заявила она.
– Нет, Ольга, пусть ее брат проводит, – запротестовал Веренц, также поднимаясь. – Ты мне нужна.
До этого момента он сидел молча, не включаясь в беседу, и голос его, прозвучавший резко и повелительно, заставил Веру насторожиться. Она не понимала смысл сказанных слов, но тон говорил сам за себя…
«Почему он так с ней разговаривает? – подумала она, увлекаемая Алешей в переднюю. – По какому праву?»
Он стиснул ее в коридоре так, что чуть ребра не хрустнули.
– Родная моя! – Его жаркий шепот обдал ее горячей волной. – Умоляю тебя, не подавай виду… Тут на самом деле происходит что-то… Разве сама не чувствуешь? Будем ориентироваться по ходу дела. Ясно одно – мы не зря приехали… Ну, ступай – это там, за дверью…
Он крепко прижался губами к ее губам, стиснул ей руку и скрылся в проходе в гостиную.
Когда Вера вернулась, все уже вновь собрались за столом. Берта хлопотала, нарезая тонкими ломтиками окорок на круглой деревянной доске. Возле каждого прибора легли домотканые салфетки, отделанные брабантским кружевом. Ужин продолжился, хотя никому не хотелось есть.
За то время, пока Вера с Алешей отсутствовали, Веренц успел сказать Ольге несколько слов, из которых она заключила, что он раскален до предела. «Что ж, – усмехнулась она про себя, – этого нам и надо! Злись, злись, гад проклятый, распаляй себя, я хочу, чтобы ты дошел до неистовства! Ведь состояние это тебе не слишком знакомо, не так ли? Ты не в своей тарелке, ты выбит из седла – ты себя не контролируешь… Я хочу, чтобы злоба тебя захлестнула, чтобы ты стал агрессивен, чтобы выпустил зверя из клетки. Раскрой свои карты, покажи нам свое истинное лицо! Нападай! И тогда никто не сможет обвинить нас в том, что мы начали защищаться… Самооборона… Вот то, к чему ты должен нас вынудить!»
– Послушайте, дорогие мои! А почему смолкла музыка? Ну-ка, сменим пластинку! – Она нежно улыбнулась Алеше, чем вызвала в Веренце некое подобие спазма, – он схватил со стола салфетку и прижал к губам, при этом стиснув ее так, что кружево порвалось. – Ага! Вот то, что надо. Шопен… И снова вальс! Объявляется белый танец! – Ольга поднялась на полупальцы, соединив свои точеные ножки в балетной позиции и воздев руки над головой, – теперь лицо ее выглядывало из этого подобия живой рамы, а глаза сверкали так, что казалось, выплескивают искры огня… Так же, на полупальчиках, невесомая, словно перышко на воде, она приблизилась к Алексею и присела перед ним в глубоком реверансе. Тот встал, поклонился, одной рукой обнял Ольгу за талию, а другой подхватил ее кисть и медленно, плавно повел по комнате. Вера мигом оценила их замысел – достаточно было взглянуть на Веренца, который весь покрылся багровыми пятнами, – и принялась растаскивать стулья, чтобы освободить пространство…
И музыка царила, звеня фортепианными трелями, и Ольга смеялась, кружась и полуприкрыв глаза…
Казалось, весь мир для этих двоих растворился в томлении вальса – в этом зыбком кружении, отрешенном от земной суеты. Вальс смешивал их дыхание, убаюкивал плоть, зачарованную колдовским ритмом на три счета…
Шопен заполнял собой все, и Вера безотчетным движением поднялась навстречу кружащейся паре… Перед нею оживал образ их угасшей любви – любви бесплотной танцовщицы и художника, влюбленного в ее душу, любви, существующей вне реальности, вне времени, любви, питавшейся созерцанием и лишенной страстного зова плоти…
Воздух в комнате колебался в такт порывам кружащейся пары, Берта с Вальтером залюбовались танцующими, казалось, всеобщее напряжение начинало спадать… Как вдруг страшный грохот разорвал ритмы музыки – это был выстрел. Над головами танцующих брызгами разлетелась настенная фарфоровая тарелка, а за нею образовалась дыра, по краям которой медленно, кусками обваливалась штукатурка…
Веренц стоял, сжимая в руке пистолет.
– Довольно! – рявкнул он глухо, каким-то лающим голосом. – Всем сесть! Концерт окончен – пора приступать к делу.
13
Действующие лица кошмарного спектакля замерли, как в немой сцене, – единственным живым участником этой пьесы оставался Шопен…
Веренц кивком приказал выключить музыку, Берта кинулась к стереосистеме и дрожащей рукой нащупала кнопку «Стоп».
Тем же лающим голосом Веренц отдавал приказания: он велел женщинам сидеть тихо, мужчинам – надеть резиновые сапоги и непромокаемые дождевики, сам перерезал телефонный шнур, бросил на ходу Ольге сквозь зубы: «А с тобой я потом разберусь!» – и влепил ей такую пощечину, что, отлетев к камину и ударившись об его выступ затылком, она потеряла сознание.
Ни Вальтер, ни Алексей этого не видели – Веренц приказал им ждать в коридоре. Они только услыхали глухой стук, вскрик Берты, но дальше все стихло. Веренц, возникший в дверном проеме, красноречиво покачал пистолет на ладони, точно взвешивал его тяжесть, и велел обоим идти вперед – к сараю на улице.
Женщины кинулись к Ольге, стараясь привести ее в чувство, когда услыхали, как хлопнула дверь и ключ три раза повернули в замке. Дом Бергов стал для них тюрьмой, а мужчины скрылись в шуме дождя. Быть может, для того, чтобы остаться навек погребенными под землей…
Через минуту Ольга пришла в себя. Голова ее раскалывалась, перед глазами расплывались радужные круги, все предметы двоились, и тошнота комом подступала к горлу. Она застонала и сжала виски ладонями. Берта чуть не насильно влила в нее глоток вина и при помощи Веры усадила в кресло – поближе к камину. Озноб брал ее приступами, набегая мощными короткими рывками.
– Господи, да у нее сотрясение… Надо немедленно «скорую». Врача! – всполошилась Вера и беспомощно взглянула на Берту.
Та догадалась, о чем беспокоилась русская, но красноречиво указала на немой телефонный аппарат, сиротливо валявшийся на полу с откинутой в сторону трубкой. Они в полной изоляции! Помощи ждать неоткуда…
Ольга понемногу начала оживать – ее восковые щеки чуть порозовели, дыхание стало ровней, а озноб мельче – теперь он не так терзал ее тело.
– Вера… – слабо улыбнулась она… – подойди… сядь поближе. Теперь больше не нужно ломать комедию. Ты прости меня! Я знаю, что снова причинила тебе боль…
– Олюшка, милая моя, не надо! Не надо об этом. Я все поняла, не трать силы попусту – тебе сейчас они нужны…
– Нам всем они нужны. – Ольга поежилась и стала судорожно кутаться в плед, принесенный Бертой.
Берта вначале почувствовала некоторую скованность, если не сказать – неприязнь между Ольгой и Верой. И относилась к Вере с долей настороженности… Но, поняв, что это не так и обеих русских связывает самая искренняя дружба, она успокоилась и стала приветливо улыбаться Вере. Берта понимала по-русски лишь отдельные слова, и Ольга время от времени переводила разговор на немецкий.
– Берта, – Ольга протянула к ней руку, – теперь я могу представить тебе Веру… по-настоящему. Вера, иди сюда. Пожмите друг другу лапки… вот так! Берта, перед тобою вовсе не сестра Алексея… а жена!
В глазах Берты выразилось неподдельное изумление.
– Но… – начала она, не зная, как закончить фразу.
– Да, я говорила тебе об Алеше, и ты хочешь сказать, что я его жена. Я и была ею… в далеком прошлом. А теперь вот, слава Богу, он нашел женщину, более достойную, чем я! И я так этому рада… – Ольга закрыла лицо руками и секунду сидела неподвижно – без звука, без всхлипа, видно борясь со слезами.
Она быстро справилась с собой, и, когда опустила руки, на лице ее сияла неподдельная улыбка радости.
– Ну вот, девочки… все расставлено по своим местам. Теперь нам с тобою остается посвятить Веру в то, что здесь происходит, – обратилась она к Берте по-немецки. – Ты позволишь?
Берта согласно кивнула, делая попытку задать вопрос по-русски:
– Ты… как мочь… Оля? Дружба? Ты друг она?
