в их компанию, пусть даже в качестве порожнего вагона в составе. Ревность, переполнявшая его, исчезла, и он радовался приметам весны в февральской ночи.
*
Мэри жила с подругой-художницей в мансарде, расписанной в наркотическом трансе. Она сказала, что рада видеть Лессера. Лессер в свою очередь был рад видеть того, кто был рад его видеть.
— Я думала, вы как-нибудь зайдете ко мне, — сказала Мэри, — ведь мы живем так близко. Мой телефон есть в телефонной книге.
Он сказал, что подумывал об этом. — Я как-то думал об этом, но потом вспомнил про запах, который беспокоил вас в прошлый раз.
— О, я торчала в ту ночь, — засмеялась она, трогая Лессера за руку. — Вам не следовало так уж стесняться или робеть.
— А теперь вы тоже торчите?
— Сейчас я воздерживаюсь от травки. Когда я накурюсь, на меня находит уныние.
Говоря это, она глядела ему в глаза. — Вы неравнодушны к Айрин? Вы так и едите ее глазами.
— Она девушка Билла.
— У вас глаза становятся масляными, когда вы смотрите на нее.
— Это ее мини-юбка, мне нравятся ее длинные ноги.
— Мои красивее.
Лессер не возражал. — Вы красивая женщина, Мэри. — Почувствовав, как на него наваливается одиночество, он сдерзил: — Если я вам нравлюсь, я отвечу взаимностью.
Мэри, изогнув шею, мигнула обоими глазами и удалилась.
Я пишу об этом правильно, а говорю плохо, подумал Лессер. Я пишу об этом правильно, потому что переделываю написанное. Сказанное не переделаешь, и потому оно плохо. Затем он подумал: я пишу о любви, потому что знаю о ней так мало.
На вечеринке было около двадцати душ, причем писатель и Айрин были единственные белые. Белые души? Четверо из приглашенных сидели босые на полу, образуя джаз-банд, и оглушительно отбивали ритм. Над ними раскачивался с контрабасом пятый музыкант. Остальные танцевали. Слушая негритянский оркестр, писатель испытывал томление, тоску по жизни. Негр с заклеенным носом колотил по своему бонго, закрыв глаза. Его двойняшка, с вплетенными в жесткую бороду цветами, выводил на флейте пронзительную сладостную мелодию. Один мужчина теребил струны двенадцатиструнной гитары, прислушиваясь к каждому звуку. Негр в золотистой блузе и красной феске отбивал ритм ложкой по пустой бутылке. Другой выстукивал пальцами по гулкому контрабасу, покачиваясь с ним в обнимку. Каждый взбивал вокруг себя облако звуков. Они играли друг для друга, словно говоря, что их музыка прекрасна и они сами прекрасны. Над ними висел зонтик сладкого дыма, настроение у Лессера было приподнятое.
И, чувствуя себя в приподнятом настроении, он пригласил Айрин на танец, однако Сэм уже пригласил ее раньше и сказал, что не любит, когда у него отбивают партнершу. Айрин пожала плечами насмешливо-разочарованно, но промолчала. Лессер вспомнил о ревности, испытанной им недавно. Краткое умопомрачение, подумал он, никем конкретно не вызванное, так, какое-то протожелание. Билл, в желтых вельветовых брюках, красной шелковой рубахе, коричневых ботинках и цветастой головной повязке, лихо кружил Мэри. Айрин, в оранжевой мини-юбке, танцевала босиком, топая узкими целомудренными стопами и разрумянившись лицом. Она покинула Сэма, когда Билл оставил Мэри. Они вели свои партии в унисон, как две контрастные птицы, каждая как бы вечно вращаясь по своей случайной орбите. Билл милостиво улыбался своей сучке, Айрин с печальной нежностью смотрела на него. Они выглядели как муж и жена.
Мэри танцевала с Сэмом, который беспомощно, как аист, переставлял ноги, а Мэри, воздев руки, извивалась с горящими глазами. Наконец она оставила Сэма и стала танцевать с Гарри.
— Слушай, — сказала Мэри, меж тем как они вертели задами в твисте. — У меня ключ от квартиры моей подружки через холл. Как только они вовсю разойдутся, я пройду туда, а ты войдешь за мной, если ты в настроении. Пережди минут десять, чтобы никто не заметил, что мы выходим отсюда друг за другом, не то Сэм может заподозрить неладное.
— Хорошо, — сказал Лессер. — Только не накуривайся так, а то будешь торчать, когда придешь.
— Ладно. Послушаюсь тебя, милый.
Гарри пригнулся, взмахнул руками и принялся отбивать такт, меж тем как Мэри Кеттлсмит, в коротком тонком платье в белую, зеленую и красную полоску, исполняла вокруг него экзотический танец.
Вскоре она выскользнула из комнаты; распаленное воображение Лессера рисовало ему картины, от которых пересохло в горле. У Билла — он видел это — вид был в высшей степени усталый: сегодня ночью он пил. Айрин вошла в туалет и вышла оттуда — все с тем же циститом?
Через четверть часа писатель вышел в пустынный холл и вошел в однокомнатную квартиру, расположенную наискосок. Казалось, тело его так и сотрясается от ударов сердца. Мэри ждала его в постели, накрывшись розовым одеялом. На жердочку в клетке у окна взлетела канарейка.
— Тебе ничего, что я разделась первая? В комнате холодно, и я подумала, что ждать в постели будет теплее.
Лессер приподнял одеяло и взглянул на нее.
— О боже, какая ты хорошенькая.
— Говори мне что хочешь.
— Твои груди и живот. Твоя чернота. — Он провел рукой по ее бархатистой коже.
— У тебя никогда не было чернокожей женщины?
— Нет.
— Не волнуйся, милый. Ну иди же ко мне, милый, — сказала она.
Когда он разделся и забрался к ней под одеяло, Мэри проговорила: — Вот что я скажу тебе, Лессер. Мой врач говорит, у меня несколько миниатюрное сложение. Ты должен войти осторожно, чтобы не сделать мне сначала больно.
Он обещал быть нежным.
— Будь добр.
Они обнялись. Ее пальцы прошлись по его лицу, по бокам, потом между ног. Он тронул ее груди, мягкий живот, почувствовал влажность между ее бедер.
Мэри погасила лампу.
— Не надо, — сказал он.
Она засмеялась и зажгла лампу.
Слегка потея и постанывая, Мэри через некоторое время сказала: — Ты кончай один, кажется, у меня ничего не получится, Гарри.
— Тебе мешает мой запах?
— Ты вовсе не пахнешь.
— Попробуй. Я потерплю немножко.
Некоторое время она пробовала, потом сказала со вздохом: — Нет, ничего-то у меня не получится. Не жди ты меня.
— Ты много выпила сегодня вечером?
— Всего лишь рюмку виски и еще чуточку. Ведь ты велел мне не пить.
— Мне бы так хотелось, чтобы тебе тоже было хорошо.
— Лучше уж ты давай один. Я помогу тебе, если ты скажешь, что мне делать.
— Просто будь со мной, — сказал Лессер.
Он кончил с наслаждением, держа ее за ягодицы. Мэри страстно целовала его. — Полежи на мне немного, это согреет меня. — Она обвила его руками.
Лессер лежал на ней в полусне. — Мне так хорошо, Мэри.
— Очень жаль, что у меня не получилось.
— Не беспокойся об этом.
— Просто ты мне нравишься, я бы так хотела вместе.
— В следующий раз, — сказал Лессер.
Позже, после того как она подмылась в ванной, она повесила себе на шею ожерелье из зеленых и фиолетовых бус.
— Зачем это?
— Чтоб нам везло, — ответила Мэри. — Идет?
Они лежали в постели, передавая друг другу сигарету. Он спросил, было ли ей хорошо с кем-нибудь.
— Я перепихиваюсь с Сэмом, чтобы доставить ему приятное, но ничего при этом не чувствую.
Он сказал, что она научится.
— У меня почти получилось с тобой.
— Давно с тобой такое?
— Не хочу больше об этом.
— А сама ты как считаешь, почему у тебя не получается?
— Наверно, потому, что меня изнасиловали, когда я была маленькой. На лестнице в подвале — он затащил меня туда.
— Господи Иисусе — кто?
— Рыжеволосый соседский мальчишка-негр с верхнего этажа. Его отец был белый и страшно избивал его негритянку-мать. Мама говорила, это до того отравляло мальчику жизнь, что он всех ненавидел и всем хотел сделать больно. В конце концов его куда-то отослали. Скажи мне, Лессер, — после паузы спросила Мэри, — твои девушки всегда кончают?
— Почти всегда.
— И больше одного раза?
— Бывает, и больше.
— Постель — забава не для меня, — сказала она.
— Ты плачешь, Мэри? — спросил он.
— Нет, сэр, я не плачу.
— Похоже на то, что ты плачешь.
— Это не я. Обычно это Сэм там, в холле, подсматривает, став на колени, в замочную скважину и плачет, — сказала Мэри.
