свои чистенькие, носовые платочки, Лизочкой выстиранные и выглаженные, а также мыльницу, пасту, щетку, бритвенный прибор. Получается очень солидный сверток. Это мой багаж. В Малеевке, наверно, удивятся такому багажу, с которым я пересек всю страну. Истинно сказано: Богу богово, богодулу — богодулово. Прощай, приют гостиничный! Теодоров едет в Малеевку, чтобы возродиться над чистыми листами романа «Невозможно остановиться».
Согласно опросу в одном из типичных городов России, 80 процентов опрошенных находятся в состоянии повышенной раздражительности, 70 — мучаются бессонницей, 75 испытывают тревогу и подавленность, 47 страдают от одиночества. Также наличествуют: беспричинные страхи, ночные кошмары, внезапные приступы плача. Это сообщил мне мой сверток, который тем хорош, что его можно читать, сидя в электричке. Теодоров, таким образом, прекрасный объект для опроса. В некотором роде уникальный. Он средоточие тревоги, подавленности, одиночества, беспричинных страхов, ночных кошмаров и, конечно, внезапных приступов плача. Кроме того, он мучим угрызениями совести (самоедством), боязнью триппера, алкогольной интоксикацией, творческой неудовлетворенностью, приступами полового бешества, мыслями о невозможности остановиться, предощущением маразма. То есть он мучим своим головным мозгом, сердцем, печенью и почками, яйцами, всеми эпителиями — у него нет ни одного нормального, здорового органа и ни одного светлого гражданского, да просто человеческого, чувства. Для медицины — находка, для социологии — клад, для женщины — погибель, для самого себя — друг и враг. Редкостный урод и поганец, надо сказать. Как его земля терпит такого — не отторгла, не зашвырнула куда подальше, в анти что-нибудь! Но вообще-то жалостливый. Глядите, как переживает за большой процент ненормальных жителей типичного российского города: ой-е-ей! ай-я-яй! подумать только! Партия (известно какая) никогда бы такого не допустила. Чтобы при партии большая половина населения страдала от бессонницы, билась в приступах плача — что вы! Да лучше, бля, перестрелять всех этих невропатов! При партии 99,999 процентов людей были крепки, как мулы, и, если у кого-то случались приступы, то неудержимого здорового смеха. Демократы-падлы породили всяких рефлексующих, комплексующих Теодоровых. Хорош, ничего не скажешь! Сидит сонный, квелый, башка мотается на шее, залил шары, маразматик… одно слово, писатель! Всех писателей, кроме патриотических, надо массово стерилизовать, а Теодорова первого. С этим ясно. Теперь разберемся, что нам сулит Малеевка. Тишь соснового бора. Или прель елового леса. Или свет березовой рощи. Индивидуальная палата, то бишь отдельный номер. Трехразовая кормежка. «А я хочу добавки!» — «Извините, не положено». Задумчивые прогулки около водоема. «Здравствуйте, Ю. Д. Я, знаете, сегодня прекрасно поработал. Четыре машинописных страницы. А вы?» — «А я хочу добавки». По вечерам коллективное наслаждение телесериалом в холле. Поэтесса 62-х лет с ужимками школьницы — непременно. Классик времен пятилеток количества и качества — само собой. Массовое загорание на верандах в солнечный день. «Я не обгорела, нет?» — «Позвольте, посмотрю. У вас ляжки слегка тово-с…» Стук в номер: «Пойдем пить… как тебя?.. Теодоров! Я ставлю!» Все терпимо — благонравие, разгул, жара и дождь. Но представь, Теодоров, что по соседству, за стенами твоего номера сидят в мучительном вдохновении, в кретиническом раздумье, в экстазе, в слезах, в потугах десятки сочинителей. Десятки! И все они что-то и зачем-то сочиняют. Им трудно, радостно им, вол-ни-те-ль-но. И вот вопрос: как сможешь ты остаться независимым от этого мощного процесса? Где у тебя респиратор, чтобы не вдыхать воздух, перенасыщенный потовыделениями (поэты потеют), сероводородом и аммиаком (прозаики часто… это самое… пукают), миазмами чьей-то любви, ненависти, тоски и радости… как уберечь свое мнимое «я» в этой коллективной заводской работе? Ни строчки ты, Теодоров, не напишешь, а если что-то накропаешь, то такую мутотню, что будущий друг- читатель вправе устроить над тобой суд Линча… да-а… Выходи. Приехали. Станция Дорохово.
Глухая ночь. Провинциальное здание местного вокзала. По пустому перрону прогуливается, помахивая резиновой палкой, одинокий милиционер. Такой же одинокий, как я. Его рация бормочет и попискивает. Увидев друг друга, мы устремляемся друг к другу, как братья.
— Здравствуйте, — говорю я.
— Ну, здравствуйте, — отвечает брат мой милиционер. Он моего возраста, он, как и я, человек бывалый, страдающий.
— Как мне попасть в Малеевку, брат? — спрашиваю я.
— В Малеевку?
— Да, в писательский Дом творчества. Знаете такой?
— Знать-то я знаю. А зачем вам туда?
— А я писатель. Приехал работать и отдыхать, — объясняю я. — В Малеевку.
— Вы писатель?!
Он разглядывает меня в свете фонаря, задерживает взгляд на моем свертке под мышкой. Он явно не верит, что бывают такие исследователи человеческих душ.
— Документы у вас есть? — спрашивает он.
— Эх, брат! — вздыхаю я. — Сразу документы. Разве нельзя поверить на слово?
— Нельзя.
— Это плохо. Тогда что ж… вот документы.
Глухая темная ночь. Дальний собачий лай. Одинокий милиционер, живой и страдающий, внимательно просматривает паспорт мой и путевку. Сличает фотографию с оригиналом. Ничего не понимает. Действительно писатель!
— А что у вас в свертке? — спрашивает он, полагая, что я не только писатель, но и вор- домушник.
— А там… это самое… мой гардероб.
— Покажите.
Вот сука! Брат называется. Я показываю. Он явно удручен, что придраться не к чему. Возвращает документы и объясняет, что сегодня в Малеевку я вряд ли попаду. Надо мне ехать до Рузы, а автобусы уже не ходят, а от Рузы уж добираться до Малеевки, вот так.
— Ну, я на скамейке на вокзале переночую. Можно, надеюсь? — злобно спрашиваю я.
Он разрешает. Но внутренне, я чувствую, скрипит зубами: эх, забрать бы такого писателя-демократа да дать бы ему пиздюлей в отделении — вот это было бы правильно!
В холодном, совершенно пустом зале я выбираю широкую пустую скамью напротив окошечек касс и обстоятельно, как опытный бомж, укладываюсь. Сверток под голову. Два газетных разворота прикроют ноги и тулово. Хорошо. Уютно. Жестковато, но ничего. Мог бы я лежать, конечно, в своем номере под одеялом, но там паниковал бы, мучился бы. А здесь, глядишь, усну крепким сном. Надо привыкать. Надо организовать свою дальнейшую жизнь так, чтобы не зависеть ни от учреждений, ни от государственных квартир. Лежать бы сейчас в каком-нибудь подвале, в темноте, около труб отопительной системы и слушать крысиный писк над ухом — это идеальный вариант. Ну, ладно. Спи, пьянь, спи. Подумай о больших городах по ту сторону — о Париже, Нью-Йорке, Токио, обязательно о Лондоне, где никогда не бывал и никогда не побываешь, — о Мальвинских (Фолклендских) островах и обязательно об Исландии, и непременно о Новой Зеландии… не забудь перуанскую сельву и аргентинские пампасы… большая планета, громоздкая, освещенная и темная… тибетские восьмитысячники меня очень интересуют и Марианская впадина… верлибры и частушки… мулатки и «Сага о Форсайтах»… Иокнапатофа… повторим: Иокнапатофа… спи, Спид… сыт Спид… никогда моя Олька не играла с куклой Барби… где-то рядышком Горбачев, Миша, не храпи!.. какая ты тепленькая, Лиза, а я знаменитый футболист Теодоров… глазные яблоки закатываешь вверх, считаешь до миллиона, тепло распространяется по телу… Марио Варгас Льоса плюс Платонов… самостоятельное управление «Боингом»… так! вступаем на Луну, осторожней… а маме не позвонил, а брату тоже… тошнит, блевануть, что ли?.. приди на помощь, Микки Маус… спи, мразь, спи, баю-баюшки-баю… «что ты, что ты, мальчик Гога, звери в город не приходят, звери только все по норам, ну, зачем же зверям в город?..» вот именно… или так: «пятнадцать человек на сундук мертвеца», тоже правильно… а ты, сердце так называемое, сгинь!.. «собакам брошу сердце — растерзать»… замечательно!.. проснусь на скамейке Центрального парка города Нью-Йорка… вижу тебя, Лиза, вижу, вижу песчаный тот берег, фоб поваленный вижу и как тридцать три богатыря выходят из моря, а также говорят, что в каждом из нас жил-поживал двойник, близнец, но умер… причем, будучи сперматозоидом, я уже был глобальным убийцей… ох, и прытким я был сперматозоидом! всех погубил, всех обогнал!.. зарядить бы меня в ракету и запустить в космос навсегда… там хорошо, там
