— Еще спрашиваешь! Ну-ка подумай! Вспомни озеро Шарташ, моментальную фотографию, молочные коктейли, аэропорт в Кольцово… вспомни, как ты ревел… ну, вспомнил?
Некоторое время я не мог вымолвить ни слова. И, наверно, что-то произошло у меня с лицом (какие-то необратимые изменения, как у покойника), иначе с чего бы Татьяна так испуганно подскочила ко мне?
— Откуда ты взялся? — наконец выдавил я из себя.
— Узнал-таки! И то хорошо! Прилетел, малыш. Как всегда, издалека. Помогаю выполнять план Аэрофлоту. Как насчет встречи? Хочу тебя видеть!
— Кто это? — прошептала Татьяна, глядя на меня во все глаза.
Я пошевелил губами; я хотел ей сказать, кто это, но, по-видимому, она не поняла или у меня не получилось.
— А ты надолго? — вымолвил я в трубку.
— Проездом, Костя, проездом! Но наговоримся вдоволь!
— Могу поспорить, минут на двадцать, а то и больше… — Я опять научился дышать и хватанул ртом воздух.
Отец (а это был он) засмеялся:
— Острить научился, смотри-ка! Так как насчет встречи? Можешь приехать в гостиницу?
— Кто это, Костя?
— Нет, не могу. Я нетранспортабельный. Лежу в постели.
— А что стряслось? Болеешь?
— Вроде этого, — ответил я. — С мафией связался. Ножом пырнули.
— Брось! Шутишь, что ли, опять?
— Какие шутки с мафией? В самом деле.
— Ладно, тогда так… — секунду помедлил он. — Я сам приеду, как смотришь?
— А ты знаешь, где мы живем? То есть знаешь, конечно… — засмеялся своей оговорке.
— Знаю, конечно, малыш! — счастливо подхватил отец. — Ну, договорились! Жди.
Он положил свою трубку, а я свою.
Татьяна не мигая смотрела на меня. Один вопрос был написан на ее лице: что случилось?
А что случилось? Ничего! Я обнял ее за плечи, поцеловал в шею и сказал:
— Чего ты перепугалась? Старый приятель звонил… мы с ним в Свердловске встречались. Сейчас приедет — познакомлю.
Тебе четырнадцать лет или около того, плюс-минус полгода — неважно! — впрочем, можно посчитать точно: ведь ты помнишь, что дело происходило в июле тысяча девятьсот восьмидесятого года в благословенном городе Свердловске. Жаркое было лето, недаром первое, что Он делает, едва вы выходите из дома, выпивает два стакана газировки из автомата.
Ну да, тринадцать лет и восемь месяцев — вот сколько тебе в ту пору, если быть абсолютно точным. Он не может опомниться, глядит на тебя и, обнимая за плечи, твердит: «Черт возьми, малыш, ну и вырос ты!» — один раз говорит, и второй, и третий.
Больше всего ты боишься вопросов о матери, но ему, похоже, хватило разговора при закрытых дверях. Он жадно и нетерпеливо настаивает: «Ну, куда пойдем? Чем займемся? Возможности у нас неограниченные. Думай, думай!» — и с огромным любопытством озирается вокруг, точь-в-точь инопланетянин, впервые посетивший землю.
«Ах, черт! — говорит Он с огромной радостью. — Какой денек! Представляешь, только вчера я был в местах, где еще лежит снег. Вчера снял шубу и унты, представляешь?»
«Где это?» — шепчешь ты; у тебя вдруг осип голос.
«Где? Семидесятая параллель. Хребет Путорана, слыхал? Это на стыке Эвенкии и Таймыра. Я был там на буровой. Дикие места, малыш».
«А ты разве нефтяник?»
«И да, и нет, — смеется отец, крепче сжимая твои плечи. — Я человек разнообразных профессий, вот так! Я работаю там, где мне нравится. Это интересно. Я езжу по стране. Я не сижу на месте. Это очень интересно! А вообще-то я металлург по специальности, ты знаешь?»
«Слышал».
«И то хорошо! — смеется он. — Что ты еще обо мне знаешь? Сколько мне лет?»
«Тебе тридцать восемь».
«Отлично! Угадал! Мы с мамой ровесники, Костя. С одного года и даже с одного месяца».
«Вранье, — думаешь ты и чувствуешь страх. — Она старше тебя на сто лет».
«Мы вместе праздновали дни рождения в свое время… Ну, это так, к слову! Я объездил много интересных мест, малыш. Ямал, Чукотка, Таймыр, Дальний Восток… и так далее. Я летаю, езжу на поездах, на собачьих упряжках, на вездеходах, плаваю на судах. Это очень интересно! Да я, впрочем, писал тебе об этом. Получал мои письма?»
«Угу, — киваешь ты. — Получал», — врешь ты под его внимательным взглядом.
«А почему не отвечал? Лень писать?»
«Лень писать, точно. Жутко ленивый я! Никому не пишу, даже бабушке», — врешь ты с отчаянием, но выдерживаешь его взгляд и думаешь: «Сейчас начнет ругать маму».
Но Он лишь хмурится, морщина прорезается на темном, словно обожженном, лбу (понял, конечно, что письма до меня не доходят), и опять белозубо улыбается:
«Ясно, ясно! Ладно, замнем. Я тоже хорош, заезжаю раз в десять лет».
Так он говорит, то есть берет вину на себя, но ты-то точно знаешь, в чем тут дело; не такой ты болван, чтобы не понять, что есть запрет матери, через который он почему-то не может перешагнуть… и даже точно знаешь, почему: из жалости к матери.
Но ты сжал зубы и молчишь, а Он уже вводит тебя в кафе-мороженое, где ты ешь пломбир с вареньем, а Он пьет шампанское, а потом Он и себе заказывает пломбир, а ты пьешь молочный коктейль, и официантка мгновенно вас обслуживает, все время улыбаясь ему. Потом моментальная фотография, мокрые еще снимки, на которых Он смеется, а ты то ли смеешься, то ли плачешь — в общем, скривил губы, смотреть тошно! — затем слепящая гладь озера Шарташ, весельная лодка… вы оба в плавках, и ты видишь, как мускулы перекатываются у него на ногах, на животе, на груди, когда он гребет… (а мать — старуха, старуха!); Он пьет пиво прямо из бутылки, а ты — газировку… солнце палит как бешеное… и за это время ты узнаешь от него, как велика страна и какие непостижимые есть в ней дали… И вдруг на середине озера, бросив весла, Он спрашивает:
«Ну, а у тебя как дела? Как живешь?»
Вот то, чего ты ждал со страхом! Но отец сам, похоже, не рад, что задал этот вопрос. Он увидел испуг в твоих глазах, замешательство на твоем лице и, быстро наклонясь вперед, кладет тебе руку на плечо:
«Не хочешь — не говори, ладно? Я не настаиваю».
«Учусь я неплохо», — все-таки отвечаешь ты.
Он мрачнеет, отводит глаза, закуривает.
«Есть друзья у меня… одного зовут Остолоп. Другого — Зубрила. Третий Черныш», — перечисляешь ты.
«Ясно, ясно!» — еще сильнее мрачнеет отец.
«Возвращаюсь домой вовремя. Читаю книги. Хожу в кино. Занимаюсь спортом», — мучительно вспоминаешь ты и думаешь: «Люблю Наташку».
«Ясно, малыш, ясно! Все понял. Извини».
За что он извиняется?
«Иногда хочу умереть», — думаешь ты, и вдруг тебя охватывает отчаянная храбрость — ты выпаливаешь:
«А у тебя есть новая семья? Или ты один?»
«А ты не знаешь?»
«Нет».
«Я пока один, Костя. Пока».
«Ага!» — злорадствуешь ты.
«Что „ага“?»
