каждом километре стального пути. Чаще всего я вспоминаю тебя необутую и неодетую. Тогда я сразу закидываю ногу на ногу, чтобы не смутить старушку… потому что, Лиза, спортивные мои брюки почему-то встают дыбом. Но вспоминаю я тебя и в интеллектуальном плане. Мне страшно не хватает замечательных наших бесед о смысле жизни. Кажется, я понял, в чем смысл жизни. Приеду — скажу, а если кто-нибудь опередит меня, не верь тому.
Таким образом, стальной путь ведет меня прямо к цели — и приведет. Сообщения о моем приезде в Москву появятся, конечно, в центральных газетах, прозвучат по Радио России, так что ты будешь в курсе.
Очень, очень горько, что тебя нет рядом на этом стальном пути. Мы бы усыпили старушку- вязальщицу хлороформом. Я надеюсь и верю, что ты бережешь, как зеницу то есть ока, мою мужскую и писательскую честь. Я же чист и невинен, видит Бог.
До свиданья, радость моя. Я еще не съел соленую горбушу, которую вез твоим родителям. Целую.
ЮРИЙ», — выводит Теодоров свое нынешнее имя. На ближайшей крупной станции он бросит письмо в почтовый яшик. А пока достает из сумки ту самую рукопись. Похоже, что он собирается уморить старушку громким чтением вслух, как проделал это с Н. Х. Ботулу. Нет, слава Богу! Он просто размышляет, перелистывая злополучную. Здравствуй, недоношенная Маруся. Что же делать с тобой, несчастное создание? Не лучше ли всего открыть окно и пустить эти листы по ветру? Они разлетятся и усеют вон тот зеленый заливной луг. Грачи, вороны, галки унесут их в свои гнезда для подстилки малым птенцам. Как хорошо! какая прекрасная участь для всякого современного произведения! А в Малеевке-Маниловке, размышляет Теодоров, нужно начать абсолютно новый роман. Название уже есть, давно просится на бумагу. Название хорошее: «Невозможно остановиться». Главный герой тоже давно уже порывается родиться на свет, заявляет о себе громко, настырно: «Вот он я!» Страшно напоминает чем-то Теодорова Юрия Дмитриевича. Что ж, такой не подведет! Он не будет выкобениваться, как Маруся, а с ненормальной откровенностью расскажет о себе. В назидание другу-читателю, чтобы друг-читатель знал, с кого надо «делать жизнь». А что! Почему бы не помечтать об обществе теодорианцев? Его члены отвергают воду как неполезный напиток, нагло пренебрегают здравомыслием, но зато почитают низменные, животные проявления таких чувств, как любовь, дружба, товарищество. Да, решено: «Невозможно остановиться». Так оно и есть на самом деле. Проще простого дернуть тормозную ручку в этом поезде, бегущем по стальным путям, — и поезд на минуту-другую замрет посреди пустого поля, чтобы через минуту-другую вновь двинуться в правильном направлении. Мы же имеем в виду остановку гибельную, необратимую, безвременную.
Да, решено. Прочь, Маруся. Созревай в запаснике, как положено, девять месяцев, а там, глядишь, напомнишь о себе младенческим писком.
Мы приступаем к новому, трезвому замыслу! И Теодоров выводит на чистом листе бумаги крупными буквами: «НЕВОЗМОЖНО ОСТАНОВИТЬСЯ. Роман».
А старушка-вязальщица завершает свой собственный блестящий замысел: откладывает в сторону второй шерстяной носок.
Москва, Москва!.. Приближаюсь. Медленно въезжаю, Лиза, в пределы твоей жизненной территории.
Надо тебе сказать (а то скрывал зачем-то), что Москва-столица — заметная веха в неряшливой биографии Теодорова. Именно здесь с десяток лет назад литературные знатоки заметили и вычленили из почтового потока провинциальных рукописей первую мою повесть «Сережа и Катя». В дальнейшем — это в скобках — она претерпела странные метаморфозы: из журнальной публикации стала книжкой, затем пьесой, киносценарием, радиоспектаклем и закончила свою половозрелую жизнь либретто для исполнителей в балетных пачках. Говорю это к тому, чтобы ты знала, что Москва-столица не чужая для меня. Она долгое время, от случая к случаю, привечала Теодорова, баловала гонорарами, пестовала, обманывала, низводила до нищеты… спасибо, спасибо! Именно отсюда Теодоров получал интересные читательские письма с просьбами выслать партию горбуши, с предложениями о создании добротной семьи, с комсомольскими угрозами казни на Лобном месте — и так далее, Лиза, и так далее. Это, в общем-то, достаточно давняя жизнь, на кой она тебе! Теперь в Москву въезжает иной Теодоров, малоузнаваемый… отречется от него столица или нет?
— Сынок, — говорит старушка-попутчица, — до свиданья, сынок. Спасибо тебе. Не обижал меня.
Так хорошо, умильно говорит! А Москва ничего не говорит: ни «здравствуй», ни «привет», но позволяет выйти из вагона на Казанском вокзале. Это я по-простецки, по-родственному обращаюсь к ней: «Ну, здорово! Заждалась, поди, соскучилась? Ладно, не серчай, мать. Разберемся».
А Казанский вокзал — можешь представить, Лиза? — принимает и отправляет очень много пассажиров. Я двигаюсь в густой, текучей толпе, и она выносит меня к спуску в метро. Вот то, что мне нужно: телефоны-автоматы. Сейчас, Лиза, я буду звонить по телефону-автомату в наш Союз писателей. Может, тебе небезынтересно, о чем я буду говорить — тогда послушай.
— Здравствуйте. Это Союз?
Мне отвечают, что я не ошибся, это Союз. Мужчина отвечает!
— Это вас беспокоит дальневосточный писатель Теодоров Юрий Дмитриевич. С вами была предварительная телефонная договоренность относительно устройства меня в гостиницу. (Оцени стиль, Лиза!) Сделано что-нибудь относительно моего устройства?
Минутку, отвечает мужчина, сейчас выясню. И действительно через минуту:
— Все в порядке. Вам забронировано место в гостинице «Центральная». Знаете, где это?
— Кто же не знает, где гостиница «Центральная»!
— Ну, прекрасно. Все бумаги там. Вас устроят.
— Спасибо.
— Пожалуйста.
Короткий, деловой, благожелательный разговор мужчины с мужчиной стоимостью в одну монету. Очень хорошо! Такое начало московской жизни бодрит, вдохновляет. Дай, пожалуйста, двушку, Лиза, позвоню еще. Не надо, нашел. Слушай дальше.
— Але! Добрый день. Я могу поговорить с Константином Яковлевичем Киселевым?
— Можете. Костя!! Возьми трубку.
— Да. Слушаю. Киселев.
Я:
— Киселев, не хами. У тебя грубый голос. А говорит с тобой не кто-нибудь, а Теодоров.
— Кто-о?
— Теодоров, глухая тетеря. Это я Теодоров! А ты Киселев.
— Ю-юра! (Тут следуют непечатные выражения удивления и радости.) Ты где? Ты в Москве, что ли?
— А еще точней — на Казанском вокзале. Слушай! Я только что прибыл. Еду сейчас в гостиницу «Центральная». Устроюсь там, и я свободен. Где встретимся?
— Стой… погоди… дай очухаться! сейчас соображу. Так! Сообразил. Как у тебя с капустой?
— Не понял. С какой капустой?
— Ну, провинция! Ну, писатели в провинции! С деньгами у тебя как?
— Вот так бы и говорил. Не уважаешь, Киселев, деньги.
— Плохо, что ли? Мне надо искать?
— Плохо будет, когда спустим. Не ищи! Говори, где встретимся.
— Так. Так. Так. А что, если в ЦДЛ? Членский билет у тебя с собой?
— Дурацкие вопросы задаешь, Костя. Давно утерян.
— Понял. Извини. Ладно, я тебя сам проведу. Часа тебе на гостиницу хватит?
— Дай два.
— Даю два! Будешь выходить из гостиницы, позвони, идет?
— Идет.
— Юра, а ты… (непечатное выражение) действительно Теодоров?
— Не сбивай меня с толку, а то я сам засомневаюсь. А я твои планы не нарушил?
