информации. Зато вовсе не безразлично в отношении ее качества!
Мифологический тип отражения ближе всего нашему художественному освоению мира, когда интуитивно-эстетическая оценка целесообразного «таинственным образом» приводит к истине поверх логического познания, хотя, разумеется, и с издержками в глубине анализа и полноте картины. Зачем же сводить все к информации? Допустимо ли исключить интуицию, да ещё в такой кровно родственной ей области, как научно-фантастическое художественное познание? Наш древний предок, отождествляя себя в своих мифообразах с космосом, предчувствовал в человеке то самое воплощение мировой гармонии, к осознанию которого мы теперь все больше приходим, или лучше сказать, возвращаемся, когда, например, открываем заново истинность протагорова афоризма: «Человек — есть мера всех вещей».
Казалось бы, противоположные подходы: только лишь со стороны поэтической условности (С.Залыгин) и, наоборот, с чисто информационной меркой (Т.Чернышёва), — равным образом упускают эстетику мифологического отождествления человека с миром. А ведь, по-видимому, благодаря заложенной в мифообразах нравственно-эстетической интуиции наши предки гениально предвосхитили такие родственные научной фантастике целеполагающие ценности, как мысль о победе над пространством и временем, об освоении внеземной среды, о власти над жизнью и смертью и т.д.
Мифологизируя с информационной позиции научно-фантастическую модель освоения космоса, Т.Чернышёва уверяет: «Сейчас уже считается несомненным, что осуществление контактов в ВЦ (внеземными цивилизациями, — А.Б.) и исследование большого космоса с помощью звездолетов… практически невозможно по целому ряду причин, и если в научных, а чаще в популярных работах оценке этих проектов (как правило, отрицательной) ещё отдается дань, то это обусловлено традицией, созданной не наукой, а научной фантастикой». И все же в научной фантастике звездолеты продолжают бороздить космос, хотя все это, полагает автор, есть «ложь, заведомая ложь, и ложность такой картины мира может быть понята и оценена уже современным знанием… И тут едва ли можно объяснить все художественной условностью. На наш взгляд, мы имеем дело здесь не столько с художественной, сколько с „мифологической” условностью, рождающейся из необходимости для обиходного мышления освоить космос на каком-то уровне»[312]. Ответим опять безосновательность этой «мифологической условности», которая ещё и попросту «заведомая ложь», хотя миф не различает правду и вымысел, а заодно и некую растерянность Т.Чернышёвой перед грандиозной звездной дорогой человечества.
Но в самом деле, воспрещает ли современное знание, на которое ссылается исследовательница, залетать научно-фантастическому воображению в далекие галактики? Вспомним не так уж давно, в 30-х годах выход человека в космическое пространство вообще считали химерой и сказкой, и не литературоведы, а инженеры с мировым именем. Художественная литература не приблизила бы эту сказку, если бы апеллировала к безосновательному скептицизму, если бы не ставила целей, опережающих самые смелые проекты.
Точно так же современная фантастика ориентирует общественную мысль на дальние цели космонавтики. Т.е. если сегодня художественнее воображение по-прежнему действует с опережением, то вовсе не по «мифологической условности», а по собственным законам научной фантастики — современного типа художественного мышления, соединяющего рациональное гипотезирование по координатам научного знания с древним принципом эстетики целесообразного. Это значит, что практическую поверку своих «сдвоенных» проекций научная фантастика оставляет — по законам жанра — на завтра. Её реализм вовсе не в том, чтобы не оторваться от возможного сегодня, а в том, чтобы предугадать грядущие устремления человечества — как целеуказание научной теории и общественной мысли, из которых она же исходит, и, разумеется, как задание практическому сознанию, которому Т.Чернышёва оставляет в удел одни мифологические иллюзии.
Если так называемую космическую оперу устраивает безразлично какое правдоподобие, то в серьезных научно-фантастических романах преодоление безмерных расстояний — решающего препятствия в звездных рейсах — мотивируется неклассической Эйнштейновой физикой, с которой знаком современный школьник, нелинейной геометрией Лобачевского, о которой размышлял еще Раскольников у Достоевского. Когда в трилогии Снегова звездолеты пожирают расстояния, преобразуя кривизну пространства в вещество, — это не только «писательская» условность, это и оригинальная гипотеза автора — физика по профессии. Разве что только безнадежно отставший от нашего века читатель не различает сегодня сказочно-мифологических чудес и научно-фантастических.
Напрасно было бы искать у Т.Чернышёвой ответ на вопрос, на каком все-таки уровне осваивает космос придуманная ею, так сказать, обиходно-научно-мифологическая фантастика. Когда она уверяет, что «коллективное сознание человечества, следуя каким-то нам пока во многом непонятным принципам, безошибочно отбирает из всей суммы современных научных знаний только те, что совершенно необходимы для построения своего рода современной „мифологической картины мира”, которая и соответствует и одновременно не соответствует научным представлениям»[313], то и дело даже не в том, как можно выбирать из
В самом деле, странно слышать на исходе XX века, будто внутри науки существует некое «рабочее мифотворчество» (?!)…[315] Примером может служить, говорит Т.Чернышёва, «все, что связано с поисками разумной жизни во Вселенной»[316], — А могут ли служить примером мифотворчества, скажем, те пробы грунтов на биологическую активность, что взяты были на Луне и на Марсе? Или, чтобы избегнуть обвинений в мифотворчестве, и вовсе не следовало вести поиск разумной жизни?
Т.Чернышёва утверждает, что «за последнее время основы, условно говоря (?), мифологических моделей мира создаются самими учеными» [317]. Однако у специалистов-мифологов на этот счет иная точка зрения. Во введении в коллективную монографию «Мифология древнего мира» наш крупный востоковед И.Дьяконов писал, например что, наоборот, «мифотворчество
О научно-фантастической литературе уж и говорить не приходится: у Чернышёвой это непостижимая мифоложь — и тем не менее ложь, получается, будто бы «помогает современному человеку как-то (все-таки как же? — А.Б.) ориентироваться» ни много ни мало «в усложняющихся представлениях об окружающем мире…»[319]
Среди таких вот «парадоксов» пропадает интересное соображение автора о преодолении формального понимания правила Оккама. Согласно этому правилу, изучаемые «сущности не следует умножать без необходимости». Корректное исследование отсеивает избыточные для данного случая «сущности» («бритва Оккама»). Однако отделить первые от вторых способна уже не логика, а диалектика с интуицией. Научная фантастика в значительной мере исходит из интуиции, развивая заложенную ещё мифами догадку о будущем космическом бытии человека, подхватывает современную «безумную» идею об участии сверхцивилизаций в «переконструировании» мироздания и т.д., т.е. выдвигает на обсуждение «сущности», казавшиеся излишними и пока что не поддающиеся опытной проверке.
Но при чем здесь мифология, да ещё и современная? Когда Т.Чернышева вводит оговорку о том, что «употребляет термины „мифология”, „мифотворчество” применительно к современному мышлению в известной мере (в какой же?) условно, не ставя знак равенства между „современной мифологией” и древними мифами» [320], то это не только не спасает, а, наоборот, усугубляет ошибочность её позиции.
Сошлемся ещё раз на коллективную монографию «Мифология древнего мира». Во введении И.Дьяконов предостерегает от опрометчивого отождествления совершенно различных явлений, одинаково обозначаемых этим словом. На смену, или точнее сказать, в дополнение к пережиткам первоначальной, ещё дорелигиозной мифологии религия, — говорит Дьяконов, — создавала свою, «вторичную», которая вступила в непримиримый конфликт с научным знанием. Новое время породило «третичную» мифологию — она уже может являться, по словам Дьяконова, результатом «невежества непростительного», т.е. «принятия на веру того, на что уже имеются средства проверки — или, хуже того, результатом сознательного введения в заблуждение»[321].
Одно дело издержки древнего мифомышления в исторически присущем ему способе освоения мира и совсем другое — сегодняшнее игнорирование науки и практики. Дистанция больше, чем между сказкой в значении народнопоэтической фантазии и небывальщиной как досужей выдумкой.
Кроме того что псевдомифы (так по справедливости следовало бы разграничить новую мифологию с древней) противостоят истине и часто используются, если не сочиняются, откровенной реакцией, они не находят поддержки и в серьезной фантастике. На международном симпозиуме по внеземным цивилизациям в Таллинне научную фантастику упрекали за облегченное изображение контактов с инопланетянами[322], но вовсе не за мифологичность самой темы. К тому же недовольство ученых поспешными гипотезами насчет палеоконтакта и сенсационными слухами об НЛО как якобы космических кораблях касается не столько научно-фантастических произведений, сколько журналистских публикаций.
Одно дело, когда писатель-фантаст А.Казанцев в рассказе-гипотезе (по обозначению автора) «Взрыв» (1946) предположил, не был ли Тунгусский метеорит чужим космическим кораблем. Экспедиционные исследования этого, правда, пока что не подтвердили, и тем не менее рассказ сыграл свою роль в изучении «тунгусского дива», не все загадки которого прояснены и по сей день. Даже более рискованное предложение математика М.Агресста[323] пересмотреть некоторые эпизоды Библии под углом зрения посещения Земли звездными пришельцами заслуживало внимания на первоначальном этапе обсуждения возможной встречи с внеземными цивилизациями.
Но совсем другое дело, когда некоторые авторы гипотезы о палеоконтакте продолжают стоять на своем, невзирая ни на какие вполне земные объяснения «звездных» загадок. Особенно много заведомых натяжек от незнакомства с фактами оказалось в очерках А.Казанцева, о чем мы уже писали[324]. Публикации В.Зайцева (филолога)[325], хотя и более профессиональны, исторически и мировоззренчески не менее тенденциозны. Доказывая, например, что Иисус Христос был врачом инопланетной экспедиции, В.Зайцев не посчитался с тем, что библейское предание рисует этот персонаж, прежде всего, вероучителем вполне земного христианства, религиозным идеологом и моралистом. Когда легенду улучшают таким предвзятым образом, «новое» прочтение мифа оборачивается ещё одним мифом…
Подобные издержки не должны, разумеется, закрывать возможность интерпретации загадок нашей культуры также и о космической точке зрения. Заслуживает уважения намерение синолога, доктора филологических наук И.Лисевича заново поднять на другом материале тему, порядком скомпрометированную любительщиной и предвзятостью. Как он сообщает[326], в средневековых китайских хрониках фигурируют «роботы» и «космические корабли», ещё разительнее напоминающие наш современный технологический уровень, чем древнеиндийская «огненная колесница». Однако Лисевич считает, что его прочтение хроник ещё нуждается в проверке и дальнейшем уточнении.
Немифологическая природа научной фантастики доказывается не только теми общими художественно-гносеологическими соображениями, о которых шла речь в нашей статье, но и поэтической типологией отдельных произведений. Мы уже говорили, что научная фантастика, подобно народной сказке, привносит в свои «мифологические» мотивы шутливую или ироническую интонацию, исключающую мифологическое их прочтение. К уже приводившимся примерам можно присоединить рассказ В.Берестова «Алло, Парнас!» (1965), в котором миф об олимпийских богах не без юмора перелицован в «божественные» деяния некой внеземной экспедиции.
Невооруженному глазу заметна немифологичность современных устных жанров, перекликающихся с научно-фантастической тематикой. К любопытному выводу пришел автор статьи «НЛО и энлонавты в свете фольклористики»: свидетельства «очевидцев, наблюдавших НЛО, рассказы о встречах с энлонавтами по своим жанровым признакам представляют собой „типичные былички, тесно связанные с народными поверьями”[327] (новейшего, правда, толка), иными словами, с фольклором. Сюжет прежней былички о таинственной нечистой силе и т.п. переходит ныне в сказку и анекдот. В новой же быличке на смену „устаревшим чертям и лешим с их телегами и тарантасами пришли энлонавты с их „летающими тарелками”. И эта замена, считает автор статьи, произошла даже не на основе абсолютно нового сюжетного материала: он зрел, можно сказать, в течение многих веков. Классическим примером НЛО и энлонавтов древности является видение Иезекииля»[328]…
Заимствуя из научной фантастики новые мотивировки, современная быличка до неузнаваемости их изменяет в духе молвы, модного предрассудка. Устные версии появления пришельцев из космоса шаржируют, пародируют, окарикатуривают научно-фантастический оригинал, ибо их подлинной почвой является вульгарная мифология, причем не только космическая. Так, по иным рассказам «очевидцев», неопознанные летающие объекты «оказываются» всего-навсего… шпионскими аппаратами, т.е., в отличие от древней мифологии, равно далекой от веры и от сомнения, в быличках причудливо сосуществует и то, и другое. Словом, перед нами отголоски псевдомифов, а вовсе не миф.