образом из него выдавливали признание в убийстве Балащука.
Потом вдруг отдали инструмент и выпихнули на улицу...
– Везде я уже ходила, – призналась Софья Ивановна. – В суде отсылают в ЗАГС, а там – в суд. И требуют всякие справки, выписки, сведения о родителях. А где я возьму?.. У Глеба помощи попросила, так он отказывается, не признает Родю...
Алан покосился на ее внука.
– Простите, Софья Ивановна, я что-то не пойму... А Родион... чей сын?
– Старшего, Никиты...
– Так он же в аварии, на шахте погиб! Сами рассказывали...
– Оказалось, чудом спасся... А как я теперь это чудо докажу? Не верят. Даже родной сын...
Он не стал больше задавать вопросов, внезапно стал задумчивым и одновременно беспокойным, словно что-то томило его, тревожило, а что конкретно, он и сам не знал, и оттого долго прислушивался к собственному состоянию.
И ничего не услышал.
– В любом случае внука нужно отдавать в консерваторию, – заключил бард. – Послушайте моего совета, Софья Ивановна. Он уже сейчас, без образования, уникальный исполнитель!
– Что такое – консерватория? – вдруг спросил Родион.
– Учебное заведение, – терпеливо объяснил Алан. – Там дают высшее музыкальное образование. Теоретические и практические знания во многих областях культуры и искусства...
– Я не пойду в консерваторию, – решительно заявил он. – Хочу стать горным инженером. И, как отец и дед, работать в шахте.
– Это у вас юношеское увлечение, Родион!
Его не по годам серьезный и неожиданный ответ обескуражил и даже на минуту поверг в замешательство.
– Увлечением может быть искусство. Например, занятие музыкой. А люди на земле заблуждаются, принимают это за дело всей жизни и в результате становятся обездоленными. Они приобретают все, кроме счастья. И их очи никогда не просветляются.
– Но зарывать талант в землю, – не сразу проговорил он, подыскивая слова, поскольку понимал, что говорит все-таки с подростком. – Своими руками, с помощью кирки и лопаты... Это преступление!.. Добывать уголь может каждый... А талант – великая редкость! Его нужно беречь, взращивать...
– А что такое талант?
– Уникальные способности! Божий дар, прозрение... То, что дано от природы. Вот, например, как у вас к музыке!
– Если способности уже есть, зачем этому учиться?
Подобные вопросы ставили в тупик.
– Чтоб расширить кругозор, – однако же терпеливо объяснял Алан. – Усовершенствовать навыки... Развиваться!
– Как же это – усовершенствовать дар Божий? – с детской непосредственностью изумился он. – Человек может только навредить! Испортить!..
– Но так заведено... Есть способы, приемы, которые необходимо изучать. Например, вы не знаете нотной грамоты, сольфеджио...
– Я даже не знаю, что это такое...
– Вот видите!
– Поэтому буду изучать горное дело! – с вызовом заявил он, и его щеки заалели. – Мне землю копать приятнее, чем музыка.
И тут произнес то, от чего даже у Софьи Ивановны, уже привыкшей к внуку, все захолодело, замерло в душе, ибо не должен был, не мог он знать этих слов:
– Есть какой-то захватывающий азарт в нашем деле – каждый день спускаться в недра земные. И схож он с азартом полета или с погружением в океанскую глубину. Всюду стихия неизведанная, самые таинственные миры, это воздух, вода и недра. И люди все время будут стремиться их одолеть. На самом деле люди вышли на сушу не из водной стихии – из земной.
Потом Софья Ивановна сообразила – ну, конечно, Никита ему, должно быть, слова эти затвердил, потому что у порога стоял, когда их Николай произнес. В то самое злосчастное утро...
Бард же внезапно для себя смутился и не нашел что ответить, ощущая некое подвешенное состояние, словно в невесомости: стоит пошевелиться, и в тот час оторвешься от стула и подлетишь к потолку. Родион же встал из-за стола и чинно произнес:
– Благодарствую, бабушка. Да просветлятся очи твои.
– На здоровье, Радан, – отозвалась та.
– Я пойду в огород и полью растения. Уже вечереет...
– А что, дождя ночью не будет?
– Нет, только послезавтра, и то малый.
И вышел из дома.
Их странный диалог и вовсе лишил чувства земного притяжения.
– Софья Ивановна, признайтесь, откуда у вас этот чудесный внук? – натянуто улыбаясь, спросил Алан более для того, чтобы ощутить твердь под ногами.
– Простите его за упрямство, – повинилась та. – Родя сильно тоскует по дому и еще не привык к нашей жизни.
– Зачем ему горное дело? Его стихия – это музыка! Ничего подобного я еще не встречал! Если его показать специалистам...
– У Родиона есть цель – выучиться на инженера по проходке шахтных стволов.
– Боже мой, какая несправедливость! Тысячи бездарей ломятся в двери консерватории... А тот, для кого они открыты, не хочет переступить порога! Кто его убедил пойти в шахтеры? Родители?
– У него долг перед своим народом...
– О чем вы говорите, Софья Ивановна? – возмутился Алан. – Зачем эти красивые слова – долг перед народом?
– Конечно, есть еще одна причина, сердечная. Родя мне признался... У него дома девочка осталась, чудинка. Ее зовут Карита... Но это секрет!
– Вот, уже горячее! Карита, редкое имя. Это чье? Не шорское?
– Чудское. Означает – чародейка, варящая зелье. Или просто Зеленая дева. Поэтому и гора называется – Зеленая. Но ее зелье совсем другое, особое. Это зелье любви. Его дают молодоженам и умирающим.
– Почему же умирающим?
– Чтобы они уходили с этим чувством и не завидовали живущим.
– Какая поэзия! – Бард зачарованно улыбался. – Так и просится в строчку... Только при чем здесь неуемное желание лезть в земные недра?
Софья Ивановна в тот миг была самой счастливой бабушкой.
– Юношеские страсти! Если Радан будет работать в шахте или на руднике, то сможет изредка встречаться с Каритой.
– Где? Под землей?!
– Ну да! Потому что она слепнет на ярком солнце, но зато хорошо видит в полной темноте. Все чудины так. А Радан не боится света, потому что у него отец – земной и солнечный. От них у чуди рождаются альбиносы. Правда, им совсем нельзя загорать...
– Что-то я теряю нить, – пожаловался Алан. – Вы сейчас говорите об отце Родиона? То есть про своего старшего сына?
– Конечно, про Никиту...
– Как же такое возможно? Всех накрыло, а он...
– Потому и говорят, чудом...
И тут Софья Ивановна пересказала Алану то, что Никита ей поведал, как спаслись.
Они с Витей Крутовым давно вздумали сходить в заброшенную выработку, где когда-то лошади стояли, – будто бы коногоны старые часто там видели огни, во тьму убегающие. И еще, бывало, спустятся на смену, а у слепых коней на гривах косички заплетены, хвосты расчесаны, и сами они чем-то встревожены, сторожат уши во тьму и ржут тоскливо. Так вот улучили они момент, когда на участке энергию отключили, самоспасатели на комбайн повесили – это чтоб все думали, что они где-то рядом, а сами прихватили лом и пошли в старую лаву. А она, когда- то крепкая и надежная, теперь уже опасной стала, на деревянных стойках, потому выработку эту давно обрушить хотели, по технике безопасности не положено, однако там еще какое-то оборудование оставалось, конные вагонетки, которые все хотели поднять и в музей сдать. Невзирая на предупреждение, что вход воспрещен, взломали они дверь, пошли по штреку, и оба почуяли, вроде головы кружатся и слегка покачивает – верный признак повышенной нормы газа, вентиляции-то там нет никакой. Но они решили, это старый навоз перепревает и выделяет сероводород. Им надо было бы вернуться и тревогу поднимать, но другой случай когда еще подвернется? Пробрались они в лаву, нашли конские стойла, фонари выключили и затаились.
И скоро слышат, впрямь кто-то идет, вода под чьей-то ногой хлюпнула, потом словно кованые копыта по камням зацокали. Старые шахтеры говорили, это души лошадей бродят, но ведь их никогда под землей не ковали. Сидят, замерли, от предощущения неведомого мороз спины щекочет...
В это время и произошел взрыв, огнем дохнуло и пожар начался. Волна до конюшни докатилась в одно мгновение, поскольку лава эта по прямой линии от взрыва была. Штрек не нарушило, но старая деревянная крепь выработки не выдержала: вышибло несколько стоек, стронулась кровля и пошла ломать и давить лес – треск волной пошел, щепки, как снарядные осколки, летят. Никита помнил, что нырнул к стойке у стены, обнял ее и сознание потерял.
А очнулся, перед ним полуобнаженная девица сидит на корточках и держит зеркало у лица. Он сначала решил, она так проверяет, дышит он или нет, но она говорит:
– Посмотрись в зеркало!
Никита и посмотрелся, да ничего толком не увидел, разве что глаза свои побелевшие да зубы. А что еще у шахтера в темноте светится? Девица же эта говорит: мол, пойдем, теперь ты мой муж. А зовут меня Тея, дескать, я чудского рода. Она держала над головой что-то вроде светильника, напоминающего бра: желтая чаша, словно зеркало отполированная, и посередине кристалл, из которого лунный свет льется. И тогда лишь Никита сообразил, отчего фонарь на каске разбился и погас, а все видно.
– Он ведь на этой чудинке Тее женился, – сообщила будто бы по секрету Софья Ивановна. – Поэтому они внука моего назвали Раданом, значит, рожденным от человека солнца. Вот он и хочет стать горным инженером, чтоб восстановить штольню в горе Кайбынь.
– Ничего не понимаю, – признался бард, смущенно улыбаясь. – А при чем здесь Кайбынь?
– Там штольня была, – терпеливо объяснила она. – Когда-то Николай, мой муж, возил туда ребят, в разведку. У них что-то вроде игры было... Но ее взорвали. А чудины там выходили, чтобы на солнце смотреть. Раз в год, и только в какой-то особый день и час, когда луч света попадал в штольню. И очи у них просветлялись. Теперь уже много лет живут в темноте, без солнечного света. Так вот Никита привел Радана с наказом – снова ее открыть.
Бард встряхнулся, однако не согнал с себя задумчивого оцепенения.
– А откуда привел? В смысле, где Радан до этого жил?
