«Ничего. Просто так. Мама говорила, что у тебя много семей».
8
Она обеспокоено спросила: «Что с тобой?» Заглянула мне в глаза, прикоснулась губами к моим губам, нежно провела ладонью по волосам… «Ну, что с тобой? Ну, скажи!»
В самом деле, что со мной? Вот же она рядом, моя Танька. В квартире никого, кроме нас двоих. В запасе по крайней мере полчаса, пока отец доберется сюда из гостиницы. Можно успеть многое… да, многое можно успеть. Эти драгоценные минуты на вес золота; не так уж часто нам удается побыть вдвоем, чтобы никто не мешал. Обними ее, она же ждет! Скажи: «Танька, любимая», — и этого хватит, чтобы глаза ее засияли, а сам ты воспрял духом… но сил нет, как будто из меня выкачали всю энергию… я лежу на тахте, как труп… вот именно: «как труп, в пустыне я лежал»… и вот она уже завелась, вскочила на ноги, закричала:
— Ну, знаешь! Это свинство! Я пошла! А ты оставайся тут со своим приятелем! Как его фамилия? Уж не Шемякина ли?
Я сглотнул комок в горле и вдруг повеселел.
— Нет, Танька. Моего приятеля зовут Леонид Михайлович Ивакин. Это мой отец.
Она, конечно, ахнула. И тут же раздались звонки в прихожей — короткие, нетерпеливые. Ничего себе! Уже прибыл! Вот это скорость! Ведь пятнадцати минут не прошло, а он уже здесь… не иначе гнал на такси… так ему хотелось поскорей меня увидеть, ха-ха!
–: Открыто! — закричал я, рывком сел на тахте, схватил Татьяну за руку и притянул к себе на колени.
Она, ясное дело, была ошеломлена.
— С ума сошел! Костя! Пусти!
— Молчи! Так надо, — прошептал я и закрыл ей рот поцелуем.
Такая вот сцена… не для слабонервных.
Отец вошел и замер на пороге. Будь на его месте мать, она бы закричала от возмущения и гнева. Ну еще бы! Я сижу в одних трусах на тахте, Татьяна у меня на коленях, я обнимаю ее, и наши губы слились в поцелуе.
Отец длинно и удивленно присвистнул. Татьяна рванулась, я ослабил хватку, и она вскочила на ноги, поправляя волосы, рассерженная до жути, но с сияющим, взволнованным лицом.
— Это не я! Это он! Это насилие!.. — закричала она задыхаясь. — Здравствуйте!
— Здравствуйте, здравствуйте, — откликнулся отец и засмеялся. — Привет, Костя!
— Привет! — ответил я, вставая с тахты.
Он подошел ко мне, порывисто обнял и поцеловал. Затем отступил, разглядывая смеющимися глазами.
— Ну и ну! Если ты такое вытворяешь больным, то что ждать от тебя здорового? Становишься опасен, малыш.
— Вот именно! — подхватила растрепанная Танька. — Настоящий хулиган, правда? Не лучше тех, что вчера на нас напали.
Отец слегка нахмурился.
— А что стряслось? Что у тебя с ногой? Серьезное что-то?
За меня ответила Татьяна; у нее язык развязался.
— Понимаете, мы шли как приличные люди, никого не трогали, а они налетели втроем… Хорошо, что нож всего-навсего перочинный! Хорошо, что в ногу, а не в живот!
— Хорошо, что не в пах, — уточнил я. — А то прощай жизнь.
— Бессовестный! — засмеялась она, а отец улыбнулся.
— Ну ты, я смотрю, разошелся, — сказал он. — Вырос, вырос! Молочные коктейли все еще любишь?
— А то как же! Только их и пью! Скажи, Танька!
— Когда денег нет на настоящие.
— Конфеты люблю. Рахат-лукум. Халву. Книжки читаю про Карлсона и Винни-Пуха. Недавно один приятель показал шведский порнографический журнал, так я ни черта не понял.
— Кто это тебе показал? — встрепенулась Татьяна.
— Ты его не знаешь!
— Вот свинья!
— Говорю же, ничего не понял. Например, фотография…
— Ясно! — оборвал меня отец. — Можешь не продолжать.
— Все ясно? — жадно спросил я.
— Ясно, что годы идут. Курить у вас можно?
— Можно, конечно. У нас все можно. Да ты садись! Садись, отец! В ногах правды нет.
— Ладно, сяду. Не волнуйся. — Он опустился на стул, чиркнул спичкой, закурил. Он был слегка растерян.
Только тут мы его разглядели как следует. Татьяна была поражена, да и я слегка обалдел. Ну, с ней- то все ясно: она ожидала увидеть если не старика, то пожилого дядю с лысиной или сединой в волосах, такого приблизительно, как ее отец (показывала мне фотографию), который действительно выглядел отцом, солидным, озабоченным отцом с нахмуренным лбом и мешками под глазами. Но я-то с чего решил, что за эти пять лет он обязательно должен измениться: ну, обрюзгнуть хотя бы, пожирнеть, что ли? Черта с два! В своем кожаном пиджаке, голубой рубашке, вельветовых брюках, с короткой прической, свежевыбритый он не тянул на свои почтенные сорок три года, ну никак! Лицо у него было загорелое, энергичное, живое, и когда он улыбнулся, то показал крепкие, белые зубы.
— Ну, рассказывай, как живешь, Костя!
Я не успел ответить — зазвонил телефон. Татьяна опередила меня, тут же схватила трубку. Как она почувствовала, что этот звонок касается и ее, хотел бы я знать?
— Кого нужно? — закричала Танька. — Костю? А кто это говорит, интересно? Уж не ты ли, Шемякина?
— Дай сюда, — сказал я, протягивая руку, но она отпрыгнула в сторону, как кошка.
— А! Узнала твой писклявый голосок! Что я здесь делаю? Я кормлю его с ложечки! А ты, Шемякина, хороших слов не понимаешь, да? Придется поговорить с тобой по-другому! — гневно выпалила она и, бросив трубку, круто повернулась ко мне.
— Ну, Ивакин, с меня хватит! (Позабыла, что здесь находится еще один Ивакин). Я тебя предупреждала! Не хочу тебя больше видеть!
— Эй, Танька! — попытался я ее удержать, но куда там: лишь ветерок прошел по комнате — так стремительно она выскочила; хлопнула входная дверь.
С полминуты мы молчали; затем отец негромко спросил:
— Может, догнать, вернуть? Я могу.
— Нет, не надо, — хмуро буркнул я и вдруг ухмыльнулся. — Да она и не вернется. Зверски ревнива. Не сравнишь с той, что звонила. Та фригидная.
Отец замолчал, вскинув брови.
— Да-а… — протянул он после паузы. — Молочные коктейли ты явно перерос. Ладно, замнем! Рад, что я приехал?
— Еще спрашиваешь! — отвечал я закуривая. — Конечно, рад. О матери не говорю. Рухнет от счастья.
Он слегка нахмурился, но лишь на миг, мирно попросил:
— Брось ерничать, Костя. Как вообще-то дела?
— А у тебя как? — быстро спросил я и — раз-раз! — жадно сделал две затяжки.
— Все в порядке. Не могу пожаловаться. Кстати, — вдруг вспомнил он. — Пока не забыл… — Полез в
