Зачем же понадобилось объяснять «познавательным мифом» — вопреки
В этой тотальной мифологизации Т.Чернышёва забывает свое же собственное утверждение, что «мифотворческая… функция научной фантастики» уже в настоящее время «оказалась во многом исчерпанной»[330]. О каком тогда её будущем может идти речь? Но главное, как быть с тем непреложным, проверенным тысячелетиями опытом художественного развития, согласно которому базой искусства всегда была прежде всего сама действительность, какие бы формы и грани сознания — различные на разных исторических этапах — ни оказывали воздействие на художественную мысль?
Если обратиться к живому литературному процессу за то время, что истекло после этого «мифологического» предсказания, то литература определенно шла другими путями. Вспомним двойной интерес «реалистики» — к научной фантастике точно так же, как к сказочно-мифологической. Оправдывается совсем другое предвидение. И.Ефремов писал ещё в 1962 году, что «по мере все большего распространения знаний (не мифов! — А.Б.) и вторжении науки в жизнь общества (и в обиходное сознание тоже, — А.Б.), все сильней будет становиться их роль в любом виде литературы. Тогда научная фантастика действительно умрет, возродясь в едином потоке большой литературы как одна из её разновидностей (даже не слишком четко отграничиваемая), но не как особый жанр»[331].
Несмотря на то, что литературное развитие протекало на деле сложнее, все-таки хорошо различается предсказанная Ефремовым закономерность. Научная фантастика, хотя и сближается с другими литературными жанрами, не растворяется, однако, в мифофантастике, а вступает с ней в разнообразное взаимодействие. Она не утрачивает своей оригинальности как художественное сознание современного типа и своих собственных жанровых форм. Она выполняет немаловажную роль и в развитии других жанров — участвует в фантастико- реалистической прозе, драматургии, поэзии. В литературной сказке наших дней чудесные мотивы и образы выступают как дополнительные к научно-фантастическим (а не наоборот) и т.д.
И задача как раз в том, чтобы рассмотреть её связи с фольклором и мифологией, не подменяя ни научную фантастику сказочно-мифологической, ни эту последнюю — научной. Но это вовсе не значит, что, например, «апелляция к мифу» бесперспективна, как полагают Е.Неёлов и В.Рогачев в статье «Миф и научная фантастика (об одной критической точке зрения)». Присоединяясь к основным положениям полемики литературоведов с «мифологической» концепцией Т.Чернышёвой, вряд ли можно согласиться с их выводом, будто бы в связях научной фантастики с древним мифом «нет ничего специфического»[332].
Именно специфическое выступает в глобальности, космизме как научно-фантастических, так и мифопоэтических моделей мира — на такие масштабы редко претендует нефантастическая литература. Не случайно контаминации этих моделей придают своеобразие таким реалистическим произведениям, как «Буранный полустанок». Специфичность, далее, в том, что те и другие модели непосредственно соотносят человека с природой, тогда как реалистическую литературу интересуют по преимуществу социальные отношения. И, наконец, открывает новые возможности анализа как научно-фантастической, так и мифопоэтической образности по-своему специфичный для той и другой подход к действительности с точки зрения красоты целесообразного (кстати сказать, отсутствующий в дельной аргументации Е.Неёлова и В.Рогачева).
Если собственно фольклорные параллели позволяют лучше понять литературно-эстетические отношения научной фантастики с народной поэзией (и это верно отметили Е.Неёлов и В.Рогачев), если научная фантастика, со своей стороны, по-новому освещает былые и современные судьбы фольклора, то мифологические параллели ведут к совсем мало изученным общим проблемам исторического развития форм познания и культуры в целом. Фольклорно-мифологическое изучение научно-фантастической литературы сегодня актуально, например, и в русле характерной для отечественной литературы тенденции сближения научного сознания с художественным, новейших форм искусства с древнейшими, письменной традиции с устной народнопоэтической. Но эффективность таких исследований зависит, конечно, от выбора исходной позиции.
То самое, массовое обыденное сознание, на которое ссылаются, объявляя научную фантастику современной мифологией, на самом деле воспринимают жанр совершенно иначе. Заслуживает внимания, что в Клубах любителей фантастики (КЛФ) — своеобразной форме народной самодеятельности читатели ценят эту литературу вовсе не как мифологию, а в частности, как инструмент, способствующий развитию нестандартного воображения.
Один из парадоксов, сближающий восприятие и освоение научно-фантастической литературы с устным народнопоэтическим творчеством состоит в том, что в нашу эпоху читателю оказывается уже недостаточно интимного, индивидуального общения с ней. Ни один жанр, за исключением, может быть, самодеятельной песни, не порождал ещё такого массового движения, как КЛФ. И, тем не менее, народность клубов, повторяем, даже не в том, что они действуют по всей стране и за рубежом (как, например, в Болгарии, где клуб «Иван Ефремов» возглавляет разветвленную сеть), а прежде всего в творческом использовании научной фантастики, напоминающем сходное отношение народной аудитории к фольклору. В свое время А.Грамши, относя книги Жюля Верна к народной литературе[333], имел в ?иду, вероятно популярность демократических идеалов великого писателя, просветительскую ценность и занимательность его фантастики. В современных условиях народный интерес к научной фантастике, в частности, перемещается на её философскую проблематику и современные формы народного восприятия научно-фантастической литературы, думается, подсказывают истинный ориентир изучения взаимоотношений новейшего литературного жанра с традиционными формами народного художественного сознания.
Научно-фантастическая проза вчера и сегодня
Когда два года спустя, после выхода в свет «Аэлиты» А.Толстого, К.Чуковский рисовал портрет известного реалиста и иронизировал насчёт перспектив романа «о машинах и полётах на другие планеты», вряд ли и сам Алексей Толстой мог предположить, что этот необычный для него, убеждённого реалиста, фантастический роман обновит на отечественной почве жюль-верновскую, уэллсову традицию, что малозаметный островок в архипелаге литературных жанров разрастётся в целый материк и русский «роман о машинах» оплодотворит аналогичные течения в других национальных культурах, а в наши дни неожиданно привьёт какое-то новое свойство традиционной реалистической прозе.
В самом деле, за последние годы сложилась, хотя и неизобильная, но уже замеченная литературной критикой своеобразная фантастическая реалистика (позволим себе для краткости такое незаконное обозначение), когда реалистическое в основе своей произведение — и не только прозаическое, но и стихотворное, и драматургическое — дополнительно оснащается фантастическими «фресками». Элементы фантастики бывают едва заметны, иногда, может быть, непроизвольны или, наоборот, откровенно навеяны модой (как, например, в прозаических экспериментах Е.Евтушенко «Ягодные места» и «Ардабиола»). Но иногда фантастические вставки серьёзно бывают задуманы составной частью идейно-эстетической концепции; да и вообще, по мнению некоторых литературоведов, во всём мировом литературном процессе нарастает удельный вес научной фантастики.
Сбывается предсказание известного писателя и учёного И.Ефремова о том, что, по мере всё большего распространения знаний и вторжения науки в жизнь общества, всё сильнее будет становиться их роль в любом виде литературы, и тогда научная фантастика
Фантастика вторгается в искусство, правда, более сложными путями, чем представлялось И.Ефремову. Реалистическая литература не менее деятельно осваивает теперь также фантастику традиционного типа — условно-романтическую, сказочную, визионистскую. В одних произведениях реалистическое изображение контаминируется с научно-фантастическим, в других — с чудесным, со сказочным. В романе в стихах абхазского поэта В.Анкваба «Абрыскил» по мотивам одноименного национального эпоса, научно-фантастические главы о будущем чередуются с фольклорными прошлом. Романы, повести, рассказы М.Булгакова, В Орлова, В.Катаева, С.Залыгина, Н.Евдокимова, А.Житинского, В.Куприна, В. Дрозда и др. образовали ряд «фантастической реалистики», противолежащий ефремовскому, жюль-верновскому.
Чем объяснить, в самом деле, эту тенденцию, особенно необычную для русского искусства с его мощной реалистической традицией? Художественным созреванием исторически молодого жанра? Действительно, лучшие творения, например, К. Чапека и И.Ефремова, А.Азимова и братьев Стругацких, Р.Брэдбери и С.Лема (наудачу взятый нами перечень можно увеличить во много раз) не уступают любому современному художественному произведению реалистики. Но всё-таки — за исключением наиболее выдающихся. В традиционной нефантастической литературе сколько угодно более высоких поэтических образцов. И тем не менее реалистика ныне как-то особо нуждается в фантастике, появился даже термин фантастический реализм. Но, может быть, его история начиналась гораздо раньше? Фантастико-реалистическая структура отличала уже «Дорогу на океан» Л.Леонова и ещё до этого «Аэлиту» А.Толстого. Однако такой широкой диффузии, такого сложного переплетения фантастики с «реалистикой» отечественная литература, кажется, ещё не знала.
Сегодня, когда литература, искусство в целом не может не заглядывать в завтрашний день, потому что грядущее с небывалой стремительностью набегает в сегодняшнюю обыденность, проективная способность научной фантастики расширяет творческие возможности художественного реализма. Фантастико-реалистические опыты нашей прозы последних лет напоминают о давней мечте М.Горького, что действительность грядущего дня для отечественной литературы не просто художественная условность, но правомерный объект реалистического отражения, наряду с былым и сущим. Сегодня как никогда актуален горьковский тезис о том, что «мы должны эту третью действительность как-то сейчас включить в наш (литературно-эстетический, — А.Б.) обиход, должны изображать её».
Научно-фантастическая условность при всей своей нетождественности научной истине всегда каким-либо образом согласуется с гипотетическим краем познания. Даже когда писатели вовсю эксплуатируют, например, сверхсветовые скорости, всё равно точкой отсчёта для фантастического допущения подразумевается предельная в природе скорость света. По всей видимости, невозможно путешествие из будущего в прошлое, но согласно парадоксу Лоренца-Эйнштейна для обратного перемещения нет принципиального запрета. Через научную фантастику в искусство вошла вместе с целым рядом новых фундаментальных понятий также и художественная условность нового типа.
Никто не рискнёт утверждать, что в пьесе В.Маяковского появление фосфорической женщины из будущего — оригинальная научная фантастика. Но сам по себе этот условный приём был подготовлен в сознании и читателя и писателя уэллсовой «Машиной времени». Повесть великого фантаста впервые (и надо сказать, ещё до оформления Эйнштейном своей теории) внесла в массовое сознание идею обратимости, пластичности времени.
Сегодня становится ясно, что научная фантастика оказывает на искусство более глубокое воздействие, чем принято обычно считать. И сама она давно перешагнула прозаические формы, в которых первоначально возникла. Оглядываясь из настоящего в прошлое отечественной литературы, теперь уже можно говорить и о некоторой традиции научно-фантастической поэзии — от В.Брюсова, И.Хлебникова, В.Маяковского до Л.Мартынова, В.Шефнера, С.Орлова, О.Тарутина и т.д. А сколько мастеров художественного слова обращалось к философской драме с элементами научной фантастики! А.Толстой, В.Маяковский, М.Ауэзов, К.Крапива, А.Якобсон, Г.Абашидзе, — не называем здесь много других, менее известных имён. Скажем только, что научно-фантастическая драматургия — факт не только русского современного искусства, но и азербайджанского, армянского, грузинского, украинского, эстонского. На кино- и телеэкран находят пути оригинальные сценарии и прозаические произведения научной фантастики А.Толстого, Л.Леонова, А.Беляева, И.Ефремова. С.Лема, К.Булычёва, А. и Б.Стругацких и др.
Если добавить, что за последние годы образовалось заметное течение научно-фантастической живописи (вспомним хотя бы космические полотна А.Соколова и космонавта А.Леонова), получается любопытное противоречие. Литературная Золушка, которую ещё недавно в шестидесятые годы объявляли «обеднённым жанром», теперь не только укрепляет свои полиции в литературе, но и пускает ростки едва ли не во всех видах художественной культуры. Иными словами, речь — уже не только о литературном и не просто о жанре.
Через научную фантастику осуществляются ныне разносторонние связи искусства с научным познанием; фантастика научного типа реалиизует наряду с тем потребность — уже не только художественную — в освоении усложняющегося мира через призму грядущего.
Этот жанр приобрёл новое качество на пересечении характерных, типологических свойств и тенденций современной цивилизации, и его изучение не может не опираться на эту типологию, не может обходить этой универсальной общекультурной функциональности. Сколько бы нам ни твердили о том, что фантастика подчиняется всем литературным законам, научно-фантастический жанр обусловлен в своём историко-литературном развитии ещё и закономерностями научно-технического прогресса. Характерные его мыслеобразы поэтически