задний карман брюк, достал оттуда бумажник, а из него вынул — что бы вы думали? — целую пачку десятирублевок. — Это тебе на расходы. Слегка разбогател.
— Ого! Сколько здесь?
— Двести.
— Отлично! — сказал я. — Беру! — и в самом деле взял и сунул эту бешеную сумму под подушку. — Вообще-то я много тебе задолжал за эти годы.
— Не валяй дурака, малыш, — мирно произнес отец.
«Малыш!» Это я-то!
— С тебя сколько процентов высчитывали? — продолжал я, опять жадно затягиваясь. — Пятьдесят? На полную катушку?
— Нет, двадцать пять. Поле я не платил алиментов. Ее мать не захотела. Посылал, когда были лишние деньги. Не всегда регулярно, знаешь…
— Значит, мне больше повезло, чем ей? — я засмеялся.
И отец улыбнулся. Загорелое, твердое лицо его стало совсем молодым.
— Зато я чаще встречался с ней, чем с тобой. Это она мне написала, что вы с мамой здесь. Как тебе сестра? Понравилась?
— Она мне понравилась с первого взгляда!
— А ты ей?
— Я ей понравился с первого взгляда!
— Отлично! — сказал отец. — Я рад.
— Где еще, в каком городе я могу наткнуться на своих сестер и братьев? Ты предупреждай, отец. А то, чего доброго, получится кровосмешение.
И оба опять замолчали. Он смотрел на меня — странно так смотрел: и гневно, и растерянно, точно вдруг ни с того ни с сего получил пощечину. Затем произнес:
— По-моему, у тебя с юмором неважно.
— С черным — хорошо!
— У меня двое детей, Константин. Только двое. Ты и Поля.
— Ты что, отец, обиделся?
— Вроде бы нет, — проговорил он медленно и неуверенно. — Просто не могу еще к тебе привыкнуть.
— Серьезно? А я — как будто и не расставались! Ты, собственно, где сейчас проживаешь?
— А ты разве писем не получал?
— Откуда! На твои письма мать давно наложила запрет. Заключила с почтальоном договор: передают из рук в руки, представляешь?
Отец помрачнел, в углу рта у него возникла жесткая складка.
— Зря она так, — помедлив, сказал он. — Зря. В Ташкенте живу, малыш. А езжу повсюду.
— Ясно! А сейчас куда направляешься?
— В Москву и дальше — в Прибалтику.
— Ясно, ясно!
— Один или с кем-нибудь?
— Не один.
— Так я и думал! Как ее зовут?
— Ее зовут Лиля. Мы хотели прийти вместе, да она устала с дороги. Отдыхает в гостинице.
— Лиля, — повторил я. — Значит, Лиля. Хорошее имя! Главное, легко запомнить. А то сплошные Люды, Любы… Иной раз обнимаешь, а как звать, не помнишь. У тебя так бывало?
— Нет, знаешь. Меня память не подводит. — Он опять оживился и повеселел. Закинул ногу на ногу, отвалился на спинку стула. — Здорово ты повзрослел, Костя! Здорово!
— Ну, вообще-то да, — подхватил я самым счастливым голосом. — Мы же пять лет и три месяца не виделись. Я расту, взрослею, умнею. Потенция жуткая, между прочим. У тебя как на этот счет?
— Помолчи, оболтус, — беззлобно огрызнулся он. — Лучше скажи, как в институте дела.
— Хочешь верь, хочешь нет — отлично! Мне все легко дается, как тебе в свое время. Наверно, твои гены. Спасибо за гены!
— Мать поблагодари. Она закончила с отличием.
— Легко сказать — поблагодари! Думаешь, у нас все так просто? Мы с матерью живем как на ножах. Все хочет преподать мне урок. Но мою свободу не трожь! — кривляясь, крикнул я.
— На этот раз я на стороне матери.
— Тогда преподай мне урок. Прочти мораль.
— Не умею, Константин. Никому не даю уроков и не выслушиваю их. Такой принцип.
— Эх, жаль! — воскликнул я. — А то мать считает, что я качусь под откос.
— А ты действительно катишься?
— Ну да! Кубарем. Внебрачных связей полно. К алкоголю пристрастился. Наркотики. Драки в подворотнях. Сомнительные друзья. Если кончу тюрьмой, будешь носить передачи?
— Не обещаю, — сказал он серьезно. — Не люблю уголовников.
— Молодец! Хорошо отвечаешь.
Опять мы смотрели друг другу в глаза. Сколько времени прошло — не помню.
— Ладно, — сказал отец. — Как мама? Здорова?
— Процветает!
— В самом деле?
— Ну да! Веселая, счастливая, как девочка. Не болеет, как раньше, представляешь? Книги читает, в кино бегает, гостей принимает. Вадима Павловича помнишь?
— Вадима? Любомирова? Ну еще бы!
— Наш друг, — сказал я. — Чуть не каждый вечер здесь бывает. Чай пьем. Беседуем. Телевизор смотрим. Мать в нем души не чает, а он — в ней.
— Да? Даже так? Ну что ж… я рад, — проговорил отец.
— Правда, рад?
— Правда.
— Ну и отлично! — вдруг завопил я. — Это надо обмыть! Ты бутылочку не принес?
— Нет. Не подумал.
— Ну, ладно! У меня у самого есть. НЗ. От матери припрятал. Ты как, отец, вообще-то? Пьешь?
— Бывает. Умеренно. А тебе стоит ли?
— Еще бы! Ясное дело! Мы же с тобой не каждый день встречаемся! Сейчас… погоди… вот она! «Медвежья кровь»! Ты как насчет крови? Погоди… стаканы принесу… А закуску надо? Колбаса есть… колбасу любишь? Или, может, конфеты? Точно! Конфеты! — разошелся я.
— Сядь, Костя. Не суетись.
Но меня уже понесло; какая-то темная сила понесла, точно я вдруг попал в водоворот, где крутит, захлестывает, где захлебываешься, а вырваться нет сил… Я сбросил книги с журнального столика, поставил бутылку, захромал в гостиную и мгновенно принес оттуда фужеры и вазочку с конфетами. Ага, еще штопор надо… вот штопор! Раз-два! — пробка вылетела с хлопком. Что еще? Вроде все.
— Вроде все, — пробормотал я, озираясь и плохо видя окружающее, как под водой. — Можно тяпнуть.
Отец легко и весело вдруг засмеялся, и глаза его заблестели с такой любовью, что все у меня внутри перевернулось.
— Ну, ты даешь, малыш! С тобой не соскучишься. — Так он сказал и деятельно продвинулся вместе со стулом к столику: ладно, мол, твоя взяла, будь по-твоему.
Но и она не дремала — я мать имею в виду; она, наверно, почувствовала каким-то внутренним чутьем, что в доме неладно. Стояла, наверно, со своими колбами и пробирками в лаборатории, и вдруг у нее кольнуло сердце или защемило сердце… или как там возникает предчувствие беды? Короче, не помню, чтобы она приходила с работы на час раньше обычного… Мы услышали, как ключ повернулся в замке, а затем заскрипела входная дверь. Отец стал медленно подниматься со стула. По его взгляду я понял:
