И теперь ты собираешься заняться поисками новой работы? — ненавязчиво поинтересовалась я. Нельзя же в упор спросить, есть ли у нее деньги, чтобы заплатить мне за квартиру! Хотя, признаться, этот вопрос меня очень и очень волнует.
— У меня отложено немножко денежек, — беззаботно сообщила Эдель. — Это позволит мне продержаться пару недель. Я хочу отдохнуть от работы и дать моим бедным натруженным ножкам передышку.
— Тогда ты не захочешь пойти с нами — со мной и Беном — в зоопарк?
— Ну, для зоопарка я готова сделать исключение, — засмеялась Эдель. — Если я устану… обещай, что если я устану, ты посадишь меня в прогулочную коляску, и вы е Беном будете меня катать.
Признаться, я рада, что Эдель согласилась пойти с нами. Я обожаю своего племянника, но через несколько часов близкого общения и бесконечных «почему» меня начинает доставать беседа на детсадовском уровне, и я буквально жажду компании взрослого человека.
Для Бена это первый в жизни поход в зоопарк, и он ужасно взбудоражен перспективой увидеть настоящих слонов- и жирафов.
— А можно мне будет гладить зверей? — спрашивает он.
— Нет, милый, на животных можно только смотреть, а трогать ручками нельзя. У нас с тобой есть фотоаппарат, и мы сделаем фотографии всех зверей, какие тебе понравятся.
— А зебры там будут? — не унимается малыш.
— О да! И я слышала, что у зебр прибавление в семействе, так что там будут и взрослые зебры и детеныш.
— А покататься можно будет?
— Нет, кататься на них нельзя, но мы обязательно помашем им ручкой.
В прошлом году Роберт и Бен ездили летом в Трамор, и там Бен катался на ослике. Теперь он думает, что на всех животных можно ездить верхом. Он так прелестен в своей наивности и невинности, что я не могу не улыбаться ему.
Мы выходим из автобуса у Феникс-парка, и я вдруг понимаю, что и Эдель и я радостно предвкушаем поход в зоопарк и ждем этого не меньше, чем Бен. Мы проводим пару очень приятных часов, блуждая между клетками и вольерами. Сегодня будний день, большая часть детишек в школе, и потому в зоопарке относительно тихо и малолюдно. Животным, должно быть, скучно, и они с удовольствием приветствуют нас и показывают, кто что умеет. Бен надолго застывает перед клеткой с рыжим орангутангом, который таращится на нас и жует банан.
— А ребеночек у него есть? Меленький орангутанг? — спрашивает Бен.
— Непохоже, — отвечает Эдель. — Может, в следующем году будет.
— А это папа-орангутанг или мама?
— Думаю, что папа. Больно уж он волосатый и такой… грубый, — смеясь отвечает Эдель.
— А у меня нет мамы, потому что она умерла, — ни с того ни с сего объявляет Бен, и глаза мои немедленно наполняются слезами. Я отворачиваюсь, чтобы малыш ничего не заметил. Сердце готово разорваться от боли и жалости.
— А вот и нет, есть у тебя мамочка, — говорит Эдель, ероша волосы мальчика. — Только она живет на небесах и смотрит на тебя сверху.
— А когда животные умирают, они тоже отправляются на небеса? — невинно спрашивает Бен.
Ах ты Господи, похоже, сегодня у нас день непростых вопросов!
— Думаю, так и есть, милый. Так что твоя мамочка на небесах играет со зверюшками, и им там весело.
Надеюсь, я говорю то, что нужно. Трудно угадать, что именно стоит сказать маленькому мальчику, а что нет.
— А на небесах можно кататься на зебре?
