«Захваченный дом» – один из самых известных рассказов Кортасара, о котором написано множество статей, и не напрасно, поскольку это рассказ глобального измерения. Это точка отсчета, которая отстоит на огромном расстоянии от его прежних рассказов, не превышавших средний уровень, как, например, рассказы «Делия, к телефону» и «Ведьма». В рассказе «Захваченный дом» появляется тот Кортасар, который управляет материалом, дозирует напряжение повествования, освобожденного от всяческого формализма, и добивается подлинного взаимодействия с читателем. Атмосфера рассказа кажется отдаленно напоминающей ту, что царила в доме родственников преподавательницы Эрнестины Явиколи в Чивилкое, на улице Некочеа, параллельной улице 9 Июля, с южной стороны выходившем на авениду Вильярино.
Однако писатель, в письме к Жану Л. Андреу, написанном в 1967 году, признается, что местоположение дома – Буэнос-Айрес: «Квартал, в который я поместил этот дом, был в то время типичным буржуазным кварталом: там было спокойно и все знали друг друга. Мне было интересно показать, что за тишиной и внешним благополучием мелкобуржуазной жизни Буэнос- Айреса скрываются упадок и гниль» (7, 1196).
Рассказ, в котором нет бессвязности, а есть последовательный сюжет, по языку вполне адекватный некоему флеру фантастики, любимому приему Кортасара конца сороковых – начала пятидесятых годов, повествует о жизни брата и сестры в старом семейном доме, где некая неведомая сила извне давит на все, что происходит внутри, и дело кончается тем, что эта сила изгоняет обоих из дому. Хотя Кортасар всегда отрицал отражение собственных переживаний как литературного инструмента, со временем,
Писатель, однако, всегда утверждал, не отрицая возможного участия подсознания, что рассказ явился следствием одного тяжелого сна, в котором он увидел себя (одного, без сестры) вынужденным покинуть свой дом, поскольку некое существо, неведомое и неуловимое, которое можно было идентифицировать лишь по звукам, но существо в любом случае ужасное, заставляет его это сделать. «Возможно, это и есть интерпретация моей реакции, как аргентинца, на все, что творится в политике, этого нельзя отрицать совсем: вполне возможно, что мои ощущения, с которыми я живу наяву, отразились в кошмарном сне в виде символов и фантастических образов».[54]
Итак, мы опять попадаем в мир, где реальность соединена с фантазией, о чем мы уже говорили в предыдущей главе. Зерно фантазии (в данном случае чего-то ужасного, кошмарного) прорастает среди обычной каждодневной реальности (брат читает книгу на французском языке, потягивая мате; Ирена без устали вяжет шарфы: белые, зеленые, сиреневые), но фантазия не выворачивает реальность наизнанку, она словно стирает ее. Иными словами, фантастическое не нарушает равновесия между фантазией и реальностью и не рассматривается как вывих реальности, что является признаком классической фантастики, если вспомнить, например, романы Лавкрафта, – оно лишь дополняет реальность. Здесь законы фантастического и реального сопоставлены, они пропитывают друг друга и дополняют, и одно не доминирует над другим.
В этом рассказе Кортасар воспроизводит, кроме всего прочего, одно из своих пристрастий, которое сопровождало его всю жизнь, – нежную любовь к домам. Не к зданиям с точки зрения архитектурного дизайна, но (или вместе с тем) как к оплоту, где копится опыт разных жизней. Однажды, в разговоре с Марселой и Люсьеной Дюпрат, он заметил, как ему было горько, когда он не мог навестить в последний раз дом своего друга в Боливаре (один из домов на улице Ривадавиа), потому что тот переехал. Писателю, который провел в доме своего друга множество счастливых минут, хотелось сохранить в памяти образ дома или комнаты, где ему было хорошо и где его жизнь была наполнена содержанием. В его воображении оживали дома, где он поднимался по лестницам, брался за дверную ручку, прикасался к стенам, рассматривал картины и мебель, вдыхал запахи дома и видел свет в его комнатах. Все это ощущается в рассказе. Чувствуется, как приятно автору, растягивая удовольствие, лепить шаг за шагом образ дома, выходившего задней стеной на авениду Родригеса Пенья, в котором была столовая, гостиная с гобеленами, библиотека, пять спален, living,[55] ванная комната и кухня, где брат предавался ритуалу приготовления обеда, пока Ирена готовила холодные закуски на вечер.
К этому же времени, как уже говорилось, относится создание и публикация драмы в стихах «Короли», которую издал Даниэль Девото – поэт, филолог, музыковед и друг писателя, а не только его издатель.
Драма «Короли», по собственному признанию писателя, была написана им за три дня, и она содержит в себе многое из того, что было характерно для Кортасара раннего периода. «Замысел книги был собирательного свойства, он зародился во мне, когда я однажды вернулся к себе домой; я жил на окраине города, далеко от центра. И вдруг, во время обычной занудной дороги домой, я почувствовал присутствие рядом чего-то такого, что уходит корнями в греческую мифологию, то самое, я думаю, что может объяснить только Юнг и его теория архетипов, то есть что мы вобрали в себя все прошлое, что наша память как бы содержит в себе образы всех наших предков и что иной раз можно почувствовать присутствие кого-то из своих прапрапрародителей, кто жил на острове Крит за 4000 лет до Рождества Христова, и через гены и хромосомы тебе передалось нечто такое, что соотносится с его временем, а не с твоим».
Казалось бы, ничего общего с рассказом «Захваченный дом» ни по содержанию (разве что, если захотеть, можно увидеть что-то общее в использовании лабиринта как средства при описании коридора, галереи или запутанности экзистенциального характера, которая проявляется задним числом, или в использовании понятия мятежного сопротивления перед тем неведомым, что заполняет дом: Тесей и Минотавр[56]), ни по форме – язык рассказа для этого слишком гармоничен и музыкален. Однако тема рассказа не что иное, как миф о Тесее и Минотавре, но с заметными изменениями, ибо Кортасар перерабатывает все, что читает. Тесей воплощает в себе символ подавления, он защитник существующего порядка (Тесей находится в услужении у Минотавра, «он что-то вроде
Книга «Короли» разошлась по рукам узкого круга друзей и кое-каких знакомых, и стоит сказать, что в 1955 году двести экземпляров сборника остались лежать на дальней полке книжного шкафа в доме автора в Буэнос-Айресе, и, конечно, она не могла произвести переворота в литературном мире, несмотря на то, что несла в себе некую новую модификацию общепринятых литературных установок. Спустя несколько лет Кортасар как-то упомянул, что книга вызвала скандал в академических кругах, однако, будучи реалистами, мы должны признать, что Кортасар в те годы был практически неизвестен в широкой литературной среде. Он опубликовал сборник стихов «Присутствие», несколько отдельных стихов и пять рассказов, некоторое количество статей, причем все это, за исключением журнала, где работал Борхес, увидело свет через полунелегальные каналы, из-за чего его произведения попадали в категорию не просто незамеченных, но как бы и несуществующих. Даже после того, как издательство «Судамерикана» выпустило сборник «Бестиарий» благодаря усилиям Ургоити, которого писатель знал по Книжной палате Аргентины, прошло еще какое-то время, прежде чем его имя возникло и утвердилось на том уровне, какого он заслуживал.
Надо сказать также, что его деятельность как литературного критика, которая началась, как мы уже говорили, несколькими годами раньше и ограничивалась публикациями почти исключительно в журнале «Юг» (1948–1953), упрочилась, хотя он продолжал печататься в журналах скорее тихих, чем шумных. Среди них наиболее известными являются статьи, написанные в середине и в конце сороковых годов, часть из которых увидела свет только в девяностые годы, посвященные размышлениям о жанре романа и его эволюции, его
Как мы уже говорили, в это время Кортасар начинает заниматься оформлением официальных прав на открытие собственного бюро переводов. С этой целью в марте- апреле 1948 года он напряженно занимается изучением вопросов гражданского права в самых разных областях, а также практической деятельностью в этом плане, пробуя свои силы на этом поприще и готовясь, таким образом, к решающему экзамену, письменному и устному, на выбранном им языке. Писатель вспоминает эти два месяца как время непрестанной тревоги и томительного ожидания; вообще, весь 1948 год он называет проклятым. Со временем он будет вспоминать о том, как помогал ему в ту пору психоанализ, что позднее отразится в нескольких его рассказах и что всегда служило для него оздоровительной терапией.
В середине апреля он приступил к официальным занятиям и зимой 1948 года их закончил, получив звание переводчика с французского языка, а в начале 1949 года – звание переводчика с английского языка, что давало ему возможность профессионально заниматься переводом с обоих языков. Однако, несмотря на первоначальный замысел открыть собственное бюро, он в 1951 году поступает на службу в бюро переводов венгра Золтана Гаваса, располагавшееся на улице Сан-Мартин, 424, где и работает вплоть до своего второго путешествия во Францию. Таким образом, в период между 1948 и 1949 годами Кортасар работает переводчиком; по утрам он приходит в контору, где под руководством директора-венгра постигает тайны мастерства в области перевода, и во второй половине дня продолжает свою работу в Книжной палате, которую оставляет только в конце 1949 года.
Кортасар и Гавас всегда поддерживали вполне корректные отношения, однако дружеской привязанности между ними не возникло, как, впрочем, и человеческой близости, скорее, эти отношения основывались на взаимном уважении. Особенного взаимопонимания между ними не было, но оба достаточно высоко ценили друг друга и потому ладили. Говоря о Гавасе, писатель неоднократно называл его
Гавас собирался предпринять путешествие с познавательной целью, объездить весь остров, чтобы найти ответы на вопросы экзистенциального характера, накопившиеся у него с течением жизни, которые, судя по всему, крайне обременяли его сознание. Эти планы, которые он все-таки воплотил в жизнь, закончились полнейшим провалом, и венгр возвратился в Буэнос-Айрес, пробыв три месяца в Полинезии, в результате чего его душевное состояние только ухудшилось. Кортасар отмечал в разговорах с Гутманом, что Гавас после своих неудавшихся опытов все более погружался в себя. Однако после скоропостижной смерти Золтана в 1954 году (Кортасар тогда был в Париже), которая произошла после вторичной попытки обрести душевный покой, на этот раз в Индии, Кортасар всегда вспоминал о том, как хорошо относился к нему венгр, поскольку в 1952 году, после возвращения с Таити, тот предложил ему стать совладельцем фирмы.
В тот период, в ноябре-декабре 1948 года, Кортасар настойчиво обдумывает возможность совершить первое путешествие в Европу, чтобы провести два месяца в Италии и еще месяц в Париже. Эта поездка, которая в конце концов осуществилась (именно тогда он встретил Магу), закончилась во Фландрии, откуда он и вернулся в Аргентину, испытывая устойчивое желание претворить в жизнь ностальгическую идею – вернуться в Париж и поселиться во французской столице. Не как временный турист, а как постоянный житель. В том же году произошла его встреча с Ауророй Бернардес, молодой лиценциаткой буэнос-айресского университета, в будущем блестящей переводчицей (в ее переводах вышли произведения Итало Кальвино, Жан-Поля Сартра, Лоренса Даррелла), галисийского происхождения, вместе с которой писатель разделил свой первый опыт европейской жизни.
Бернардес, которая была на шесть лет моложе него и отличалась, по словам писателя, «прекурносым носом», стала для Кортасара тем человеком, с которым он приобрел опыт совместной жизни. Она была ему примерной женой, они поженились в Париже, были необычайно близки духовно. Их совместная жизнь и отношение друг к другу казались сказкой и вызывали всеобщее восхищение на грани удивления. Варгас Льоса, который общался в Париже с ними обоими в шестидесятых – семидесятых годах, так рассказывает о впечатлении, которое производила эта пара везде, где бы они ни появлялись:
Я познакомился с ними обоими четверть века назад, в доме одного из наших общих друзей, в Париже, и с тех пор, до самого последнего раза, когда я видел их вместе, в 1967 году, в Греции – где мы все трое работали официальными переводчиками на международном совещании по хлопку, – я не переставал восхищаться этим прекрасным
